— Вы спросили его об этом?

— Да, конечно, я… О, я понимаю. Вы подозреваете, что мои расспросы — часть предполагаемых галлюцинаций. Нет, это было в действительности. Мне было любопытно. Я знала, что отец сколотил состояние, и хотела убедиться, что он не завещал его какому-нибудь кошачьему госпиталю и тому подобное. Марк сказал мне, что основной капитал переходит к моей матери. Речь шла почти о миллиардной сумме, Мэтью. Мы обсудили этот пункт. Гораздо меньше мы говорили о сумме в шестьсот пятьдесят тысяч долларов, которую я получила и которую, как оказалось, я не получила, так как моя мать является опекуном моей собственности.

— Итак, вы узнали относительно…

— Мэтью, мы не на суде.

— Извините. Через десять дней после смерти вашего отца вы узнали, что ваша мать унаследовала его состояние, в то время как вам досталась сравнительно небольшая сумма в шестьсот пятьдесят тысяч долларов.

— Да, я была осведомлена об этом.

— И что тогда?

— Завещание — это реальные действия, о которых я действительно узнала.

— Я понял.

— Здесь снова раскручивается система галлюцинаций. Вам, Мэтью, трудно отделить иллюзорный факт от реальности, потому что они раздули такую историю о моей воображаемой болезни…

— Они?

— Моя мать. И Марк, и Хелсингер, и Бог знает кто еще. Я уверена, что и Циклоп замешан в ней, иначе меня бы здесь не держали.

Я вспомнил, о чем предупреждал меня Хелсингер: она убеждена, что ее преследуют, надувают, шпионят за ней, что она обманута и дажё загипнотизирована своей матерью или людьми, которых она нанимает.

— И вы думаете, все это сфабриковано, вся эта тщательно сконструированная система галлюцинаций?

— Применительно ко мне — да.

— А в действительности она не существует?

— Конечно, нет.

— А как соотносится иллюзорная система с тем обстоятельством, что вы унаследовали определенную сумму?

— Предлагается, что я совсем обезумела. Во-первых, я доказывала, что меня надули.

— Вы так считаете?

— Конечно, нет. Начнем с убеждения, что мой отец якобы не оставил мне ни гроша. Где это написано, Мэтью? Шестьсот пятьдесят тысяч долларов — это больше, чем я могла бы потратить за всю жизнь. Но вдобавок к этому пункту в завещании есть положение, обязывающее мою мать объявить меня единственной наследницей в своем завещании. Таким образом, все деньги перейдут ко мне после смерти матери. Так почему я должна считать себя обманутой?

— В чем еще, как преполагается, вы убеждены?

— В том, что значительная часть состояния отошла к подружке отца. И это несмотря на завещание, которое свидетельствует об обратном, черным по белому.

— Вы видели завещание?

— Изучила каждую страницу.

— И никто не упомянут в нем, кроме вас и вашей матери?

— Никто. Но этот факт не заставил меня отказаться от сумасбродной затеи — найти женщину, с которой, в моем представлении, сожительствовал отец. Говорят, что я все время занималась поисками этой женщины. Поймите, пожалуйста, Мэтью, что версии возникли потом. Ничего же не было из того, о чем они говорили. Но утверждается, что все было и случилось еще до той ночи двадцать седьмого сентября, когда они вломились ко мне и увезли.

— Они утверждают… Что конкретно они утверждают?

— Что я носилась по городу в поисках подружки отца.

— Чего в действительности вы не делали.

— Мэтью, вы попадаете в ловушку. Или я верила, — и все еще верю, — что у моего отца была любовная связь, или я не верила этому. Если я в здравом уме, я не стану гоняться за женщиной, которая существует только в моем воображении.

— И когда это было? Эти поиски, которые вам приписывались?

— Сразу после того, как я узнала о завещанной мне отцом сумме.

— Определим сроки: он умер третьего, а Риттер позвонил вам тринадцатого. Это было сразу после звонка?

— В сентябре, на третьей неделе, я полагаю. — Сара помолчала. Ее глаза встретились с моими. — Говорят, я слышала голоса, повелевающие найти ее.

— Кто так говорит?

— Склокмайстер. И Циклоп. И весь штат психиатров, который находится здесь.

— И вы, конечно, не слышали никаких голосов.

— Никаких.

— И не искали ее и, конечно же, не нашли.

— Как можно найти того, кого нет?

— Как долго, согласно их утверждениям, вы искали эту женщину?

