В ее голосе и глазах чувствовался какой-то испуг. Я сказал:

— Но ты устала.

Она с робким удивлением переспросила:

— Я устала?

— Это видно по твоему лицу. Нет никакой необходимости стирать именно сейчас.

— Но я…

— Я тебе дам деньги и не делай ничего.

Я увидел, как радостно озарилось ее лицо, как просияли ее глаза. Она сидела передо мной на полу. Я спросил ее:

— Ты завтракала?

Она ответила:

— Да.

Но было видно, что она говорит неправду.

Я сказал, что я голоден, и попросил ее пойти купить лепешек и бобов.

Когда мы поели, Набавия спросила:

— Господин! Может быть, вы возьмете меня к себе прислугой? Я умею стряпать, мыть полы, убирать комнаты, стирать белье. Я буду делать все, все. Ведь вы… у вас нет никого, кто бы вам прислуживал?

Я подумал, что в этом нет ничего невозможного, и спросил ее:

— А сколько ты возьмешь?

Она ответила:

— Ничего, немного еды и угол, где спать.

Тогда я сказал, что могу платить ей пятьдесят пиастров в месяц.

И Набавия осталась у меня.

После занятий, когда я возвращался из университета, мне было приятно, что дома меня ждал хороший обед и убранная комната.

Сначала Набавия говорила мне много неправды. Как-то раз я спросил ее о родителях. Она сказала, что ее отец живет в городе Мансуре, а мать в Каире… Потом выяснилось, что Набавия не знает ни отца, ни матери…

В другой раз она рассказала мне, что у нее есть жених, что он учится в ремесленной школе, но его родители заставили ее отказаться от него. Она говорила о нем много, подробно описывала его внешность, вспоминала, как он приглашал ее в кино, как делал ей подарки, горько плакала о том, что несправедливая судьба отняла у нее любимого человека. А потом выяснилось, что у Набавии никогда не было жениха; вероятно, желание приукрасить свою жизнь побудило ее сказать неправду.

Она хотела убедить меня, что она такая же девушка, как и все, что у нее есть мать, отец, жених, что они — люди хорошие и с достатком.

Я прощал ей ложь. Я даже делал вид, что верю ей. Я не возмущался, потому что был убежден, что эта измученная девушка хочет защитить себя ложью от унижений, которыми была полна ее жизнь.

Однажды, подходя к своему дому, я услышал, как Набавия поет низким голосом: «О ночь! Как много несчастных одеваешь ты своим покровом. Только ты, таинственная, знаешь, как много на свете девушек, продающих свою честь за кусок хлеба!»

В глубокой ночной тишине горькая песня девушки уносилась на крыльях ветра и таяла вдали.

Я спросил ее:

— Что с тобой, Набавия?

— Ничего!

Она горько заплакала.

И в конце концов я заставил Набавию открыть мне причину ее горя и страданий. Вот что я услыхал.

Набавия не знала ни отца, ни матери. Она помнила, как жила в доме пожилого человека, хозяин кричал на нее, кричала и его жена. Если они были чем-нибудь недовольны, то упрекали Набавию в неблагодарности и лени, говорили, что приютили ее из жалости.

Она вставала с зарей, мыла полы, покупала бобы, хлеб, готовила завтрак, целый день угождала хозяину и исполняла приказания его жены. Поздно ночью она ложилась спать в коридоре на полу, чтобы опять подняться, едва на небе забрезжит рассвет…

Как-то вечером хозяйка велела Набавии приготовить чай. Набавия уронила чайник — и он разбился. Женщина пришла в ярость. С багрово-красным лицом и глазами, мечущими искры злобы, набросилась она на Набавию и зверски избила ее. Крики девочки еще больше разжигали хозяйку. Она таскала Набавию за волосы по полу, потом, отбросив ее в угол, нашла длинную веревку, связала ей руки и ноги и, схватив железный вертел, сунула его в огонь…

Набавия дрожала от страха. Она не знала, что с ней будет, каким еще мучениям ее подвергнут. Со связанными руками и ногами она с ужасом следила за обезумевшей женщиной. Вытащив раскаленный вертел из огня, хозяйка стала прижигать ноги Набавии: «Я тебя проучу! Больше ты не будешь делать так!..»

