— Приятных сновидений, главный врач.

— Но я все-таки завтра приду к тебе играть в шахматы.

— Ничего не имею против, — улыбнулся Чути.

— Авось мне удастся обратить тебя в мою веру.

— Как бы я этого не сделал.

— Это задача трудная, — сказал врач. — Если, конечно, ты не огреешь меня ключом.

Это воспоминание рассеяло плохой привкус спора. Лорант Чути засмеялся и, положив руку на плечо врача, проводил его до самой калитки.

— Тот самый ключ, — проговорил он, открывая огромный замок. — Я всегда ношу его в кармане.

И, когда врач ушел, Чути еще немного постоял у ворот, держа ключ точно так же, как тогда, в начале тридцатых годов, на Парижской всемирной выставке. Сразу же после ее открытия какой-то американский инженер задержался возле прекрасной чугунной ванны, покрытой бледно-розовой эмалью, и сказал, что эмаль эта непрочная и скоро потрескается. Чути покраснел, как рак, подозвал распорядителя и попросил привести шесть-восемь рабочих. Огромный павильон был битком набит людьми, все они толпой хлынули к Чути, не понимая, зачем этот высокий человек размахивает руками и велит поставить огромную ванну напопа. И, прежде чем кто-либо успел помешать, Чути отошел шагов на десять назад и изо всех сил швырнул в ванну свой массивный ключ. «А теперь пойдите и посмотрите, остался ли след на эмали?» — крикнул он. Американец через лупу искал трещину, но так и не нашел. Инженер Чути неделю спустя уехал домой, увозя с собой одну из крупных премий всемирной выставки… «Давно это было», — вздохнул он.

— Дружок! — подозвал инженер собаку, — смотри, не убегай, старина. Я пойду спать.

Чути на несколько минут открыл окно, вынес из комнаты чашки и вынул из тахты постельное белье.

Было уже около двух часов ночи, когда он погасил свет.

В полусне он еще слышал сердитое ворчанье Дружка и доносившийся со стороны Балатонского шоссе монотонный, глухой гул. Казалось, будто движется огромная армия и под сотнями танков и пушек дрожит и стонет земля.

Шомошбаня ютилась в долине. Это был убогий маленький поселок, образовавшийся вокруг старой усадьбы. Здесь преимущественно были дома, где прежде жила челядь. Лет восемьдесят назад, еще у графов Эстерхази, дед Хофхаузера купил склон горы, рассчитывая, что многие тысячи тонн базальта возместят ему единственно необходимое капиталовложение — шестикилометровую узкоколейку. Разумеется, пришлось построить также контору и домик для инженера. Рабочих искать не понадобилось, они достались новому хозяину вместе с землей. Бывшие слуги Эстерхази превратились теперь в каменотесов и вместо опрыскивания и подвязывания виноградных лоз научились высекать каменные плиты и отличать обыкновенный гравий от щебня.

В конце рабочего поселка на целых два километра тянулся внушительный, неимоверно высокий каменный забор, напоминающий кладбищенскую ограду крупных городов. Из-за забора едва виднелись макушки деревьев. Но здесь были не плакучие ивы, а молчаливые каштаны и липы, среди которых где-то в чаще притаился невидимый глазу постороннего особняк. Здание с множеством окон и башенок служило некогда летней резиденцией графов, но в двадцать четвертом году и оно перешло в руки Хофхаузеров. Каждое лето сюда приезжали со своими гувернантками дети Хофхаузера младшего и Ремера — три мальчика и худенькая девочка. Папаши соорудили им здесь теннисный корт и большую площадку для игр. На стройку привезли шлак и три подводы гравия. Но вот уже пять лет особняк пустовал, и в поселке ходили слухи, будто хозяева уехали в Лондон или в Америку. На дверях дома висел пудовый замок. Поговаривали, что где-то в саду закопаны деньги. Как-то ночью Ихош младший залез в сад и до самого рассвета рылся в кустах, но так ничего и не нашел. Потом, по-видимому, кто-то донес на него, так как парня схватили жандармы и целую неделю избивали. Шахта продолжала работать и без хозяев, причем на полную мощность. Сейчас война, и, кажется, кому, на кой черт понадобилось строить дороги? Но, как видно, их строят, и очень усердно, так как изо дня в день к погрузочной площадке подходят составы и военный представитель дерет горло, требуя заполнять вагоны до отказа. Недавно на шахте появился некий капитан Сюч, вместе с ним прибыло человек двести солдат из рабочего батальона. Капитан одну неделю проводил здесь, на шахте, а другую — в Будапеште, присматривая одновременно и за заводом. Как только Сюч приехал, его намеревались устроить в особняке, но он — то ли боялся оставаться один, то ли по другой причине — отказался. Поэтому в особняк пришлось перебраться вместе с семьей старому инженеру Гезе Хайдоку, а Сюч занял квартиру инженера, перевезя на двух грузовых машинах свои вещи. Ковры, картины — неужто он думал поселиться здесь на веки вечные? Солдаты рабочего батальона жили в бывших конюшнях. Зачем было отправлять на фронт рабочих-специалистов, а этих несчастных солдат пригонять сюда и требовать, чтоб они давали много базальта? В корчме носился слух, будто все поставки идут на немцев, что якобы возле Кракова из этого камня гитлеровцы строят укрепления. Другие не верили этому, утверждая, что в Кракове давно русские. Самому господу богу не разобраться, где тут правда, а где ложь.