— До полудня двадцать седьмого. Поэтому-то я и пыталась перерезать себе вены. Из-за того, что не смогла найти ее. Неужели вы не видите, Мэтью, что все это — сущий вздор? Это то, что они состряпали, когда решили убрать меня с дороги.

— Как вы думаете, почему они это сделали?

— Причин несколько. Первая: мать ненавидит меня, — сухо сказала Сара. — По какой другой причине она бы стала преследовать меня таким образом? Был четверг, когда пришел полицейский. Мать в этот день сама приготовила обед, отказавшись от помощи. «Твои самые любимые блюда, дорогая, — сказала она. — Уютно пообедаем вдвоем». Она обманывала меня, конечно. Она знала, что Хелсингер подписал это проклятое свидетельство и полиция скоро явится.

— Вы не пытались перерезать себе вены в четверг вечером, около шести часов?

— Нет.

— Что вы делали в шесть часов?

— Принимала ванну. Готовилась к обеду.

— Доктор Хелсингер приезжал в семь часов, чтобы осмотреть вас?

— В семь часов я обедала вместе с матерью.

— Где?

— Где? Где люди обычно едят? В столовой.

— Кто-нибудь прислуживал вам?

— Нет. В тот вечер мать отпустила прислугу. Ведь она знала, что произойдет. Знала, что они готовятся похитить меня.

— А психиатр, который вас осматривал в Дингли…

— Доктор Бонамико? Да. Он тоже в платежной ведомости. Так же, как и Циклоп, и все эти отступники здесь.

— В платежной ведомости?

— Им заплатили, — объяснила Сара. — За то, чтобы фальсифицировать факты, объявить, что у меня галлюцинации, что я слышу голоса — что угодно, все в поддержку системы иллюзорных представлений, которую изобрел сам Хелсингер. Всякий раз, как они гипнотизировали меня…

— Вас гипнотизировали?

— О, регулярно. Часть моей так называемой терапии. Чтобы добраться до корней моей болезни. Так вот. Каждый раз, когда меня гипнотизируют, они стараются «накормить» меня своими лживыми идеями. Я сгорала от страсти к своему отцу, я подозревала, что у него любовница, я предлагала ему себя, я искала эту женщину, пыталась совершить самоубийство, когда не сумела найти ее. Мне твердят, что я слышу голоса, которых в действительности нет, — они позволяли себе говорить мне это. Как будто я не знаю, что нет никаких голосов! Нет, накачать меня лекарствами, подавить мою волю и заставить поверить в этот вздор!

— Вы полагаете, они фальсифицируют историю болезни?

— Я знаю это.

— Как вы можете знать об этом?

— Они постоянно делают пометки. Зачем бы стали они их делать, если бы им не нужно было потом напечатать их и вставить туда?

— Откуда вы знаете, что сами заметки фальсифицированы?

— Потому что я все еще здесь. Если бы история болезни не была сфабрикована, я бы вышла отсюда через минуту.

— Ясно.

— Я знаю, чем вы озабочены, Мэтью. Вы думаете о паранойе и о том, что леди — чокнутая. Ведь это паранойя, если кто-то считает, будто за ним шпионят даже в туалете. Но спросите Брунгильду, не стоит ли она за приоткрытой дверью в туалете всякий раз, как я писаю.

— Кто такая Брунгильда?

— Одна из сиделок в третьем, северном корпусе. Это не настоящее ее имя. Я называю ее так, потому что она напоминает мне надзирательницу в концентрационном лагере.

— Как ее зовут?

— Кристина Сейферт. Пять футов восемь дюймов — рост, двести двадцать фунтов — вес, татуировка на левом предплечье. «Материнское» сердце. — Сара улыбнулась. — Татуировку я выдумала, но все остальное подлинное. Почему бы вам не спросить ее, зачем она шпионит за мной, когда я иду в сортир? Ей взбрендило, что я намерена удушить себя рулоном туалетной бумаги? Сунуть голову в унитаз и утопиться? — Сара помолчала. Ее глаза снова встретились с моими. — Вы ведь не верите, что я знаю ее настоящее имя, не так ли? Вы даже сомневаетесь, существует ли она в действительности. Вы полагаете, что я окружила себя воображаемыми ведьмами и злодеями. Моя мать, Риттер, Хелсингер, Циклоп, а теперь — Брунгильда. Вы подозреваете, что я могу быть такой, как обо мне говорят, и размышляете над тем, какого черта вы ввязались во все это.