Наконец поезд остановился у каирского вокзала, и юноша ступил на землю столицы. Он нашел ее такой, какой и представлял себе, — местом встречи сыновей долины Нила, местом единения их мечтаний и надежд.

Салах Башари поступил на медицинский факультет Каирского университета в 1948 году, и вскоре вокруг него сгруппировались студенты, которых волновали те же идеи, что и его. Друзья стремились освободить долину Нила от империализма, хотели бороться с пособниками англичан — врагами народа.

Когда Салах появлялся среди студентов, высокий, стройный, казалось, от него исходят невидимые лучи, привлекающие умы его товарищей и пленяющие их сердца. Это происходило, вероятно, потому, что в его речах чувствовалась глубокая вера и огромная решимость. Речи юноши с юга слышны были всюду. Он призывал соотечественников объединиться под одним знаменем, предостерегая их от раскола нации, разоблачал методы империалистов, эксплуатирующих народ.

Салах Башари, как и всякий разумный человек, понимал, что англичане нарочно натравливают народы долины Нила друг на друга, чтобы отвлечь их от борьбы, разобщить и не дать сплотиться перед лицом их единственного врага — империализма. Он знал, что, стремясь опутать народы Нила сетями лжи и клеветы, империалисты нанимают предателей, подкупая их и требуя, чтобы они отвлекали внимание народа от оккупации и иностранного гнета к внутренним делам. Предатели обрушивают на народ поток своих славословий, источая смертельный яд и разрушая единство сил, раздувают внутренние противоречия. Все это они делают для того, чтобы облегчить империализму осуществление его планов — отвлечь народы Нила от их национальных интересов, не дать им выбить почву из-под ног англичан и вырвать национальную экономику из их когтей. Салах Башари убедился, что ради этого англичане поддерживают отживающие национальные обычаи египтян и договариваются со своими пособниками — врагами народа, чтобы те под прикрытием этих обычаев и чувств добивались своих гнусных целей. Империалисты постоянно используют даже народные лозунги, так как знают, что навстречу им открываются сердца египтян и что эти лозунги выражают их надежды и чаяния.

И юноша призывал отбросить все внутренние раздоры, объединиться в один лагерь, слиться всем партиям и группировкам, чтобы действовать во имя одной цели: выгнать империалистов, освободиться от их экономической и политической власти.

Непроглядной дождливой ночью Салах Башари шел на собрание в дом одного из своих товарищей в районе Шабра. Глаза его сверкали, сердце учащенно билось. Весь он был воплощением непокорной воли, стремящейся к борьбе. Салах очень торопился. Времени оставалось мало, а на собрание обещали прийти студенты, чтобы послушать, что будет говорить Салах о важной национальной проблеме.

Юноша с юга стремился просвещать умы, каких бы мучений и бед это ему ни стоило. А беды подстерегали его. Салах Башари не знал, что среди египтян имеются люди, занимающиеся фабрикацией лживых обвинений против демократов, люди, заточающие борцов в тюрьмы и преследующие их всеми средствами.

На медицинском факультете Салах Башари был известен как один из тех, кто выступает против империализма и его египетских приспешников, и об этом узнали шпионы из политической полиции. Начальник тайной полиции приказал следить за Салахом Башари и следовать за ним всюду, куда бы он ни пошел.

И вот темной ночью в январе 1949 года на юношу, когда он шел на собрание, набросились агенты политической полиции. Они окружили его и стали зверски избивать, пока по лицу не потекла кровь.

Салах не мог понять, что было причиной нападения. Он безуспешно пытался защищаться от ударов и пинков, пробовал кричать, но его продолжали нещадно избивать.

Один из полицейских крикнул, толкая его перед собой:

— Ступай, ты, преступник!

И юноша пошел, еле передвигая ноги. Лицо его было разбито, и по подбородку стекала кровь.

Избитого, его привели в полицейский участок.

