Герцоги Гиз, Омаль и Невер разъезжали верхом на конях по улицам города среди осатаневших от крови и насилия погромщиков и орали во всю глотку: «Убивайте, убивайте всех, так повелел король!» Тут и там можно было видеть телеги, доверху груженные нагими, вперемешку наваленными телами убитых мужчин, женщин, детей. Страшный груз сваливали в Сену, воды которой несли бесконечную вереницу обезображенных трупов. Всякого рода сброд вылезал из своих дыр на свет божий, предлагая собственные услуги католическим господам, головорезам Гиза или городской милиции. Лишенные чести и совести мазурики выбирали дома побогаче, не особенно заботясь о религиозной принадлежности их обитателей, чтобы безнаказанно убивать и грабить. Похвалялись своими «подвигами», называя невероятное число (20,40 и даже 80) собственноручно убитых за день гугенотов. Некоторые в своем изощренном садизме шли еще дальше: предоставляли своим жертвам убежище, получали с них выкуп, а потом — ножом по горлу. Не гнушались откровенным кощунством: пообещав гугенотам сохранить жизнь, требовали от них отречься от своей веры и перейти в католицизм, после чего закалывали их, наслаждаясь зрелищем предсмертной агонии — новообращенных католиков, следует заметить.

К полудню первого дня резни члены городского совета Парижа, ужаснувшись открывшимся их взору зрелищем, пришли в Лувр умолять короля прекратить кровавую бойню. Но как можно было сделать это, не спровоцировав распоясавшуюся чернь на открытый мятеж против законной власти?

На следующий день, 25 августа, когда наметились первые признаки пресыщения кровопролитием, будто бы произошло событие, слух о котором с быстротой молнии разнесся по Парижу: на кладбище Невинноубиенных расцвел засохший боярышник. Это чудо с новой силой подхлестнуло рвение погромщиков. Говорили, что возвращение к жизни этого боярышника предвещает возрождение королевства, отравленного гугенотской ересью. Гизы со своими подручными посвятили этот день преследованию тех, кому удалось бежать из Сен-Жерменского предместья, но возвратились ни с чем.

Массовое кровопролитие, коим обернулась расправа над адмиралом Колиньи, знаменовало собой крах всей предшествующей политики Екатерины Медичи, основанной на лавировании, уступках и обещаниях. Она, с детства питавшая отвращение к насилию и предпочитавшая плохой мир доброй ссоре, объективно стала виновницей страшной резни. Вот чем обернулись ее постоянные поиски мира любой ценой! Несмотря на то, что она всегда предпочитала переговоры войне, теперь с ее именем будет связано одно из самых мрачных событий французской истории. Хотя эксцессы Варфоломеевской ночи, порожденные фатальной логикой политической борьбы и неуправляемой инициативой масс, не были заранее спланированы и подготовлены, именно в этом будут упрекать Екатерину Медичи, бездоказательно утверждая, что все это она задумала еще за много лет до того, во время своей памятной встречи в Байонне с герцогом Альбой.

26 августа состоялось заседание Парижского парламента, на котором появился в королевском облачении Карл IX, заявивший, что принятые им меры имели своей целью спасение государства. Король объявил, что все ранее издававшиеся эдикты веротерпимости отменяются и отныне единственной религией в королевстве будет католическая, апостолическая и римская вера. Под страхом смертной казни Карл IX потребовал от Генриха Наваррского и его кузена Конде отречься от протестантизма. Для Генриха, с раннего детства неоднократно менявшего веру, не составляло особого труда в очередной раз проделать это, и он с готовностью согласился «во всем повиноваться королю». Его официальное отречение состоялось 26 сентября 1572 года, а спустя три дня он присутствовал на мессе по случаю собрания капитула ордена Святого Михаила, как уже бывало однажды, еще при жизни его отца Антуана Бурбона. Наблюдавшая за этим Екатерина не в силах была подавить на своем лице ироничную улыбку, решив отныне держать зятя при дворе на положении пленника. Пройдя сквозь ужасы Варфоломеевской ночи, он будет, надеялась королева-мать, послушен и послужит противовесом вновь обретшим политический вес Гизам. Конде выказал больше упрямства, но и он в конце концов уступил требованиям короля.

