Начиналась кампания 1761 г. После французской декларации 18 декабря в Петербурге не могли больше рассчитывать ни на продолжение особенно активных действий в Германии, ни тем более на упрочение русской власти в Восточной Пруссии.
Елизавета, уже поддавшаяся настояниям Людовика XV и отвергшая планы Салтыкова касательно Данцига, делала уступки и в отношении этой провинции Прусского королевства. Осенью 1760 г. она просила передать французскому королю, что здесь не может быть никаких препятствий для заключения мира. «Инструкции» для барона де Бретейля от 31 января 1761 г. свидетельствуют о неизменном стремлении Людовика XV обуздать русские амбиции:
«Барону де Бретейлю надлежит представить императрице России, ежели случится у него к тому надлежащая оказия, все те причины, основанные на принципах справедливости и человечности, кои должны побудить сию государыню к восприятию благотворного плана, направленного на прекращение кровопролития стольких воюющих народов и предупреждение, по мере возможности, новой кампании. <…> Здравое рассуждение показывает, что уже невозможно добиться мира ценой войны, предоставляющей большее вероятие опасностей, нежели успехов … Столь великой государыне, вполне доказавшей свою приверженность взятым на себя обязательствам, не пристало ныне искать иной славы, кроме той, каковая соединена со спокойствием и счастием народов»[293].
Первым следствием таких настроений у союзников явился совершенно секретный рескрипт царицы, направленный 2 февраля главнокомандующему Бутурлину: «Теперь миновались или скоро могут миноваться те обстоятельства, для которых мы были принуждены стараться о охранении Пруссии в хорошем состоянии; наступают такие обстоятельства, при которых надобно заботиться только о том, чтоб армия наша была снабдена всем потребным и королю прусскому была страшна»[294]. Поэтому Бутурлину надлежало ужесточить отношение к сей провинции в соответствии с требованиями военного времени. Он должен был заменить всех русских — извозчиков, служителей рабочих команд и прислугу крестьянами, взятыми в Пруссии, вместе с их собственными повозками и лошадьми. Было велено обещать им только освобождение после конца войны.
Та же самая причина привела к парижской конференции 25 марта с участием Австрии, России, Швеции, Саксонии и Польши, в результате которой появилась декларация пяти дворов, обращенная к королям Англии и Пруссии. Им предлагалось назначить какой-нибудь из городов, например Аугсбург, где собрались бы полномочные представители для переговоров о мире. Одновременно такие же консультации должны были проводиться в Париже и Лондоне. Кроме того, высказывалось пожелание прекратить военные действия «во всех частях света, где пылает огонь войны». 8 апреля Питт ответил, что на заморских территориях война может закончиться лишь после окончательного установления мира в Европе. Таким образом, он оставлял за собой возможность довершить завоевание французских колоний. И Аугсбургский конгресс, и конференции в Париже и Лондоне не состоялись. Марии Терезии была нужна Силезия, а Фридрих предпочитал скорее «сражаться за целостность моих владений, даже если бы у меня осталось с десяток поварят», чем отказаться от сеи провинции.
Повсюду с прежним ожесточением возобновилась война, главным образом на заморских территориях. Елизавета пыталась воспользоваться неудачей Людовика XV для заключения с ним непосредственного и официального союза. Однако все старания посланника Дмитрия Голицына и переговоры канцлера Воронцова с бароном де Бретейлем не смогли переломить принятого королем Франции решения. Герцог Шуазель с радостью согласился бы на такой союз, но Людовик XV упорно отказывался от него. Барон де Бретейль был связан жесточайшими инструкциями: если с ним начнут говорить о союзном трактате, он должен уклоняться и рассуждать только о торговом договоре. В Англии хорошо понимали это нежелание короля и только усугубляли свои требования к изолированной Франции. Именно это и привело к провалу всех попыток начать переговоры и к возобновлению ожесточенной войны на море и в колониях.
Поскольку Людовик XV не разрешал Шуазелю протянуть руку России, герцог обратился в сторону Испании. Он сумел успокоить ее колебания и по Парижскому трактату 15 августа 1761 г. заключил «Фамильный договор», к которому присоединились также и итальянские Бурбоны. Этот новый союз еще более усилил вожделения Англии: покончив с французскими колониями, она могла теперь покуситься и на владения Испании. Морская война продолжалась, принося для нас и наших союзников новые катастрофы.
На Европейском континенте сбывались пессимистические предвидения Людовика XV. Вынужденный вследствие истощения своих сил к обороне, Фридрих II нашел, казалось, некое средство, чтобы внушить подобную же стратегию и своим врагам. Против 385 тыс. чел. у него было не более 190 тыс., но он сумел избежать больших сражений и не отдать ни русским, ни австрийцам сколько-нибудь значительной части своей территории. Кампания 1760 г. уступила, таким образом, свой титул «наижалчайшей» для кампании 1761 г.
У австрийцев оказался всего один хоть сколько-нибудь существенный успех — взятие Швейдница, зато у французов — только поражение при Виллигхаузене (15 июля){73}. Для русских это была новая кампания марш-маневров, скрашенная взятием Кольберга.
Мы уже говорили о главнокомандующем Бутурлине. Похвала Конференции после кампании 1760 г. весьма характерна. В докладе императрице, подписанном всеми членами, говорится:
«… дабы отдать ему и своему долгу справедливость, чрез сие всенижайше засвидетельствовать, что доныне все учиненные им распоряжения основаны сколь на прямой ревности, столько ж и на осторожном благоразумии, а трудолюбие его и попечение простирается на все без изъятия. Походом обратным на зимние квартиры обыкновенно изнурялась армия и пропадали лошади; его старанием, напротив того, армия сим походом поправляется, и получены вместо худых хорошие лошади. Одним словом, когда усердие и подчиненных ему генералов будет согласоваться с его ревностью, то можно уповать хороших плодов и славы от будущей кампании»[295].
Из этого свидетельства явствует, что Бутурлин был хорошим администратором и умел щадить людей и лошадей, но здесь ничего не говорится о его талантах стратега. Как мы увидим, в этом отношении Истории, равно и членам Конференции, остается только сохранять молчание.
По словам Болотова, главнокомандующий страдал одним весьма существенным изъяном. Возможно, Болотов пересказывает лишь армейские сплетни или сильно преувеличивает, однако по существу его свидетельство совпадает с мнением Фридриха II. Он уверяет, что в самые критические периоды Бутурлин предавался почти беспрерывным оргиям:
«То и дело привозились к нам о сем вести, и с одной стороны смешные, а с другой наидосаднейшие анекдоты. Ибо генерал сей при сих куликаньях своих[296] делал бесчисленные глупости и нередко просиживал целые ночи в кружку с гренадерами, заставляя их с собою пить, петь песни и орать, и полюбившихся ему жаловать прямо в офицеры и даже в майоры, а проснувшись, прашивал их просьбою сложить с себя чины и сделаться опять тем же, чем были»[297].
В то же время маркиз де Лопиталь в своем донесении от 26 января 17611 г. весьма высоко оценивает реорганизацию русской армии Бутурлиным: «Ныне она находится в превосходном состоянии. Сам он постоянно производит смотры рекрутам. Ему недостает всего лишь тысячи лошадей для кавалерии»[298].
