Мое сердце наполнилось ужасом, и душу охватила тревога, когда из дверей заводов, словно поток, вылились толпы рабочих — молодых и старых, юношей и мужчин. Я видел издали их головы и лица, видел пыль, поднимаемую их ногами.

Смолк шум машин на заводах, а зов трубы повис над головами людей, как обнаженный невидимый меч.

Я побежал вслед за одной из групп и попал в какой-то город. Там я увидел то же самое, что и в деревне. Рабочие вбегали в дома, сбрасывали свои блузы и надевали военную форму; я увидел матерей, убитых горем, страдающих жен, плачущих детей.

Потом произошло то же, что и в деревне: юноши вырывались из объятий матерей, жен и детей и становились в ряды воинов.

Отряды вышли из маленького города на дорогу и пошли по ней, а сигнал трубы все звучал над людьми, пока они не дошли до площади, той площади, на которой находились отряды крестьян. У меня не хватило сил проложить себе путь сквозь сомкнутые ряды. Я поднялся на возвышенность и окинул взором всю площадь — по четырем дорогам стекались массы людей.

По одной дороге подходили отряды крестьян, по второй — отряды рабочих, по третьей — студенты, по четвертой — чиновники и торговцы. Бесчисленные отряды. Все одеты в военную форму. Поднятые головы… крепкие руки… решимость, молодости… Если бы все это использовать для созидания, для укрепления родины, для индустриализации страны, для избавления людей от невежества, а больных — от болезней, жизнь несказанно расцвела бы!

Удивление сковало мой язык, сомкнуло губы, помутило ум. Взглянув на отряды студентов, я понял, что они ушли из институтов и училищ, покинули своих родных и оставили после себя разбитые сердца. Когда я увидел отряды чиновников и торговцев, у меня не осталось сомнения, что они бросили свои занятия, повергли в горе своих близких и пошли, чтобы сложить свои головы, чтобы стать пушечным мясом.

Я представил себе те огромные убытки, которые понес Египет, когда крестьяне перестали обрабатывать поля, рабочие бросили работу на заводах, студенты и учащиеся покинули свои институты и школы, чиновники и торговцы оставили дела незаконченными. Ведь жизнь страны парализовалась.

Меня объял ужас, и я крикнул с возвышенности:

— Куда вы направляетесь, египтяне? Почему вы оставили свои поля, заводы, институты, конторы? Почему вы стоите здесь вместо того, чтобы засевать поля, работать на заводах, учиться и развивать национальную экономику? Идете ли вы в бой для того, чтобы изгнать англичан, уничтожить их военные лагери и выгнать их отсюда? Ведь мы, египтяне, не воюем ни с кем, кроме империалистов, под ярмом которых Египет изнемогает в течение десятилетий. Нам очень нужны ваши силы для того, чтобы изгнать англичан и построить свою жизнь.

Рядом со мной стоял большой отряд, один из его бойцов сказал:

— Мы идем для того, чтобы воевать.

— Где воевать и с кем воевать? — спросил я.

— Мы будем воевать на севере и на юге, на востоке и на западе, — ответил он. — Те, с кем мы будем сражаться, — враги западного лагеря, враги англичан, враги американцев.

— Это просто поразительно, египтяне, — сказал я, — как же мы будем воевать с врагами англичан, когда англичане являются нашими единственными врагами? Значит, мы принесем в жертву нашу молодежь, цвет наших мужчин, смелых сыновей нашей родины, для того чтобы англичане одержали победу? Мы страстно желаем разбить англичан, зачем же мы будем защищать их и нападать на их врагов?

— Мы вынуждены, брат мой, вынуждены, — ответил он.

— Кто же может принудить нас к тому, чего мы не хотим делать? — спросил я. — Народ не должен подчиняться прихоти отдельных лиц, они сами должны подчиняться воле народа.

— Мы уже связаны договорами с западным блоком, — возразил он.

