Вы хотите, чтобы ее любимым героем уже сейчас был «Овод». Что ж, книга прекрасная. Но чтобы стать похожим на «Овода», мало прочесть знаменитый роман. Надо бы еще узнать книги, которые знал сам Артур. Надо накопить в себе огромный заряд доброты, с которым он пришел к борьбе, приобрести опыт любви и страданий, освоить ценности культуры, которыми владел герой, проникнуться целью, столь же высокой, как та, что воодушевляла его.
Сходный житейский опыт может делать людей и героями, и карьеристами, и даже уголовниками. Потому что идейный, нравственный опыт у них разный.
Помню, с год назад дочка приятелей принесла из детского сада ценную информацию. Воспитательница рассказала малышам, что у нас есть враги и, когда их убивают, это очень хорошо. Дети мыслят конкретно: есть негодяй — покажи негодяя. В детском саду враги — большой дефицит. Однако если вскрыть имеющиеся резервы… И вот пятилетний пацаненок бежит за ровесником с яростным криком:
— Я тебя убью!
Меньше всего хочу выводить преступное будущее непосредственно из всплеска младенческих эмоций. Но, может быть, все‑таки разумней начинать воспитание дошкольников не с ненависти к врагу, а с любви к товарищу?
Душевная черствость в человеке, если дать ей беспрепятственно разрастись, порой становится не только неудобством для окружающих, но и прямой общественной опасностью.
Помните, в «Литературной газете» был очерк Борщаговского «В тайге» о том, как два подростка убили третьего? Причем убивали трое суток и без причины, для каждого избиения лениво подыскивая повод.
Уж они‑то не были хлюпиками — не боялись тайги, гребли, стреляли, а нервную систему имели поистине железную…
Да, нам нужны люди физически сильные, умеющие, если надо, постоять за справедливость. Но настоящий борец — это, прежде всего, сила души…
А теперь вернемся к началу вашего письма. К самоубийству от несчастной любви. К «глупой гибели», говоря о которой вы ставите акцент не на слове «любовь», а на слове «самоубийство».
Но будем справедливы к девушке с химкомбината — ведь не только любовь заставляет молчать в нас могучий инстинкт самосохранения.
Космонавт уходит на работу и не возвращается. А ведь он знал, на что идет!
Врач ставит эксперимент на себе и не выходит из кризиса. А ведь ему известны были размеры опасности!
Но сильная любовь — это тоже эксперимент на себе. Любящий бесстрашно и самоотверженно доходит порой до той ступени самоотдачи, за которой любовь становится тягостной для одного и гибельной для другого. Джульетта, Вертер, цвейговская Эдит, ваша знакомая с химкомбината невольно испытывали предел эмоциональных возможностей человека.
Нельзя оценивать эксперимент в зависимости от результата. Колумб открыл Америку — молодец, великий мореплаватель. А если бы погиб на дороге?
Еще раз оговорюсь — я категорически против самоубийств. Я прекрасно понимаю родителей, которые уговаривают детей любить разумно, не рискуя ни репутацией, ни здоровьем, ни тем более жизнью. Но разве случайно вот уже четыреста лет живет в людской памяти девочка, ищущая яд на губах мертвого Ромео?
Мученики и герои любви, как ученые, как великие мореплаватели, рискуя и жертвуя собой, прокладывали путь к неведомым материкам человеческих отношений. Безумная Офелия бросалась в реку, невыносимо несчастный Вертер хватался за пистолет, Анна Каренина падала на рельсы, а человечество, обогащенное их горестным опытом, становилось чуть–чуть счастливее.
Сейчас время другое. В нашем обществе влюбленные не знают грозных и тягостных социальных преград. Но неужели вместе с преградами должна уйти в прошлое и сама великая любовь, любовь на грани человеческих возможностей, любовь, которая, простите за возвышенную цитату, «сильна, как смерть»?
