Сам процесс рекрутского набора занимал по разным причинам много времени. Еще дольше новобранцы добирались через огромную империю к запасным или полевым полкам. Лишь к концу 1756 г. армия получила людей, набранных по указу 1754-го. То же самое повторялось и в последующие годы. Много рекрутов гибло по дороге, не вынеся лишений и тоски по родной деревне, от того, что были острижены их длинные волосы и бороды, без которых по понятиям славянских крестьян человек перестает быть «созданием Божьим». В народном языке «забривать» и означало поступление в солдаты.
В отличие от французской армии и армий большинства других стран того времени, русская не комплектовалась путем вербовки. В ней не было вольноопределяющихся — жители городов не имели склонности к военному ремеслу, а в сельской местности все находились в рабском состоянии. Петр Великий издал закон о приеме на военную службу крепостных, но впоследствии, чтобы не ущемлять помещиков, он был отменен и уже не восстановлен Елизаветой. Это показывает, что правительство совсем не заботилось о вербовке. Оно брало бродяг не в действующие полки, а распределяло по гарнизонам. Перестали принимать и иностранных волонтеров; когда об этом зашла речь в начале Семи летней войны, Елизавета заявила, что «не желает содержать иностранцев лучше, чем собственных своих подданных». А плата и продовольствование в ее полках не могли быть достаточной приманкой для поляков, немцев или французов.
Регулярная русская армия, по крайней мере в отношении простых солдат, была чисто национальной, что составляло разительный контраст с Пруссией — Фридрих II пополнял свои кадры рекрутами из Саксонии и Польши, принимая дезертиров и авантюристов. Он силой забирал крестьян, курьеров и даже военнопленных из саксонской, австрийской, французской и русской армий. Его войско, по выражению Мишле, являло собой настоящий «наряд Арлекина». Это была какая-то передвижная тюрьма, где одна лишь железная дисциплина могла заставить людей исполнять свой долг. Поэтому после каждого поражения из полков бежали толпы дезертиров. Удивление русских солдат такими порядками выражено в народных песнях, сохранившихся от того времени: «У злого короля все войско чужое — одни наемники да пленники».
Регулярная русская армия, комплектовавшаяся почти целиком крестьянами, то есть физически самыми крепкими и нравственно самыми чистыми людьми нации, была точным отображением России — терпеливая, послушная и выносливая. Русские солдатские песни исполнены печали, в них говорится о «солдатушках, бедных ребятушках», забранных из родной деревни, из своей теплой избы с ее большой печкой, где так хорошо спать; оторванных от безутешной невесты, которая, быть может, очень скоро и утешится. Но по прошествии недолгого времени в учебной команде из чуждого военному ремеслу крестьянина формировался настоящий солдат.
Для него, привыкшего к бедному и суровому существованию, не было ничего невыносимого в солдатской еде и казарменной жизни. Воспитанный в повиновении даже капризам своего барина, он не слишком тяготился приказами офицеров и нередко снова попадал под начало прежнего владельца. Хотя и не слишком сильно, он все-таки гордился именем русского, преклонялся перед царем и приносил под знамена свою пламенную набожность и глубокие верования, которые были внушены ему священником и семьей. Все это давало уже немалые средства для влияния на него начальников, если, конечно, в них самих была «русская душа». Накануне битвы перед фронтом всей армии под пение псалмов и курение ладана выносили знамена, кресты и чудотворные иконы. Солдаты исповедовались и причащались, а во сне им виделся рай, уготованный для положивших свою жизнь за Бога, Царя и Отечество. Утром они надевали белые рубахи, крестились и вставали в строй. Невзирая на войну, русский солдат держал тогда строгие и долгие посты, предписанные православной церковью. К этим лишениям присоединялись еще и все злоупотребления интендантской службы. Генералы жаловались, что во время маршей и боев солдаты доходили до истощения. Даже набожная Елизавета просила Святой Синод о смягчении постов для армии.