В камере Салах повалился на пол. Было ясно, что те, кто на него напал, избил и посадил в тюрьму, — враги египетского народа, враги освобождения.

Вся вина Салаха Башари заключалась в том, что он понял сущность империализма и покусился на него, в том, что он призывал к объединению всех сил народа в единый фронт, что он забыл о бывшем короле Фаруке, главаре банды, помогавшей англичанам обосноваться в Нильской долине. Салах выступил против продажной системы, созданной Фаруком для уничтожения демократии.

На следующее утро Салах Башари предстал перед военным трибуналом, но он решительно заявил, что трибунал не имеет права судить его за идеи.

После этого Башари отправили в провинциальную тюрьму. Там он пробыл многие дни среди воров и убийц, ничего не требуя, потому что гордость была частью его души. Его били в грудь прикладами винтовок, но он скрывал свою боль и не выдавал ее никому. Салах думал только об одном — об оккупированной долине Нила.

Грубые лица, ободранные руки, грязные ноги, громкие крики — сборище тех, кого общество называет чернью, все время находилось перед глазами Салаха, и ему хотелось обнять их, эти жертвы прогнившего режима. Он говорил себе: «Несчастные! Никто из них не виноват в своем невежестве и в своей нищете. Настоящие виновники — это агенты империализма, которые стремятся распространить в народе невежество, нищету и толкают людей на гибельный путь. Только поэтому люди нищенствуют, воруют, занимаются развратом и убивают».

Потом Салаха перевели в центральную тюрьму. Его обвиняли в распространении листовок, но он утверждал, что не делал этого. Тогда агенты политической полиции показали ему листовки и заявили, что он нес их с собой.

В камере центральной тюрьмы Салах Башари находился шесть месяцев без суда. По ночам он видел во сне долину Нила, освобожденную от власти англичан, и египтян, получивших право на жизнь, достойную человека. Но эти сны внезапно прерывались окриком тюремщика или звуками его шагов.

Наконец Салаха привезли в военную прокуратуру. Он крикнул из-за решетки:

— Я требую гражданского суда, тем более, что меня обвиняют за мои взгляды. Я не воровал, не разрушал, не совершил убийства. Я требую гражданского суда и не буду разговаривать с вами.

Сказав это, Салах Башари не проронил более ни слова и не ответил ни на один вопрос.

Когда со своего места поднялся защитник обвиняемого, Салах крикнул ему в лицо:

— Я не приму твоей защиты и, если ты попытаешься меня защищать, буду считать тебя агентом политической полиции!

После этого солдаты увели сопротивлявшегося Салаха из зала суда и председатель приговорил его к трем годам тюрьмы.

Его снова бросили в угрюмую, темную, холодную камеру с железными решетками, обрекли на мучения и кошмары, наполненные призраками и картинами смерти.

Юноша с юга был изможден, не мог переносить холод и через три дня после объявления приговора заболел.

За неделю он завял и сник, как угасающее солнце, как дотлевающее дерево, как вянущее и желтеющее растение.

Тюремный устав разрешал политическим заключенным покидать камеры и ходить по тюрьме в течение часа. В этот час заключенные посещали больного Салаха Башари. Их возмущение усиливалось день ото дня, потому что с каждым часом Салах становился все слабее. Было ясно, что он умирает.

Негодование заключенных достигло предела, и тюремный врач дал распоряжение перевести Салаха в больницу.

Директор тюрьмы просил у политической полиции разрешения выполнить распоряжение врача, но ему ответили отказом. Наконец, когда Салах был уже при смерти, его перевели в больницу для каторжан. К этому времени он превратился в скелет, но патриотические мечты все еще жили в нем.

В свои последние часы Салах вспоминал, как выстукивали колеса поезда, везшего его в Каир: «Колониализм… колониализм… колониализм…» Он бормотал отрывочные слова: «Держитесь вместе… Долой империализм… Прежде всего…» Но ему уже трудно было говорить, кровь шла у Салаха горлом.

Через несколько дней он умер.