«Сделай обманное движение…»

Я сделал короткий резкий выпад левой рукой, как бы целясь ему в пах. Джеф невольно опустил руки.

«И затем бей по глазам».

«Ослепи, если сможешь».

Это слова Блума.

Я не хотел ослеплять Джефа, но через три секунды он поймет, что мой выпад был обманом, и кинется на меня.

Я сжал правый кулак, выставил указательный и средний пальцы как горизонтальный знак победы «V» и с силой вдавил в глаза. Джеф попытался прикрыть лицо, но было уже поздно. Мои пальцы скользнули по переносице и погрузились в желе. Я в ужасе отдернул руку.

Он зарычал от боли, закрывая лицо обеими руками, бросился прочь от меня и, наткнувшись на стол позади, с грохотом сбросил на пол стаканы и приборы…

«Недостаточно просто ранить его…»

Я отдернул руку слишком быстро.

«Добей его окончательно!»

Молотя обеими руками, размахивая ими как ветряная мельница, он кружил по комнате, натыкался на стены, сбросил на пол картину и с леденящим кровь ревом…

«Твой наиболее опасный противник ранен и разъярен».

…тряс головой, как будто хотел прочистить ее, а затем повернулся и оглядел комнату, его глаза кровоточили и слезились. Он моргнул, чтобы смахнуть слезы, моргнул еще раз, наконец поймал меня в фокус и ринулся вперед. Все, чему учил меня Блум, моментально вылетело из головы.

Он так сильно ударил меня в лицо, что я подумал: он сломал мне шею. Я отступил назад и в сторону, наткнулся на стул, на котором сидела Эстер, и опрокинул его. Эстер взвизгнула. Он снова ударил меня, на этот раз в живот, и, когда я от боли согнулся, он врезал мне коленом в челюсть так, что моя голова запрокинулась и я упал назад, ударившись затылком об пол. Джеф уселся на меня верхом и протянул руки к моему горлу. Я старался вспомнить, учил ли меня Блум, что надо делать, когда тебя душат. Я пытался освободиться от его мертвой хватки, просовывал свои руки между его руками, чтобы разжать тиски, но боль парализовала мои силы, его руки сжимались все сильнее, я почувствовал, что задыхаюсь. Стараясь освободиться, я молотил локтями, сдирал кожу с костяшек пальцев, цеплялся за ножку стола. Под руку попалось что-то мягкое и податливое. Это была сумка Эстер, которую она оставила на полу.

«У меня всегда в сумке газовый баллончик», — вспомнил я слова Эстер.

Я нащупал сумку, открыл замочек, пошарил внутри. Руки Джефа перекрывали мне дыхание, выжимали из меня жизнь, но левая рука за головой копалась в сумке. Роясь вслепую, я запутался пальцами в дебрях женских принадлежностей, и, когда мои пальцы наткнулись наконец на что-то твердое цилиндрическое, было уже поздно. Перед глазами поплыли белые точки, потом они стали серыми, серое стало расширяться и превращаться в сплошную безобразную черноту. Я услышал уговоры Джефа: «Иди, скотина, иди!» — и сказал себе, что не хочу уходить. Последним усилием я вытащил баллончик, направил ему в лицо, надавил на распылитель и выпустил струю газа.

Он разжал руки.

Я кашлянул, сделал судорожный вдох, снова кашлянул, но продолжал давить пальцем на кнопку распылителя, пока не освободился от Джефа. Теперь он снова слепо метался по комнате, ударяясь о мебель, рыча и ругаясь. А я лежал, тяжело вдыхая вонючий воздух, и бессознательно продолжал жать на кнопку баллончика, распыляя газ как попало. Чуть сам не задохнулся.

«Покончив с ним, — говорил Блум, — убедись в этом».

Я полежал на спине еще несколько мгновений, считая секунды, в то время как Джеф в ярости носился по комнате, затем поднялся, схватил со стола бутылку с кетчупом и пошел на него с баллончиком в одной руке и бутылкой в другой.

Я нанес бутылкой только один удар, потому что вспомнил, как Блум говорил мне, что если я убью кого-нибудь, это будет очень плохо для нас обоих. Честно говоря, я не понял, что текло со лба Джефа, кровь или кетчуп. В любом случае я не чувствовал никаких угрызений совести, а просто стоял и смотрел вниз на поверженного врага и думал: «Добро пожаловать в джунгли».

