— Посидим здесь? — предложила она. — Такой великолепный день. Я попрошу Патрицию принести нам чай и печенье.

Действительно, день был изумительный. Кругом царила безмятежность. Пеликаны грациозно парили в небе. У края воды белая цапля чистила клювом перья, затем с достоинством удалилась. Мы устроились за стеклянным столиком, я — на солнечной стороне, миссис Уиттейкер, заняв место напротив меня, укрылась в тени зонта.

— Вы беседовали с Сарой, не так ли? — спросила она.

— Да, беседовал.

— Она, кажется, в прекрасном состоянии. Я не могу себе представить, почему они настаивают на том, чтобы удержать ее.

— Вы давно навещали ее, миссис Уиттейкер?

— Где-то в прошлом месяце, я полагаю. Я бы навещала ее чаще, но доктора утверждают, что это не приносит ей пользы. Можете представить себе что-нибудь более противоестественное? Посещения родной матери не приносят ей пользы! На самом деле мы прекрасно провели время, когда я виделась с Сарой в последний раз. Я принесла книги, которые ей хотелось прочесть. Она жадно поглощает книги. Несколько шпионских романов, последний Одлам — названия невозможно запомнить. Сара любит шпионские романы, всякие хитросплетения, она просто обожает их. Ле Карре, например. Я принесла ей один роман Ле Карре в мягкой обложке. Сара, как мне показалось, была тронута. Ей, должно быть, надоело там… Проводить целый день с людьми, которые… вы же знаете… — Она стиснула ладони между колен. — Где же Патриция? Я ведь просила ее принести горячего чаю, считается, что он охлаждает лучше, чем чай со льдом. Это как-то связано с потоотделением и испарениями… Не уверена, что я разбираюсь во всем этом, но китайцы именно в жару пьют чай. Правда, сегодня, кажется, не слишком печет. Сейчас очень приятно, вы не находите?

— Да. И здесь такое чудесное место.

— О да. У Горация был хороший вкус. Он, знаете ли, купил много земли, когда приехал в Калузу, но всегда имел в виду именно это место, мечтая о своем будущем доме. О доме, который он построит, когда женится. Я встретилась с ним позже. Гораций был значительно старше меня — и гораздо богаче. — Она улыбнулась и снова напомнила мне Сару. — Мы с ним вращались в разных кругах. Помнится, когда мы познакомились, я сказала матери, что он слишком стар для меня. И безобразен, добавила я. Хотя он вовсе не был безобразен, напротив, довольно привлекателен. Но мне исполнилось девятнадцать, когда мы встретились, а он был на десять лет старше. И казался мне древним старцем. Я долго ему отказывала и… О! Вот и Патриция, она, наверное, проделала путь до Бостона.

Экономка, впустившая меня в дом, торжественно ступала с подносом, загруженным чашками, блюдцами, ложечками, салфетками. Имелась также небольшая ваза с фруктами и тарелочка с закусками.

— А, Патриция, так вы принесли и фрукты? Как это мило! — сказала миссис Уиттейкер. — И не забыли ложечки? Ах, вот они. Мистер Хоуп, вам с молоком или с лимоном?

— Пожалуйста, с молоком.

— Сахар? Один кусок? Два?

— Один, пожалуйста.

— Угощайтесь, — сказала она, наливая чай. — Спасибо, Патриция, все чудесно.

Патриция кивнула и направилась к дому. У застекленной двери она задержалась и оглядела залив. Я проследил за ее пристальным взглядом. Примерно в ста ярдах от берега я увидел стоявшее там судно. Я снова взглянул на Патрицию. Она все еще смотрела на море, не обращая внимания на то, что я наблюдаю за ней.

Патриция приоткрыла одну из створок дверей, ведущих в дом. Ее рука покоилась на дверной ручке. Патриция колебалась. Солнечный луч упал на стекла и отразился в воде.

Патриция постояла еще немного и вошла в дом.

— Ну, так на чем мы остановились? — Миссис Уиттейкер отодвинула серебряный чайничек. — Или, вернее, на чем остановилась я? Я, кажется, полностью монополизировала беседу. Но вы ведь для того и пришли, не так ли? Послушать, что я скажу.

— Вы рассказывали, что сначала отказали мистеру Уиттейкеру.