Достигла ли своей цели эта «постыдная кровавая баня» (по выражению императора Священной Римской империи германской нации Максимилиана II, тестя Карла IX)? Соответствующие приказы, довольно противоречивые по смыслу, отправленные губернаторам провинций, не были надлежащим образом исполнены, хотя в ряде городов (Тулуза, Руан, Бурж, Лион) жители последовали примеру парижан, устроив у себя резню гугенотов. Разброс сведений о числе жертв чрезвычайно широк, от 15 до 60 тысяч. Видимо, общее число погибших в дни и недели после Варфоломеевской ночи не превышает 20 тысяч человек, включая Париж, где число жертв насчитывают от двух до четырех тысяч. Колиньи погиб, король Наваррский и принц Конце оказались пленниками в Лувре, но многим предводителям гугенотов удалось ускользнуть. Более того, немало католиков из числа умеренных под впечатлением от случившегося перешло в протестантизм. Гугенотская партия, пережив нанесенный ей жестокий удар, вновь собралась с силами, воодушевившись ненавистью к коварному противнику. Зато репутация католической партии потерпела непоправимый ущерб. Маршал Таванн однажды заметил: «Дело сделано, опасность миновала, но пролитая кровь продолжает тревожить совесть».

Что касается Екатерины, то она вновь обрела власть над своим злосчастным сыном, избавившись от Колиньи, но зато, сама того не желая, сделала Генриха Гиза кем-то вроде короля Парижа, подняв его авторитет среди католиков на небывалую прежде высоту. Придет время, когда он будет представлять для трона угрозу, ничуть не меньшую, чем та, что исходила от бедняги Колиньи. Достойного противовеса «господам Лотарингцам» теперь не стало (Генрих Наваррский не в счет). Королева-мать собственноручно нарушила политическое равновесие, которое с таким трудом удавалось ей поддерживать. Ее отношение к Гизам характеризовалось смешанным чувством опасения и личной неприязни. Она так и не смогла простить им дружбы с Дианой Пуатье. Вовек ей было не забыть и того, что именно кардинал Лотарингский первым предложил отправить ее, считавшуюся бесплодной, обратно в Италию. Наконец, племянницей Гизов была высокомерная Мария Стюарт, посмевшая называть ее «флорентийской торговкой». Всего этого она была не в силах ни забыть, ни простить. Однако надо было решать, что делать сейчас, когда Генрих Гиз стал для парижан настоящим идолом, тогда как ее сын Карл IX, не пользовавшийся особой популярностью среди подданных, был обречен на борьбу с собственными сомнениями и угрызениями совести.

Кровавая резня в Варфоломеевскую ночь сделала Екатерину Медичи в глазах Европы поборницей католицизма, хотя в действительности она, достаточно индифферентная в вопросах веры, мстила лишь за свои личные обиды. Однако папа Григорий XIII (инициатор введения календаря, носящего его имя) весьма некстати выразил свое полное одобрение резни гугенотов, распорядившись петь гимн Те Deum («Тебя, Господи, славим»), музыку к которому на слова Амвросия Медиоланского специально по этому случаю написал Палестрина. Он же повелел отчеканить памятную медаль работы знаменитого скульптора Вазари, а также удостоил Екатерину послания с личными поздравлениями. Не остался в стороне и Филипп II, вместе с поздравлением приславший Екатерине в подарок превосходную, изумительной красоты породистую арабскую кобылу. Зная, какой страстной любительницей лошадей и верховой езды была она, нетрудно догадаться, что молодая кобыла, прибывшая из-за Пиреней, помогла ей забыть, пусть и на время, огорчения недавних дней.

Хотя далеко не все католические государи одобрили кровопролитие в Варфоломеевскую ночь, им нелегко было открыто дистанцироваться от действий французской короны. Отныне Екатерина стала заложницей собственной политики. Она сознавала бесполезность брака Генриха Наваррского с ее дочерью. Этот брак по расчету имел своей целью обезоружить протестантов, но теперь, когда король Наваррский публично отрекся, он не имел никакого смысла. Екатерина предложила дочери аннулировать брак, однако та отказалась. Хотя Маргарита и не любила Генриха, это замужество давало ей определенные преимущества, а кроме того, не исключено, что она прониклась сочувствием к унижению своего супруга.