Думаю, девушка с химкомбината все же заслуживает и благодарной памяти, хотя бы потому, что начинающим циникам вашего города теперь трудней будет утверждать, что любви в наше время нет. Возможно, она заслуживает и внимания. А ее поступок — анализа. Но тут уж ничего не поделаешь: у каждой Анны есть свой Вронский, да не у каждой — свой Толстой…
Вероятно, вы упрекнете меня, что любовь как вид человеческой деятельности я ставлю наравне с наукой. Но я не ставлю их наравне. Любовь — выше. Мы развиваем науку и поднимаем промышленность не для того, чтобы на земле царили и торжествовали наука и промышленность. Это средства. А цель прогресса — счастье человека.
Насколько мне известно, пока никто еще не предложил модель счастья без любви.
Когда погибает человек, ищут причину и виновного. Вы считаете, что повесившаяся виновата сама. Вероятно, это не совсем так. А главное, будь вы хоть трижды правы, упрекая погибшую, ей все равно уже не под силу сделать нужные выводы из ваших слов.
Давайте лучше спросим с живых.
Родители?
Но они воспитали ее трудолюбивой, способной любить и вовсе не такой уж слабой. Ведь выстояла она после, как вы пишете, «попыток в прошлом выйти замуж», а каждая такая «попытка», вполне возможно, сломанная любовь. А помочь взрослой девушке — тут уж с родителей спрашивать вовсе грешно: больше всего прячут душу именно от них.
Школа?
Но разве в школе не дали ей знания, хотя бы минимум их, вполне достаточный для долгой и, по крайней мере, неплохой жизни? И разве не воспитывали ее там на героических примерах, не рассказывали и про Любовь Шевцову, и про Зою Космодемьянскую, и про других наших героев? Кстати, не кажется ли вам, что та же Зоя Космодемьянская с ее цельностью и бесстрашием, останься она в живых, вряд ли смогла бы проявить спокойную трезвость в любви?
Парень, который ее отверг?
Но даже теперь, перед лицом трагедии, надо сказать — он имел на это право. Любовь — не служба и даже не дружба, любить нельзя ни по заказу, ни по приказу, ни по долгу…
Трудно найти виновного.
Все же одна кандидатура у меня есть.
Если не возражаете, в непоправимом этом событии я предложил бы обвинить вас.
Я не навязываю вам ответственность — вы ведь сами добровольно взяли ее на себя. Вы же подписались: «Бывший поэт, будущий прозаик». Выходит — писатель. Начинающий или опытный, хороший или плохой, но писатель. Значит, отвечать за человеческую боль хотя бы в пределах ближней округи — ваша профессиональная обязанность.
Это не эффектная фраза для статьи и вообще не моя выдумка. Поэт Маяковский посвятил этой литературной заботе строки, редкие по силе даже у Маяковского: «…я, где боль — везде. В каждой капле слезовой течи распял себя на кресте».
Писатель может заниматься множеством разных вещей, от вопросов агротехники до пропаганды настольного тенниса, но лишь в том случае, если это не противоречит его главному делу — защищать человеческое в человеке.
В любую эпоху, для любого суда муж, задушивший жену, — преступник. А для Шекспира Отелло — обманутый и обманувшийся, глубоко страдающий человек.
Потому что писатель обязан любить, как врач — лечить.
Даже у Гоголя, великого сатирика, в любом из персонажей сквозь глупость, грубость и жадность просвечивает боль. Потому что писатель, не замечающий человеческой боли, хуже пожарного, проспавшего пожар.
Конечно, скорбей на земном шаре много, а писателей мало. Так что практически каждый литератор сам выбирает, какое бедствие взять на себя. Вот рядом с вами жил человек, работал, чужой хлеб не ел, естественно, хотел быть счастливым. В общем‑то, и боролся за это счастье, но терпел поражение за поражением, внутренне созревая для трагического конца. А вы этого не понимали или не хотели понять. Даже теперь вы не впустили ее боль в себя.
Не преждевременно ли вы аттестуете себя литератором?
Ведь эта девушка привлекла вас не как страдающий человек, а как тезис, как аргумент в споре. Вы рассказали о ее горе и унижении словами столь бездушными и оскорбительными, что они, пожалуй, сами способны убить: «…абсолютно точно, что несколько ее попыток в прошлом выйти замуж оказались неудачными». А потом, позволив себе «немного отвлечься», отвлеклись от ее судьбы до конца письма.
