— Да.

— Миссис Уиттейкер, я не сомневаюсь в вашей памяти. Но полицейский офицер сказал мне, что не видел лезвия бритвы.

— Я, наверное, выбросила его.

— Но тогда вы должны помнить, что вы с ним сделали.

— Я уверена, что выбросила его.

— Офицер Рудерман не заметил также никакой крови.

— Ее почти не было. Я вам уже говорила, это были царапины.

— Вы упоминали о каплях крови, сочившихся…

— Да.

— Имеется в виду только одна капля?

— Ну, может быть, несколько. Но только из одной ранки. Третий порез на запястье. Самый глубокий. Но даже он был не более чем царапиной. И повязка…

— Доктор Хелсингер осматривал эти порезы, царапины на ее запястье?

— Да, конечно.

— И согласился с тем, что они неглубоки?

— Да. Он так и выразился: «нерешительные порезы». Обычные при подобных попытках самоубийства.

— Но на полу в ванной была кровь?

— Я уверена, что вытерла ее перед тем, как прибыл полицейский офицер.

— Ее платье было в крови, миссис Уиттейкер?

— Ее платье?..

— Вы сказали, ее платье валялось на полу…

— Ах, да. На полу. Нет, оно не было испачкано.

— Но, наверное, она сняла с себя платье перед тем, как перерезать себе вены, правильно?

— Да. Вероятно. Но крови на платье не было.

— Куда вы дели платье?

— Положила в грязное белье, я полагаю.

— В грязное белье…

— В корзину с грязным бельем. Впрочем, я не уверена. Все было так запутано, так…

— Я уверен — все так и было… И вашу дочь увезли из дома прежде, чем возвратился кто-либо из слуг?

— Да, конечно. Полицейский офицер прибыл еще до полуночи. Никто из слуг не возвращался до утра следующего дня.

— Это было уже двадцать восьмое?

— Да.

— К этому времени Сара находилась уже у Добрых Самаритян?

— Да. В филиале Дингли.

Я колебался, но все-таки сказал:

— Миссис Уиттейкер, Сара настаивает на том, что ничего этого не было. Она не пыталась покончить с собой, ее не осматривал доктор Хелсингер, он просто приехал с подписанным медицинским свидетельством и…

— Вы попали в ловушку, — перебила меня миссис Уиттейкер.

— В какую ловушку, мэм?

— Вы не должны думать, что она знает о случившемся. Она этого не знает, вы понимаете?

— Но она, кажется, помнит обо всем, что произошло.

— Все, что она хочет вспомнить. Я хорошо знаю эту ловушку, мистер Хоуп, едва не попала в нее сама. В тот вечер, когда Сара, проглотив снотворное, вроде бы задремала, вдруг она принялась сыпать словами. Ее бессвязная речь была обращена не ко мне, скорее — к самой себе. И, слушая Сару, я начала склоняться к мысли, что она действительно выходила из дому, искала кого-то утром и днем — ту, которая, как она полагала, была любовницей отца. Я почти поверила ей и угодила в ту же ловушку, в которую теперь попались и вы. Видите ли, мистер Хоуп, Сара была сумасшедшей в тот вечер. Ей сейчас гораздо лучше, я вижу значительные изменения и надеюсь всем сердцем, что она скоро покинет это ужасное место и вернется домой. Но только тогда, когда она полностью выздоровеет. А я не уверена, что сейчас она уже может вернуться. Вам следует проявить осторожность, мистер Хоуп. Сара умеет убеждать. И мне бы не хотелось, чтобы, способствуя ее освобождению, вы подтолкнули ее к еще одной попытке самоубийства.

— Уверяю вас, я не стану делать никаких поспешных шагов.

— Была бы вам чрезвычайно признательна.

Мы сидели молча. У меня вертелся на языке вопрос, который необходимо было задать, но я колебался. Боль миссис Уиттейкер казалась мне неподдельной, так же как и боль, отразившаяся на лице Сары в тот вечер, о котором она поведала. У меня не было желания ее мучить. Но вопрос оставался. И я на миг позавидовал детективу Морису Блуму, для которого подобное — часть полицейской рутины, только и всего.

— Миссис Уиттейкер, — решился я наконец, — вы только что сказали, будто почти убеждены в том, в чем Сара тогда призналась вам? Когда засыпала. Когда начало действовать снотворное.

— В чем именно?

— Что она разыскивала предполагаемую любовницу вашего мужа?

— Да, так она сказала.