Солдатская одежда, хотя и далекая от роскоши, в основном соответствовала условиям страны и климата. В 1802 г., то есть в эпоху, когда время Елизаветы по сравнению с пруссофильскими новациями Павла I казалось золотым веком, тогдашний посланник в Лондоне Семен Воронцов восхвалял прежнее устройство армии: «Петр Великий, заимствуя в чужих краях все полезное, не подражал никому в обмундировании войск. Он хорошо понимал, что в Пруссии 2/3 солдат иностранцы и там более заботятся об экономии денег, нежели о сохранении людей. Поэтому он одел свою армию в плащи и сапоги, каковых не бывало у пруссаков, поелику стоили они изрядных денег»[13]. Воины Елизаветы также носили эти добротные сапоги, теплые плащи и просторные брюки (в отличие от обтягивающих, которые были введены впоследствии), что давало столь необходимую для солдата свободу движений.
Покрой мундиров соответствовал принятому тогда во всех европейских армиях, хотя следует заметить, что преобладала все-таки французская военная мода. Например, форма русских драгун почти не отличалась от того, что было надето на наших кавалеристах при Фонтенуа: голубой камзол с желтыми обшлагами и отворотами, кожаные штаны и почтальонские ботфорты. Пехота, как и кавалерия, носила широкие треуголки, а вернее двухуголки. В некоторых полках головные уборы напоминали епископские митры и ослепительно блестели позолоченной медью. Гусары, как и у нас, отличались от всей остальной армии некоторыми традиционными особенностями, взятыми из венгерской моды: высокой круглой шапкой, коротким бранденбургским жилетом, доломаном с меховой оторочкой, обтягивающими панталонами и мягкими полусапожками.
Тот же Семен Воронцов замечает, что старые полки, сражавшиеся под Полтавой, в персидских и турецких войнах, отличались высоким боевым духом и гордились своим полком:
«…Имя его никогда не переменялось, и славные имена полков сохранялись по традиции, возбуждая у других дух соревновательности. Кто не знает, что полки Астраханский и Ингерманландский более всех прочих отличились в войнах Петра Великого? Всей армии ведомо было, что Первый Гренадерский решил исход Грос-Егерсдорфской баталии, равно как и то, что оный полк вкупе с Третьим Гренадерским с отличием действовал при Цорндорфе, что Ростовский полк явил чудеса храбрости в Пальцигской битве, а Первый Гренадерский сыграл решающую роль в баталиях у Франкфурта и Кагула{17}. Во всех сих полках сохранялась память о прославивших их имена подвигах, и они с ревностию старались поддерживать таковую традицию. Я был самоличным свидетелем, как после дела под Силистрией{18}, где отличился Первый Гренадерский, солдаты криками ответствовали благодарившему их за храбрость фельдмаршалу Румянцеву: „Чему ты дивишься, когда мы инако были?“»[14]
Но у Павла I возникла несчастная мысль вместо старых названий полков именовать их по фамилиям полковников, зачастую происходивших из немцев, и это, несомненно, ослабило боевой дух войск. Семен Воронцов, навещавший в Портсмутском госпитале раненых русских солдат из экспедиционного корпуса, действовавшего в Голландии, пишет, что они даже не знали названия своих полков и отвечали:
«Прежде был такого-то полку (и называл старое имя), а теперь не знаю, батюшка, какому-то немцу дан полк от Государя…»[15]
Другое отличие армий Павла I и Александра I от армий Петра Великого, Елизаветы и даже Екатерины II заключалось в том, что в этих последних довольно легко можно было подняться с нижних ступеней — из простого солдата стать капралом, каптенармусом, сержантом, прапорщиком. Однако Павел упразднил многие из этих званий и должностей, тем самым лишив многих надежды на продвижение по службе. При Елизавете такая иерархия существовала, и даже самые скромные амбиции поощрялись. Именно поэтому во время Семи летней войны, особенно в кровопролитных битвах при Цорндорфе и Кунерсдорфе, когда почти все офицеры были убиты или тяжело ранены, полки вели в бой младшие офицеры, а батальонами командовали сержанты.
