Даже ты им наконец заинтересовалась. Вот и в газету написала. Если прежде он был незаметен даже в собственном классе, то сейчас с твоей помощью приобретет всесоюзную известность.

Конечно, плохо, что он курит. Еще хуже, что врет. Совсем нехорошо, что дерется компанией против одного.

Но подумай как следует — разве он один во всем этом виноват?

Сейчас я пишу не Косте, а тебе — поэтому и обвинить в случившемся хочу тебя. Тебя и твоих равнодушных одноклассников.

Учился рядом с вами щуплый мальчишка, жилось ему уныло, а вам было все равно. Лишь бы никому не мешал!

Ты, Оля, просишь совета: что теперь делать?

Думаю — то, что следовало сделать семь лет назад: внимательно и дружелюбно присмотреться к живущему рядом человеку. Ведь есть у него — да и раньше были! — весьма неплохие качества. Не дурак, не трус — уже кое‑что.

Конечно, сейчас общаться с Костей нелегко, видимо, парень изрядно озлобился. Несколько раз высокомерно и даже презрительно ты повторила, что он был маленький, щуплый и серый. А ведь ни рост, ни комплекцию Костя себе не выбирал — таким родился. Как ты думаешь: приятно быть маленьким и серым, особенно когда высокие и яркие тебе постоянно об этом напоминают — не словом, так взглядом?

Тебе бы хотелось оказаться на его месте?

Кстати, и теперешний конфликт в классе ты хочешь разрешить очень эгоистично: так, чтобы хорошо и спокойно стало тебе, твоим равнодушным одноклассникам. А ты подойди к делу с другого конца: постарайся понять, в чем он сейчас несчастлив. Почему я думаю, что несчастлив? Да потому, что счастливые ребята в драчуны и хулиганы не идут. Незачем.

Словом, вот тебе мой практический совет: для начала просто постарайся его понять, если можешь, хорошо бы найти ему место в вашем классе.

А в дальнейшем, всю твою жизнь, будь внимательна к людям, которые живут рядом с тобой. Замечай их вовремя! И спеши заняться их судьбой, когда им плохо, а не тогда, когда плохо станет тебе.

Вот, Оля, пожалуй, и все, о чем я хотел поговорить с тобой.

А с Костей у нас разговор будет другой.

Здравствуй, Костя!

Видишь, как оно иногда в жизни получается: ты мне не писал, а получишь от меня вроде как бы ответ. Но ведь письмо Оли целиком посвящено тебе. Вот я и решил поговорить с тобой самим без помощи посторонних.

Может, ждешь, что стану тебя ругать, пугать всякими неприятностями или уговаривать исправиться? Нет, делать этого я не стану. Но не потому, что твое поведение мне нравится — чего нет, того нет. Просто думаю, тебя уже и ругали, и пугали, и уговаривали.

А главное, разговаривать про твою сегодняшнюю жизнь мне неинтересно.

Раньше ты хотел доказать, что не хуже других, не глупей, не трусливей. Понимаю и сочувствую. Но ведь уже доказал — не лучшим способом, но доказал. Так что дальше драться и врать смысла нет. А нет смысла — нет и интереса. Самому скоро станет скучно жить — если уже не стало.

Давай поговорим о твоем прошлом и будущем.

Судя по Олиному письму, ты сейчас с помощью удалой компании как бы стал самой сильной в классе личностью.

Я вот думаю — а почему именно ты?

Знаешь, почему? Потому что прежде был самым слабым.

Тут все довольно просто. Физически крепкому парню дружки за спиной ни к чему: он достаточно защищен собственными мускулами. А слабому приходится что‑то изобретать — куда денешься?

Вообще, слабость — большая сила!

Я, например, уверен, что впервые оборонился от зверя дубиной слабый питекантроп. Сильному и кулаков хватало.

И саблю, наверное, придумал слабый солдат — при хилых мышцах с дубиной ему бы никогда не одолеть врага…

Но и слабому угрожает большая опасность — рано или поздно он становится сильным. А стал сильным — незачем дальше умнеть и нечего больше придумывать. И так годится.