— Какой это договор? — сказал я. — Это договор гибели. Насколько мне известно, англичане и американцы прилагали все усилия к тому, чтобы Египет присоединился к Средиземноморскому договору, но им суждено было потерпеть неудачу. Затем пытались заставить Египет принять «Совместную оборону», но и тут их постиг провал. Потом они старались навязать Египту «Четырехсторонние предложения», но и на этот раз потерпели крах. Тогда они начали придумывать новые заманчивые названия для того, чтобы присоединить Египет к западному блоку и дать возможность англичанам и американцам втянуть нас в мировую войну и употребить в качестве пушечного мяса для собственной победы.

— Ты живешь в другом мире, — сказал он. — Мы связаны с империалистами договором, который вынуждает нас бороться там, где они захотят, и с теми народами, с которыми они враждуют.

У меня закружилась голова, я закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел, что площадь переполнена танками, самолетами и бронемашинами, а бесчисленные отряды удаляются с площади, садятся в самолеты, танки и машины.

Огромная толпа пришла в движение, устремляясь к смерти; тысячи египтян двинулись, направляясь к гибели во имя победы англичан и американцев!

Все во мне онемело, а потом меня пронзила боль — будто нож погрузился в мое сердце. О ужас! Кто же подписал договор смерти? Кто согласился на «Совместную оборону»? Кто одобрил «Четырехсторонние предложения»? Кто втянул нас в войну? Образ Исмаила Сидки возник в моем воображении. Я вспомнил, что это он призывал к заключению договора с англичанами.

— Однако, — сказал я себе, — его попытка провалилась, сам он уже умер, и Бевин тоже умер.

Затем перед моими глазами предстали Ибрагим Абд аль-Хади и аль-Хиляли, и я сказал себе:

— Возможно, один из них подписал договор смерти, никто другой, кроме этих двух, не мог согласиться отдать весь египетский народ на пушечное мясо англичанам. Но разве египтяне уполномочили кого-нибудь из них говорить от имени всего народа и решать его судьбу?

Египет стал пустыней, страна погрузилась во мрак, все бездействовало, страшная нужда царила всюду. Дома были подобны кладбищам живых людей… В каждом был слышен плач; плакали матери, жены, дети.

На главной улице я встретил старую женщину. Она остановила меня и, не зная, кто я, воскликнула:

— Скажи, где мой сын?! Он отправился воевать, и я не знаю, жив он или мертв, здоров или болен, ранен или невредим! Они разрушают целые города, уничтожают армии.

Я хочу видеть моего сына, хочу видеть его живым или его бездыханное тело. Верните мне моего сына из армии англичан!

Я встретил молодую убитую горем женщину. Она остановила меня и спросила:

— Муж мой, где мой муж? Он отправился воевать, а я осталась с печальной думой и разбитым сердцем, глаза мои проливают слезы… Дети спрашивают меня: «Когда придет наш папа?»

В Каире люди ходили по улицам, как безумные, охваченные страхом, дрожащие, с помутившимся взором. Само собой разумеется, я не видел никого, кроме стариков, женщин и детей; они казались ягнятами в руках мясников!

Однажды утром газеты сообщили об атомном нападении на Суэц. Город был стерт с лица земли со всеми, кто в нем был.

— Почему они разрушают египетские города? — спросил я.

Последовал ответ:

— Мы же участвуем в «Совместной обороне».

Зверства и бедствия следовали друг за другом; исчезли Танта и аль-Мансура; многочисленные города и деревни, множество египтян, ушедших на войну, пали жертвами «Совместной обороны», «Средневосточной обороны» или каких-либо других планов и договоров.

Египетские газеты писали об ужасах мировой атомной войны, об уничтожении городов и даже исчезновении стран. Я заметил, что с каждым днем люди становились все более замкнутыми, озлобленными, их сердца наполнялись страхом и отчаянием. Многие лишились рассудка. Я видел человека, который топтал землю ногами, потом бросился на нее и стал разгребать ее ногтями. Когда я приблизился к нему и спросил, что он делает, человек крикнул мне прямо в лицо:

— Я хочу уйти в землю… Я хочу укрыться от атомной смерти!