Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Каждый день по очереди приходили к больной девочке ребята из ее класса, помогали выучить новый материал и рассказывали все новые истории про Фому Алексеевича, одна другой веселей. Девочка смеялась, а ребята увлекались, кричали на всю квартиру:

— Выздоравливай скорей, а то уйдет старикан на пенсию — весь цирк пропустишь!

Конечно, она им не очень верила. Не могут ведь ребята вот так, изо дня в день мучить старика. Они же добрые — недаром с ней занимаются. И что бы она только делала бы без них! Но потом девочка стала задумываться. Каждый день приходят к ней другие ребята и каждый день рассказывают одно и то же. Не сговорились же они!

Девочка по–прежнему слушала рассказы одноклассников, но уже не смеялась. Она представляла себе, как выглядят эти забавные истории, если смотреть на них глазами старого учителя. И пыталась понять: почему ребята, помогающие одному человеку, бессознательно и бездумно травят другого?

Она даже хотела спросить об этом у самих ребят.

Но спрашивать не пришлось. Однажды девочка случайно услышала разговор двух девочек в коридоре и все поняла сама.

Оказывается, доброта по отношению к ней была включена классом в план общественной работы. Ребята составили расписание — кому когда проявлять товарищеские чувства — и согласно этой бумаге навещали больную подругу.

О своих хороших планах они объявили по школьному радио, а также в стенной газете в заметке под заглавием «Не оставим в беде!». А чтобы никто не усомнился в их чуткости, они подсчитывали в особой тетради количество посещений и даже на всякий случай количество часов, потраченных на заботу о человеке.

А старый учитель «запланирован» не был, и юные бюрократы, выполнив план чуткости на больной девочке, со спокойной совестью отводили душу на старике…

История эта кончилась тем, что девочка от помощи отказалась. Но пока суд да дело, портреты юных героев повесили на какую‑то очень почетную доску, а имена торжественно занесли в столь же почетную книгу. Ибо план по чуткости был перевыполнен…

Между прочим, если путник, заблудившийся в тайге, набредет на охотничью избушку, он всегда найдет в ней связку хвороста, соль, спички и мешочек с крупой. Вот только награждать за доброе дело некого, потому что неизвестно, кто все это в избушке оставил.

И неизвестно, кому оставил.

Просто человек человеку.

РАССКАЗ СТУДЕНТА

Друзьями мы с Мишкой не были — ни разу не пришлось нам делить ни большую беду, ни даже последний рубль. Просто иногда вместе ходили в кино, ездили на каток или на пляж, встречали праздники в одной компании. Но из институтских ребят он мне нравился, пожалуй, больше всех.

Мишка был русоволосый, среднего роста парень, очень спокойный. Часто после бурного собрания или семинара, когда все мы, хватая друг друга за пуговицы, доругивались в коридоре, Мишка, стоя в стороне, спокойно курил. И каждый раз, глядя на него, мне становилось неловко за свою горячность. Казалось, что мы тратим себя на мелочи, а в серьезном деле самыми надежными окажутся именно такие спокойные, молчаливые ребята, как Мишка.

Ходил Мишка обычно в серой, спортивного покроя куртке, удобной и нещеголеватой. Он занимался боксом, даже имел разряд, но к соревнованиям готовился без всякого азарта, так же ровно и аккуратно, как к зачету по терапии или сравнительной анатомии.

Я очень обрадовался, когда во время летней практики на санэпидстанции нас с Мишкой вдвоем послали в район — проверить жалобу трактористов на директора совхоза.

В жалобе мы разобрались быстро. Действительно бачки в общежитии были ржавые, действительно постельное белье не менялось по три недели, а на столе вместо скатерти лежала старая простыня с рыжим пятном от утюга посредине. Я задавал директору вопросы, он примиряюще пожимал плечами и пытался перевести разговор на полевые работы. А Мишка все записывал в общую тетрадь.

Потом мы говорили с трактористами. Они здорово ругались, вспоминая директорские отговорки, и Мишка то и дело спрашивал меня:

— Это писать?

Мне нравилось, что он и тут оставался спокойным: не возмущался, ничего не советовал трактористам, вообще не вмешивался в чужие дела, зато свое делал добросовестно.