В воскресенье капитана Сюча чуть свет подняли с постели. К нему заехал на своей машине старый приятель — капитан Габор Фюзеши.

Сюч пригласил гостя в комнату и, показав на разбросанные вещи, наваленную на стуле одежду и немытые чашки, как бы оправдываясь, сказал:

— Семья моя в Пеште, я здесь один. И, если кто-нибудь ко мне заглянет, для меня это настоящий праздник. Бутылка водки, конечно, найдется, шурин Пали прислал из Киева.

— Да ну ее к черту, водку. А впрочем, давай, все равно…

— Посмотрите вы на него! Что с тобой? Не влюбился ли?

— Ты угадал. Сегодня ночью придут немцы. Они уже перешли границу, я только что из Шопрона.

— Что за дьявольщина, — произнес Сюч и опустился на край кровати. — Ты в этом уверен?

— Еще бы.

— Будем сопротивляться?

— Черта лысого. Без единого звука передадим казармы. Только оркестра недостает для встречи.

— Хм. А как ты думаешь, чем это для нас может кончиться?

— Откуда мне знать, — произнес Фюзеши, вертя в руках бутылку водки. — Как обстоят дела на вашем заводе?

- Никак, — ответил Сюч, — наш горный инженер — столетний астматик, еле ногами шевелит… Денег нет, хозяин не инвестирует на шахту ни гроша. Щебень отбираем вручную.

— Вот это да! Неужто ты сам так разбираешься в горном деле? — удивился Фюзеши.

— Что ты, все мои знания — это то, что с утра до вечера жужжит мне в уши старый Хайдок. Капиталисты удрали в Лондон, для них важнее машиностроительный завод, оттуда еще можно выкачивать денежки… базальтовые горы не вывезешь контрабандой.

— Ну, а завод?

— Прогулы, прогулы, пролетарии слоняются у машин, как неприкаянные, только и ждут конца войны. А у вас?

— У нас? До вчерашнего дня тоже было так. Но теперь я наведу порядок. И тебе советую. Будь энергичен и решителен, если не желаешь попасть на фронт. С немцами шутки плохи. Дай рюмку, не пить же мне из бутылки!

— Прости, ради бога, конечно… За наше здоровье.

— Если собираешься в Будапешт, могу подвезти.

— Надо было бы съездить не в Будапешт, а в Барачку.

— Мне не к спеху, к обеду все равно поспею.

— Через десять минут я оденусь.

Фюзеши сел в старомодную качалку, оттолкнулся раз-другой, затем, прищурив один глаз, принялся рассматривать висевшие на стенах картины.

— Шурин прислал с фронта, — пояснил Сюч, зашнуровывая ботинок. — Если бы подвернулось хорошее местечко, можно было бы и самому податься туда.

— Лучше благодари бога, что на фронте твой шурин, а не ты, — засмеялся Фюзеши и снова налил себе рюмку водки. — Знать бы мне только, кто у немцев в почете. Боюсь, что на мое местечко тоже зарится несколько человек.

— Хорошее место?

— Еще бы. В нынешние времена быть на мясокомбинате…

— О ветчине думать не приходится, а?

Фюзеши захохотал: