Красные языки пламени пронизывали темноту ночи, и выстрелы нарушали ее тишину. Дрожь била людей, они запирали двери домов при виде английских солдат, старосты и полицейских чиновников… Злодеи избили шейха Алуана аш-Шантави. Он лежал распростертым на земле с зажатым в зубах подолом рубахи и стонал от боли всякий раз, как плеть чернокожего солдата опускалась на него, чтобы заставить сказать, где скрывается Сейид абу-Джабаль. Но он не произнес ни одного слова.

В эту ночь деревня от стыда склонила голову перед Сейидом абу-Джабалем. Его все-таки нашли и вывели на проселочную дорогу, ведущую к станции. С руками, связанными за спиной, он шел, улыбаясь, в страшном молчании, окруженный солдатами с факелами в руках.

Все крестьяне испытывали мучительное чувство вины за то, что он был схвачен у нас в деревне, а они даже не смогли защитить своего друга. Женщины в ту ночь, стоя на крышах и за дверями домов, шептали друг другу: «Видишь… какой позор! Они взяли его без всякого труда… Разве у нас мало мужчин? Разве у нас некому было его спасти?»

Мать писаря Умм аль-Хисафи, прикрыв руками рот и подбородок как бы для того, чтобы спрятаться от всех, бормотала в горе, глядя на рослого, с толстой шеей и широкой спиной Абд ат-Тавваба, сына шейха абу-Таила:

— Позор таким быкам из нашей деревни… Клянусь пророком, бесполезно его ружье, стоящее сорок пять фунтов.

А бедуин, ковыряя землю пальцами босой ноги, говорил шейху Салиху аль-Антабли:

— Если бы у меня было такое ружье, как у этого парня Абд ат-Тавваба… клянусь пророком, я бы с ними покончил.

В глазах у всех была печаль, а на лицах смущение и ненависть. О, как они хотели иметь оружие! Если бы они могли на огонь ответить огнем!

Старики с болью и укором молча смотрели на молодых. Только дети ничего не понимали. Они с удивлением провожали глазами Сейида абу-Джабаля, солдат, англичан, полицейского чиновника и старосту, длинной колонной проходивших мимо них. Отзвуки стрельбы еще стояли у них в ушах, и дети наперебой обсуждали все виденное и слышанное, сочиняя наивные и удивительные истории, в которых старинные восточные сказки смешивались с героическими преданиями.

Жители деревни до тех пор продолжали в глубоком молчании неподвижно стоять на своих местах, словно деревья, вросшие в землю, пока процессия не скрылась из виду.

Тоска легла на лица людей. Глаза говорили лучше всяких слов. Затем все так же молча стали расходиться по своим домам. Но гроза деревни Диб, которого боялись все без исключения после того, как он побывал на каторге за то, что стрелял по машине эмира, Диб в гневе покачал головой и не пошел вслед за другими в дом. Он незаметно отправился в клеверное поле и увлек за собой Салиха Абд Кабира и Рияда аль-Хафнави. Они пошли вслед за абу-Джабалем и увидели, как его ввели в ворота районного управления в Деменхуре.

Горожане, не обращая внимания ни на удары палок, которыми награждали их солдаты, ни на копыта лошадей, наступавших им на ноги, столпились у окна арестантской и старались разглядеть лицо того, о ком ходило столько удивительных слухов. Диб оставался со своими товарищами в Деменхуре два дня, до самой казни. Он видел, как люди покидали площадь, отказываясь присутствовать при казни.

Затем он вернулся домой, едва передвигая ноги, как конь, чей хозяин погиб от пули разбойников. Взоры его клеймили жителей деревни, как пощечины.

В тот день Диб вместе с Салихом Абд Кабиром и Риядом аль-Хафнави долго стояли перед конторой старосты в каком-то оцепенении. Феллахи расспрашивали их о происшедшем, но ответом была лишь печаль во взгляде Диба. Ужас, охвативший его товарищей, как будто лишил их языка, опустошил души и вытравил жизнь из их глаз.