Набавия лежала в углу кухни, скорчившись от боли. Ночь она провела в слезах. Следующий день был таким же мучительным, как и ночь. Когда стемнело, Набавия тихонько вышла на улицу, еле передвигая обожженные ноги.

Ей было двенадцать лет. Ей некуда было идти… Дрожа от холода, она сидела на тротуаре. Из ран на ее ногах сочилась кровь…

К ней подошел полицейский и закричал:

— Что ты здесь делаешь?

Она ответила со страхом:

— Ничего. Я хочу спать, спать…

Полицейский заглянул ей в лицо. Увидев, что перед ним ребенок, он стал ее расспрашивать и узнал все, что с ней случилось. Набавия была страшно напугана и измучена.

Он сказал ей:

— Пойдем со мной. Будешь жить у меня…

И Набавия покорно пошла за ним… Они шли по длинной широкой улице, потом повернули в узкий кривой переулок, поднялись по винтовой лестнице в его двухкомнатную квартиру. Полицейский зажег лампу и сказал:

— Ложись спать. Я вернусь утром.

Набавия говорила мне, что она с самого начала удивлялась тому, что полицейский оказался таким добрым, что он сжалился над ней. Она удивлялась тому, что он привел ее к себе домой.

Постепенно она успокоилась и стала разглядывать комнаты. В одной из них была большая кровать, гардероб, диван, длинная циновка на полу и лампа, в другой стояли две длинные софы и три стула, а на стенах висело несколько картин.

Вскоре усталость одолела ее, она крепко заснула…

Я спросил:

— Тебя сватал студент ремесленной школы?

Она ответила:

— Нет, я солгала.

— А теперь?

— Теперь не лгу. Все это правда.

Я сказал ей, что хочу, чтобы она всегда говорила правду. Она ответила:

— Я хотела, чтобы меня просватал студент ремесленной школы. Я хотела, чтобы у меня были отец и мать, чтобы у меня было счастье.

Она замолчала.

Я спросил:

— А сейчас ты опять хочешь что-нибудь выдумать?

— Нет. Почему мне не рассказать вам откровенно все? Вы добрый господин. Утром вернулся полицейский и разбудил меня. Он принес хлеба, сыру, редиски, фиников и мяса… Я не могу, господин, рассказывать подробности, скажу лишь, что этот полицейский лишил меня чести, а мне было только двенадцать лет. Он превратил меня в свою любовницу, в прислугу…

— Что ты говоришь! — воскликнул я.

— Да, все это правда, господин.

— А потом?

— А что потом? — ответила Набавия.

— Но как же все это могло случиться, Набавия?

Она опустила голову, у нее не хватало сил продолжать разговор.

— Как ты жила в его доме? — спросил я опять.

— Он запретил мне выходить на улицу. Он приносил все сам, дарил мне вышитые косынки, платья, даже купил ботинки. Но он предупреждал меня, что если я посмею выйти из дому, он меня убьет.

— А что было дальше?

— Я боялась, господин, что он действительно меня убьет, и поэтому никогда не думала, что уйду от него. Но однажды к нему приехали родственники из деревни. Он объяснил им, что я служу у него прислугой. Из их разговора я поняла, что его родственники нашли для него невесту и что он согласен… С тех пор он стал обращаться со мной очень плохо, как будто хотел внушить мне ненависть к себе.

— Ну а потом?

— Потом он выгнал меня из дому, пригрозив убить, если я кому-нибудь расскажу о том, что он меня обесчестил. И я ушла… Долго бродила я по улицам. От усталости у меня подгибались ноги. Тут мне встретилась женщина. Я сказала ей, что готова работать прислугой. Она посоветовала мне стать прачкой и указала кварталы в Каире, где живут приезжие студенты. Вот я и стала ходить стирать им…

— Ты только стирала им белье?

— Они брали от меня все, что хотели…

Несколько минут она молчала, сжав губы, а потом сказала с горечью:

— Что я могла поделать? Я была так несчастна и беззащитна.

— И долго ты жила у полицейского?

— Целый год.

— Где?

— Нет, нет! Не скажу где!.. Я боюсь…

— Как хочешь.

— Мне не надо было уходить из дома моего прежнего хозяина. Но ведь меня били там…