— Всего лишь поверхностные повреждения, — прошипел Фурд Смитсону. — А ведь лучи были нашим единственным преимуществом, помимо нее! — Он кивнул в сторону Каанг, но взгляда от эмберрца не отвел.
— Она так сказала, коммандер, — подтвердила Каанг. — Или, скорее, так сказала моя копия.
Фурд не обратил на нее внимания и повернулся к Кир:
— Кратеры. Где кратеры?
— Коммандер, — встрял Тахл, — датчики засекли какое-то движение внутри «Веры».
— Наша техника никогда не регистрировала даже намека на активность внутри Нее!
— Да, это в первый раз.
Под обшивкой «Веры», казалось, медленно и грандиозно ворочался океан. Экран выдал какие-то данные, но в них не было видно и капли смысла; они говорили, что движение происходит на расстоянии девяти тысяч миль внутри Нее. Зонды потеряли сигнал, снова нашли его, уже ближе к поверхности, всего лишь на расстоянии трех тысяч миль внутри корабля.
— Что это, Тахл?
— Вы сами видите показания, коммандер. Я не знаю.
— Что мы запустили? — прошептал Фурд Смитсону и шахранину. — Почему оно не показывается?
— Я не знаю.
Кратеры снова вспыхнули не имеющим названия цветом. Но в этот раз они прерывисто мерцали, и, когда экран хотел увеличить их изображение, Фурд в первый раз отменил его действие — «Отставить. Там ничего нет. Переключитесь вот сюда» — и приказал следить за пятью царапинами на левом борту. Свет в кратерах тут же потух, словно Она услышала коммандера или предвидела его действия.
«Чарльз Мэнсон» стал следить за отметинами.
— Вон там.
В точке, находящейся в трехстах футах от пробоины в миделе, что-то корежило поверхность «Веры»; оно толкалось снизу, раздвигая пластинки обшивки, иногда так двигались чешуйки в форме бриллиантов на коже Тахла, когда сокращались мышцы на предплечьях шахранина.
Активная зона была размером не больше книжной страницы и легко умещалась между двумя царапинами, создавая небольшую выпуклость в обшивке. Микроскопическое расстояние между пластинками постепенно нарастало, обнажая тонкую линию цвета олова — второй слой Ее обшивки, который уже просвечивал сквозь следы от когтей. Не дожидаясь приказа, экран дал общую картину.
Корпус свела еще одна судорога, в ста футах от первой; потом третья, затем счет пошел на десятки, и все они находились между ожогами от лучей, раздвигая пластинки обшивки, открывая темное олово второго слоя. Вскоре корабль покрыли сотни ранок. Они концентрировались на ограниченном пространстве и шли вдоль параллельных линий, оставшихся после лучей, а потому напоминали длинное слово, написанное от руки, — эффект только увеличивался благодаря регулярности повреждений, те повторяли очертания пластин обшивки. Экран приблизил изображение еще больше.
Пластинки аккуратно расходились в стороны друг от друга, и получившиеся линии, похожие на строчки рукописного текста, при увеличении казались почти зернистыми; как чернила под лупой, проникающие в ткань свитка. Экран еще глубже погрузился в изображение, превратился фактически в микроскоп, сфокусировавшись на двух пластинках. Их края на месте разделения походили на рваную бумагу, крохотные стелющиеся волокна незаметно удалялись друг от друга, развевались, словно прощаясь. Экран держал увеличение несколько секунд, затем откатился назад.
От множества судорог левый борт «Веры» подернула рябь. Отдельные спазмы слились воедино, образовав торчащую наружу выпуклость диаметром примерно в девять сотен футов. Изящные рукописные строчки уже виднелись издалека; они оставались в пределах отметин от когтей, и потому было практически невозможно не увидеть в них письменность, не распознать формы знакомых букв, которые складывались в слова, а те — в предложения, образованные по неким базовым грамматическим правилам. Фурд с трудом поборол искушение прочитать этот текст.
Пока рос выступ, пластинки обшивки тут и там аккуратно отрывались от поверхности, под ними виднелись небольшие и твердые капли темного олова. Экран вывел изображения отпавших частиц в отдельных окнах: на них не появились отметины от когтей, они не сгорели, не исчезли, а просто мягко взлетели и теперь парили рядом с Ней. Все происходило постепенно и не казалось угрожающим. Экран снова переключился на общую картину.
Все больше и больше пластинок отрывалось от корпуса: десятки, сотни, оставляя за собой темные твердые капли. Сотни превратились в тысячи. Теперь надпись больше напоминала нотное письмо, и Фурд поборол искушение прочитать эту мелодию. Смитсон даже начал ее напевать.