После того, что произошло, Диб перестал наводить страх на всю деревню. Он стал молчалив, как немой, будто дал обет молчания. Он всегда держался вдалеке от людей и печально смотрел вперед, как бы ожидая чего-то.

Но наша деревня не забыла Сейида абу-Джабаля и никогда не забудет. Он стал волшебной легендой, ее рассказывают всем, кто попадает в Заркун, будь то дети или женщины, гости или прохожие.

И в народных деревенских песнях — в песне людей, очищающих хлопок от червя, в песне крестьян, сеющих рис, и в сказках, которые старики рассказывают внучатам, — всюду упоминается имя Сейида абу-Джабаля. И даже некоторые места в нашей деревне названы его именем. Люди говорят: «Я встретил его возле сакии Сейида абу-Джабаля».

Теперь еще один дом, кроме дома старосты, стал известным в деревне, и туда все собираются посидеть, поговорить, обсудить что-либо — это дом шейха Алуана аш-Шантави, которого посещал абу-Джабаль в свои последние дни.

Да, он продолжает жить среди нас, и жизнь его обновляется ежедневно. Каждому новорожденному в деревне дают теперь имя Сейида. Ведь все хотят, чтобы в их доме кто-нибудь носил имя Сейида абу-Джабаля, героя, который бесстрашно сражался против англичан и которого англичане схватили в нашей деревне, отвезли в Деменхур и там повесили.

Раздался телефонный звонок. Телефон стоял тут же в яме под прикрытием деревянного сундука, засыпанного землей.

— Внимание… — услышал я голос Ремаля, — впереди пять танков. Они идут со стороны моря…

Накрыв телефонный аппарат сундуком, я со всех ног бросился к тому месту, где мои друзья — солдаты отрядов сопротивления — строились в боевом порядке…

Нас было немногим более сорока человек — мужчин и юношей — жителей этого квартала, входивших в отряды федаев[16] и национальную гвардию. Только сегодня утром к нам присоединился дядюшка Махмуд, уже немолодой приземистый человек. Он сказал нам, что был переводчиком в таможне и участником боев федаев за канал в 1951 году в районе Исмаилии и Суэца.

Мы представляли собой довольно разношерстную группу — смешение всех возрастов, профессий и положений.

Пестрота одежды подчеркивала и без того разнородный наш состав. Тут были и солдаты армии, и федаи, и рабочие, и торговцы — каждый с оружием в руках.

Раис[17] Гилаль, наш командир, объяснял предстоящую операцию. Все слушали внимательно, стараясь не пропустить ни одного слова…

Он встал, улыбаясь нам своими узкими темными глазами. Его полное имя было Гилаль эль-Муракиби, но он любил, когда его называли просто раис Гилаль.

Взгляд его переходил с одного человека на другого и остановился на лице дядюшки Махмуда. С улыбкой раис подозвал его и усадил рядом с собой. Взяв дядюшку Махмуда за руку, он продолжал свои объяснения, не выпуская его руки.

Нас разделили на три группы. Одна должна была вступить в бой с танками и огнем своих пулеметов и винтовок помешать им прорваться на улицу. Другой группе приказали забраться на крыши домов и оттуда забрасывать танки гранатами. Третья группа обязана была прикрывать своих товарищей и действовать согласно обстановке.

Вдруг дядюшка Махмуд пристал ко мне с просьбой — дай ему пулемет да и только. Даже начал предлагать в обмен свою скорострельную винтовку, ну прямо-таки прилип к моему пулемету, не отходит и смотрит на меня с мольбой. Только ребенок может так тянуться к игрушке. В наш разговор вмешался Гилаль. Положив на мое плечо руку, он добродушно сказал:

— Ну, ладно, отдай ему. Ведь он тебе в отцы годится. Пусть он будет доволен…

В ожидании танков мы залегли в окопах, вырытых на дороге. Винтовочная и пулеметная стрельба возвестила начало боя.

Каждый знает, что уличный бой отличается от боя в полевых условиях. Обороняться на улицах легче и больше возможностей проявить инициативу… Вдалеке показались танки. Они приближались медленно и осторожно. Мы залегли в ожидании…