Эстер восхищенно заметила:

— Ну и отделали же вы этого мерзавца!

Перед тем как вернуться в контору, я заехал домой принять душ и сменить одежду. На коленях моих брюк, в том месте, где они коснулись верхней губы Чарли, была кровь, манжета тоже испачкалась в крови (это когда я бил его по голове), на рукаве пиджака были пятна. Я застирал все эти следы холодной водой.

В результате удара, который чуть не сломал мне шею, под левой скулой появилась огромная шишка, на горле Джеф оставил синие отметины, челюсть распухла в том месте, где он приложил к ней свое колено, но, к счастью, перелома не было. Я решил, что не буду больше драться до шестидесяти двух лет. Рукопашные схватки каждые двадцать четыре года — этого для меня вполне достаточно!

Синтия ничего не сказала о моей внешности: возможно, она твердо уверовала, что один из ее боссов заядлый уличный хулиган. Она сообщила, что в мое отсутствие было восемь телефонных звонков, в том числе от Блума и от моей дочери. Я не мог позвонить Джоанне, потому что в три часа она была еще в школе, поэтому я позвонил Блуму. Сперва я рассказал ему, как разделался с Чарли и Джефом. Он сказал, что гордится мной, и, узнав, что полиции там не было, посоветовал некоторое время держаться подальше от Ананбурга. Потом я рассказал ему, что мы близки к решению спора Берилл — Мак-Кинни, он тоже остался этим доволен.

— О девушке пока ничего не известно, — сказал он. — Поэтому я звонил тебе. Не знаешь, она не пыталась связаться с матерью?

— Последний раз я видел Веронику в среду утром, — ответил я, — после этого я с ней не говорил.

— Да?

— Я должен звонить ей сегодня после обеда, — сказал я. — На документах об отказе нужна ее подпись.

— Спроси, есть ли у нее известия от дочери, хорошо?

— Хорошо.

— Исчезновение девушки по-настоящему беспокоит меня, Мэтью. Я знаю, она говорила тебе, что боится, но где это записано, что она не обманывала? Есть такая игра — знаешь ее? — она называется «Убийство». Всем играющим раздают карты, и тот, кто получает туза пик, является убийцей. Потом выключают свет — это очень популярно среди подростков, они получают возможность побыть в темноте, — все ходят по кругу, пока убийца не всучит туза пик своей жертве. Жертва должна досчитать до двадцати, а потом прокричать: «Убийство». Тут включают свет, и тот, кто изображает детектива, начинает задавать вопросы, пытаясь выяснить, кто убийца. Одно из правил игры заключается в том, что каждый обязан сказать правду о том, где он был и что делал, кроме убийцы, которому разрешается говорить все что угодно, придумывать любые истории, лгать так, как это умеют только торговцы старыми автомобилями. Но это игра, Мэтью. В реальной жизни все иначе: не только убийца придумывает истории. Есть люди, которые обманывают следователя не потому, что совершили преступление, а потому, что есть вещи, о которых они не хотят рассказывать. Например, я пошел познакомиться с этим хиропрактиком, потому что хотел знать до кончика ногтя, где он был в ночь убийства Мак-Кинни. Я принял как факт, понимаешь, рассказ девушки о том, что она слышала разговор брата и человека с испанским акцентом и что они, возможно, договаривались о краже. Я не знаю, много ли испанцев в Калузе, но этот был доктором матери жертвы. Бог знает, сколько доказательств построено на еще более слабых связях, чем эта. Итак, он не хочет признаться, где был ночью восьмого августа. Я настаиваю, а он говорит, что это не мое дело. Я объясняю, что мы расследуем убийство, и он наконец признается, что проводил время с леди, которая живет на Сабал-Кей, но жене сказал, что играл в кегли. Он предупредил, что, если жена узнает, где он был в действительности, он будет следующим, кого убьют. Понимаешь, о чем я говорю, Мэтью?

— Понимаю.

— Кроме того, я еще раз говорил с ветеринаром, который якобы смотрел телевизор с миссис Мак-Кинни в ту ночь, когда убили ее сына, Хэмильтоном Джефри. Он живет тремя милями ниже по дороге на Ананбург. Если девушка рассказала правду о подслушанном разговоре насчет кражи коров, возможно, мать, узнав о том, что ее обкрадывает собственный сын, решила сделать в нем несколько дырок, понимаешь? Дело в том, что если на самом деле она не была с Джефри…