Часам к девяти мы вернулись в райцентр — обыкновенный сельский райцентр. Сотни три крыш в волнах зелени, двухэтажное здание райкома, Дом культуры, закусочная «Голубой Дунай».

На станции мы посмотрели расписание поездов и так и не решили: ехать или заночевать в Доме колхозника. Съели в буфете по черствому пирожку, поглядели, как уборщица моет пыльный фикус, и вышли погулять.

Площадь перед станцией, покрытая мягкой, как пух, пылью, была пуста. Возле Дома культуры никого не было — шел последний сеанс. Лишь над низким крыльцом «Голубого Дуная» светился круглый матовый фонарь.

От нечего делать мы зашли в закусочную. И тут народу было немного. За одним из столиков сидел перед кружкой пива высокий седой человек в форме железнодорожника. В углу, зажав коленями большой мешок, ловко хлебала щи толстая баба в теплом жакете. Несколько человек толпились у буфетной стойки.

Вдруг Мишка толкнул меня в бок.

— Смотри, — тихо сказал он, едва заметно кивнув в сторону буфета. Я посмотрел туда.

Курчавый, широкоплечий парень разглядывал меню. Рядом, держа его под руку, стояла женщина — наверное, жена. А какой‑то высокий тип в морском бушлате двумя пальцами лез женщине в кармашек жакета.

Видно, в кармашке ничего не было. Малый в бушлате зашел с другой стороны и полез в сумку. Женщина подвинулась к стойке. Парень в бушлате тоже. Тогда она сказала:

— Как вам не стыдно! Я же все вижу.

— А чего ты видишь? — спросил тот.

— Вижу, как вы лезете мне в сумку.

— Что–о-о? — грозно выпячивая грудь, протянул малый в бушлате.

Муж женщины встал между ними:

— Ты чего? Люди поесть зашли, а ты по карманам?

Но тут оказалось, что вор не один. Какой‑то горбоносый в белой рубахе встал с ним рядом. Сидевший на подоконнике мальчишка лет пятнадцати — вертля–вый, с наглой физиономией — вразвалку подошел к буфету.

— А ты видел? Ты, морда, видел? Ты поймал?! — наседал малый в бушлате.

— Да с кем ты, Кабан, толкуешь? — крикнул горбоносый. — Бей в глаз, делай клоуна!

Женщина, белая как бумага, не выпуская рукав мужа, растерянно оглядывалась. Но откуда ждать помощи? Буфетчица убрала со стойки гири и отодвинула весы. Седой железнодорожник по–прежнему сидел за столиком, тяжело глядя вниз. Толстая баба, хлебавшая | в углу щи, положила ложку и с любопытством следила за происходящим. Но, случайно встретившись взглядом с горбоносым, мгновенно уткнулась в тарелку. Наверное, и у нас с Мишкой вид был не слишком решительный. Опустив руки, женщина беспомощно проговорила:

— Ох, ну что же это такое?.. Павел… Паша…

В этот момент вертлявый мальчишка, подойдя сбоку, неожиданно ударил ее мужа по лицу. Женщина вскрикнула. Муж совсем растерялся. Взгляд его не выражал ничего, кроме страха перед новым ударом.

Я подошел к Кабану и взял его за локоть.

— Ну, чего пристал к человеку? Что он тебе сделал?

Тот выпустил Павла и озадаченно повернулся ко мне. У него было красивое смуглое лицо, ровные, один к одному, зубы. Наверное, от неожиданности он заговорил на «вы»:

— Позвольте… одну минуточку… он же сказал, что я лез в карман. И за это я имею…

От Кабана несло водкой, но на ногах он держался крепко.

— Но ведь ты правда лез, — сказал я, — так что он прав.

Я старался кончить дело миром — мне было здорово не по себе в этой забегаловке на полутемной станции. Но, видно, мой миролюбивый тон испортил все дело. Не успел я отойти к Мишке, как Кабан деликатно взял меня за рукав:

— Одну минуточку!

Я спросил:

— В чем дело?

— Давайте выйдем…

Мы вышли — Мишка, я и трое блатных. Павел тоже хотел выйти, но жена повисла у него на руке:

— Паша! Умоляю тебя!..

Я не слишком испугался. Даже если никто не вмешается, нас с Мишкой двое. Их трое, но один пьян, другой еще мальчишка. Мишка боксер. Словом, ничего страшного.

17
{"b":"236028","o":1}