Как ты думаешь — долго тебе будет служить твоя теперешняя сила? Год–два, ну, три — ведь не дольше. А там опять станешь слабым — и уж это скорей всего на целую твою жизнь.

Ведь в институт, например, кулаками не пробьешься. Если даже обе свои компании, и старшую и младшую, приведешь на вступительные экзамены — не поможет.

Пойдешь на завод — и там то же самое. Девчонка, окончившая курсы крановщиц, легко ворочает такими махинами, которые тебе ни одному, ни с компанией никак не поднять.

Сейчас век для неучей суровый. Знание — сила! А нет знаний… Врать учителю — оно, конечно, можно, а при должной сноровке не так уж и трудно. Но ведь в конечном счете обманешь самого себя.

Вот ты остановись на минутку и задумайся: кем бы ты хотел в жизни стать? А подумав, честно ответь себе: кем бы ни хотел, скорей всего не получится.

Почему? Да потому, что слишком привык рассчитывать на драчливую компанию. А компания — что компания! Конечно, на школьной переменке поможет или на улице вечером. Ну а в работе — там каждый отвечает за себя…

Но если сила всех проблем не решает, то быть сильным и злым вообще рискованно. Твоя одноклассница пишет, что ребята в классе тебя боятся. А когда человека боятся, правды о жизни и о себе ему не услыхать. Такому говорят не то, что есть на самом деле, а то, что ему приятно слышать. И часто человек, внушающий страх, попадает из‑за этого в беду.

И еще об одном не мешает подумать. Вот раньше сильные ребята притесняли тебя. Теперь ты стал сильным и притесняешь других. А жизнь в классе лучше не стала. Жили средне и сейчас живете так себе.

Может, стоит попробовать по–другому, чтобы никто никого не притеснял?

Жизнь уже наметила, каким ты станешь, когда вырастешь: сперва — «ленивым и нелюбопытным» (знаешь хоть, чьи это слова?), потом — просто озлобленным неудачником. А ты стань другим! Мало знаешь — учись. Отстал от ребят — догоняй.

Конечно, на это нужны силы. Нужна воля. Нужно и время. Возможно, на драчливую компанию его будет не хватать.

Но тогда, пожалуй, и драться не понадобится. Ведь знающий, умный человек легко доказывает свою правоту просто словом.

Утром выяснилось, что планы наши меняются — к шести надо ехать в школу–интернат для слепых детей.

Мы сидели в тесноватом номере гостиницы — вся наша группа творческой молодежи, восемь человек. После европейского завтрака — кофе, булочка и блюдце с капелькой джема — в желудке осталось ощущение легкой тоски.

Комната была угловая.

В одно окно виднелись низкие крыши пригорода — словно куски жести и шифера, разбросанные в беспорядке под деревьями. За ними стояли горы, влажнозеленые, несмотря на ноябрь.

В другое окно можно было увидеть немного — тоже окно, только узкое, и кусок черноватой, грязной стены. Город начался восемь веков назад, и тогда его улицы были, вероятно, достаточно просторны — два всадника вполне могли разминуться, даже стременем не задев друг друга.

А теперь старинные переулки расширять, наверное, уже не станут: их теснота и нелепость превратились в экзотическую особенность города, и туристы из разных стран платят немалые деньги за удовольствие пройтись по улицам, по которым невозможно проехать.

Группа наша сидела на двух широких кроватях.

Наш молодой руководитель устроился напротив нас на единственном стуле. Глядя на наши унылые лица, он для убедительности дважды повторил, что мы не туристы, а делегация, и поэтому программа зависит не только от нас.

Новость нас и в самом деле не обрадовала. У каждого на вечер было что‑то свое.

Певец Сережа собирался в кино — шел фильм с участием одного из лучших певцов мира, тоже баритона, которого у нас в стране знали только по записям, то есть по голосу, а ходили слухи, что баритон этот ко всему еще и прекрасный, неожиданный актер. Упустить случай было бы непростительно глупо.

Все это Сережа высказал внушительно и как бы сверху вниз. Вообще‑то он был парень добродушный и благополучный. Но именно за благополучие его пару раз куснула критика. И теперь Сережа старался двигаться резко и говорить отрывисто: развивал внутренний драматизм.