— Подумать только! — Она засмеялась. — Я довела беднягу до помешательства. Можно подумать, он предлагал мне жизнь в рабстве, в арабском серале, а не замужество. Но, как я уже говорила, мне было всего девятнадцать, а ему — около тридцати, и разница в возрасте для меня в то время много значила. Он добивался своего — о, он был очень настойчив, мой Гораций.

Я взглянул на корабль в открытом море и увидел вспышки солнечного света на линзах бинокля. Явный знак того, что за домом кто-то наблюдал. В этом как будто не было ничего странного. Люди, катающиеся на лодках, постоянно разглядывали дома на берегу. Но чтобы так открыто и нагло изучать в бинокль дом и его обитателей, как это делали те, на корабле… Я слушал вполуха, что говорила миссис Уиттейкер. Она рассказывала, как ухаживал за ней Гораций, как она не раз отклоняла его предложение и наконец уступила жизненной силе и энергии, как она выразилась — «неистовой витальности», напрочь отсутствовавшей у многих гораздо более молодых мужчин. Я не отводил глаз от судна, где по-прежнему вспыхивали яркие солнечные блики.

И я размышлял, о Господи, я размышлял…

Патриция подавала им сигналы — людям на корабле.

Она сообщила им, что я приеду. Меня ждали. А теперь она хотела дать им знать, что я здесь.

Она манипулировала с застекленными дверьми. Точно так же можно подавать сигналы с помощью зеркальца.

И вот кто-то на корабле следит за нами.

Доктор Склокмайстер, несомненно, находился на корабле. А возможно, и Премьер-министр, оправдавший помещение Сары в психлечебницу, Марк Риттер. Оба они наблюдали за нами. За миссис Уиттейкер и мной. Может быть, кто-то на корабле умел читать по губам? И, значит, знал, о чем мы говорим? Впрочем, им уже известно, что я хочу вытащить Сару из «Убежища», где они держали ее по неясным для меня причинам. Кто-то, кто умел читать по губам, пытался подслушать наш разговор, направив на нас бинокль. Миссис Уиттейкер сказала, что стремится забрать Сару оттуда, но это ложь, и теперь они проверяют, хотят убедиться, что она справилась с ролью, которую ей поручили, — ролью Любящей Матери. Любящая Мать ждет не дождется, когда к ее Бедной Маленькой Дочурке вернется рассудок, чтобы она могла возвратиться домой. Ложь, все ложь. Сторонники Распутной Ведьмы шпионят за Белым Рыцарем. Белоснежка под замком. Бинокль направлен на нас. Жужжание миссис Уиттейкер… вышла за него замуж, когда ей было двадцать три года, ему — тридцать три, почти тридцать четыре. Не было детей до тридцати восьми — опасный возраст для родов, — но каким чудесным ребенком была Сара, каким ласковым! Кто бы мог предположить, что произойдет такое! Никто! Никогда! О моя бедная дорогая дочурка… А бинокль неотрывно глядел на нас, и корабль стоял неподвижно.

— Любопытные, — сказала она внезапно, прервав свой монолог. — Они не всегда так наглы, но — ох, я устала от них до смерти. Мы здесь защищены от посторонних взглядов, а открыты только со стороны залива. И, конечно, все подплывают как можно ближе, разглядывая нас. Ведь мы — местная достопримечательность. Как это раздражает, вы не представляете. Иногда мне хотелось бы поплавать нагишом в бассейне — мое право, не так ли? Естественно, я бы выбрала момент, когда отсутствуют слуги. Но куда деваться от проклятых соглядатаев на заливе! Простите за резкость, но они так досаждают мне!

Бинокль внезапно исчез, как будто слова миссис Уиттейкер магическим образом покончили со вспышками на линзах. Не подала ли она сама им какой-нибудь сигнал? Как Патриция? Не предупредила ли их, что я догадался о слежке?

И вдруг я осознал, что оказался в плену всех тех идей, которые отстаивала Сара, что и я глубоко погрузился… но во что?

В систему иллюзорных представлений.

О Господи! Но можно ли разделять иллюзорные представления?

Судно внезапно тронулось с места.

— Счастливое избавление, — заметила миссис Уиттейкер. — Они так настырны. Я иногда сдерживаю свои эмоции и называю их Береговой Охраной.

— Миссис Уиттейкер, — сказал я. — Я знаю, вы не хотите обсуждать болезнь Сары, но меня-то интересует только это. Все, что вы могли бы сообщить мне…