— Миссис Уиттейкер, а были у вас какие-либо основания полагать — или сейчас они есть у вас, — что заявление Сары могло оказаться правдой?

— Имел ли Гораций любовницу — это?

— Да. Простите меня. Я должен знать.

— Гораций был преданным, добрым и любящим мужем.

— У вас никогда не возникало повода подозревать…

— Никогда. Я полностью доверяла ему.

— Тогда… Хотя Сара и сказала вам, что выходила, чтобы отыскать эту женщину…

— Ну, ну?.. Слушаю вас!

— Вы полагаете, что это часть ее галлюцинаций? В действительности она не брала машину?..

— Она брала машину. Я полагаю, она села в свою машину…

— Вы так считаете?

— Да. И отправилась на поиски той женщины.

Я смотрел на нее, ошеломленный.

— И нашла эту женщину, — подтвердила миссис Уиттейкер. — Нашла любовницу своего отца.

— Виноват, не понимаю… Вы только что сказали…

— Нашла себя, мистер Хоуп. Осознала себя как фантом любовницы, который она создала. И не могла вынести этого ужаса. И пыталась убить себя.

Я кивнул.

— Машина, на которой она ездила… Где…

— Я продала ее, — объявила миссис Уиттейкер.

— Когда?

— Немедленно.

— Почему?

— Я не могла ее видеть. Она постоянно напоминала мне, какой была Сара и какой она стала. Гораций подарил Саре эту машину в год ее совершеннолетия. Счастливейшее время для всех нас.

— Какого типа машина?

— «Феррари-боксер 512». Стоила восемьдесят пять тысяч долларов. — Она помолчала. — Щедрый человек — мой Гораций. Машина, которую он водил, — потрепанный «шевроле», 1978 года. Я просила его купить себе машину поприличнее. Но нет, он ездил на этой. И водил ее сам. До самой кончины, хотя уже знал, что у него больное сердце. Вообще ему следовало бы нанять шофера. Он считал, что чувствовал бы себя глупо, если бы кто-то возил его по городу.

— А вы не припоминаете, кто купил у вас машину? Ту, что принадлежала Саре. «Феррари».

— К сожалению, нет. Хотя, уверена, счет где-то лежит. Но, откровенно говоря, я не вижу, какое отношение имеет машина Сары к вашим попыткам вызволить ее из «Убежища». Мистер Хоуп, я вновь предостерегаю вас. Действуйте осторожно. Если вы преуспеете и Сара покинет «Убежище», а затем причинит себе вред, — вы получите врага на всю жизнь. Я могу быть грозным противником.

Она взяла свою чашку.

— Чай, кажется, остыл, — заметила она.

Я воспринял эти слова как сигнал к окончанию нашего разговора.

— Благодарю вас, что уделили мне время, — сказал я. — Весьма признателен за ваш рассказ.

— Это доставило мне удовольствий. — Она вздохнула. — Патриция проводит вас.

Я оставил ее сидящей у берега. Она смотрела на воду. Я прошел через застекленную дверь. Патриция спускалась вниз по лестнице.

— Вы уходите, мистер Хоуп? — спросила она.

— Да.

— Сегодня чудесный день, не правда ли?

— Великолепный.

Мы вместе пересекли комнату и подошли к выходу. Она открыла мне дверь и отступила в сторону. Прежде чем снова выйти на солнечный свет, я спросил ее:

— Патриция, что-то случилось с дверью?

— Что, простите? — откликнулась она.

— С теми застекленными дверьми… Что-то, кажется, встревожило вас.

— С застеклен… О! Нет, сэр, ничего особенного. Мне показалось, я заметила пятно на одном из стекол, хотела получше разглядеть его. Стекло… иногда солнечный свет помогает обнаружить пятно, а если повернуть под нужным углом…

— Ясно, — сказал я. — А было там пятно? Стекло было испачкано, Патриция?

— На нем не было ни единого пятнышка, сэр, — ответила она.

Мой друг Фрэнк — эксперт по части женщин. Он также эксперт по бракам и разводам. Фрэнк сказал мне, что многие женатые мужчины — себя он, естественно, исключает — фантазируют, занимаясь любовью со своими женами, — наделяют их чертами других женщин. Фрэнк утверждает, что знал нескольких мужчин, которые воображали, что занимались любовью с тремя, четырьмя и даже с пятью женщинами в течение десяти минут любви со своими женами. Фрэнк затеял этот разговор, потому что я просил его прочесть соглашение, подписанное Сьюзен и мной. Я просил его сделать это к тому времени, когда я вернусь из дома Уиттейкеров.