Фурд сердито посмотрел на него:
— Прекратите. Скажите, что не так.
Эмберрец даже не смутился:
— Что вы имеет в виду под «не так»?
— Что Она делает?
— Это не Она делает, коммандер. Это с Ней делают. «Вера» не может остановить процесс, так как направила всю энергию в отражатели, чтобы держать нас подальше.
— Тогда мы должны быть довольны, а вы — сказать «Я же вам говорил». Но мы не довольны, вы молчите. Что не так?
Смитсон не ответил.
— Что мы запустили?
Пространство длиной в девятьсот футов между Ее миделем и кормой распахнулось. Взрыва не было. Все произошло медленно, «Вера» снимала слой за слоем, словно раздевалась перед ними.
Возможно, Она действительно не могла остановить процесс, только затормозить; если так, то «Вера» замедлила его в тысячу раз. Это походило на взрыв формой, но не скоростью. Каждая деталь корпуса на протяжении девятисотфутового отрезка отделилась от корабля и медленно полетела прочь: серебряные пластины обшивки, напоминающие ноши, линии иллюминаторов, закупоренных тьмой, сопла маневровых двигателей, выпускные каналы сканеров, орудийные апертуры. Большинство из них, кувыркаясь, парили рядом, целые и невредимые, а когда экран увеличил их изображения, то стало понятно, что никаких следов, копирующих предыдущие повреждения, на деталях нет и гореть они не собираются. Они просто оторвались от корпуса и теперь летели рядом с Ней.
Никаких потоков жидкого серебра или не имеющего названия цвета. Под внешним слоем остался второй: непрерывная поверхность цвета темного олова с отпечатками иллюминаторов и орудийных апертур. А затем медленно взмыл и он.
Второй слой был непрерывным целым, а не состоял из небольших пластинок, как первый. Девятьсот футов оторвались от «Веры» пятью кусками, настолько большими, что повторяли изгибы корпуса. Экран показал их вблизи, когда они поднялись и начали распадаться на мелкие части с острыми краями. Те парили вокруг «Веры», натыкаясь на останки внешнего слоя.
Дальше в корпусе находилось углубление, которое заполняла сеть из структурных элементов и узлов, связанных с третьим слоем, тоже цвета темного олова. Когда в «Веру» попали ракеты Фурда, проделав два кратера, экипаж впервые увидел эту решетку, но только теперь смог разглядеть ее в деталях. Тогда волны от взрывов ворвались в Нее, ломая и выворачивая все вокруг; теперь же действовала сила самой «Веры», в тысячу раз более медленная, но непреодолимая, и все детали спокойно вырывались из креплений и улетали прочь. Как и прежде, некоторые команда узнавала, подобное встречалось на «Чарльзе Мэнсоне»: балки, скрепленные в форме буквы «н», трубопроводы, трубки изоляции, круглые трубы, сплющенные до овалов в месте отреза, пластины с винтовыми соединениями и огромные болты (экран даже крупным планом показал бороздки резьбы), те сверкали, выкручиваясь из точек крепления. Но другие были совершенно непонятными: диски, треугольники, многогранники, сделанное из чего-то, напоминавшего одновременно газ, твердое тело и жидкость. Все это медленно поднялось из разреза в Ее борту, распадаясь на все более мелкие части, и присоединилось к облаку обломков, парящему рядом с Ней.
«В кои-то веки, — подумал Фурд, — Смитсон оказался не прав. Она все делает сама».
Под сетью оказался еще один слой цвета темного олова, его покрывали шрамы и вмятины, оставшиеся после оторвавшихся элементов конструкции. Экран, предвидя, что сейчас произойдет, увеличил картинку сочленений между секциями третьей оболочки. Он даже подсчитал, что, когда та отойдет от корпуса, новое отверстие окажется глубже кратеров, и на «Чарльзе Мэнсоне» смогут увидеть Ее внутренности. Но процесс остановился. Вместо этого рана в борту «Веры» потемнела, став то ли поверхностной, то ли, наоборот, бесконечной, и наружу ничего не вышло. Датчики сначала показали, что разрез всего с молекулу глубиной; затем, что он проник внутрь корабля на девять тысяч миль; затем речь пошла о том, что дыра уходит куда-то в бесконечность; и в конце концов экран убрал все данные и вывел одну надпись: «Нет возможности». Пробоина принадлежала к другой вселенной, где рушились физические законы, а время шло не вперед или назад, а вбок и наизнанку. Нет возможности.
