Всеми средствами, мольбами, ласками и угрозами Екатерина пыталась вразумить сына, напомнив ему о том, что Колиньи не раз уже покушался на его жизнь и трон и теперь он добивается того же. Слабость, которую король проявляет перед лицом смертельного врага, может стоить ему власти. Больше того, это приведет к гибели династию, которая не устоит под натиском испанской армии, став к тому же еще объектом презрения и ненависти со стороны французского народа, ибо на нее будет возложена ответственность за все постигшие Францию беды и за попрание католической веры. Однако никакие доводы не могли перебороть упрямства Карла IX. Тогда Екатерина пригрозила, что покинет королевство и возвратится во Флоренцию, если он не одумается, но сын лишь высокомерно заявил, что сам знает, что ему следует делать. Как раз этого-то он никогда и не знал... В иное время угроза матери заставила бы Карла IX со слезами броситься в ее объятия, но теперь, похоже, Францией правил другой человек — Колиньи.

На состоявшемся вскоре заседании королевского совета адмирал, уверенный в поддержке короля, открыто выступил за войну с Испанией, тогда как остальные были против, включая и маршала Таванна, доблестного воина, которого никак нельзя было заподозрить в симпатиях к испанцам. Однако на Колиньи это не произвело впечатления. Он готов был в одиночку противостоять всем. Этот охваченный гневом фанатик говорил не так, как подобает доброму подданному короля, французу, но как вождь группировки, возомнивший себя равным королю — и даже выше его. Зная, кто всегда был и остается его главным противником, он обратился к Екатерине с дерзкими словами: «Мадам, если король откажется от этой войны, то дай бог, чтобы не вспыхнула другая война, избежать которой он будет не в силах». Это была прямая угроза разжечь очередную гражданскую войну. Екатерина и члены совета, потрясенные услышанным, сидели, точно лишившись дара речи. Они понимали, что отныне адмирал готов на всё. И в этой гробовой тишине, перед лицом неотвратимой угрозы Екатерина мысленно вынесла приговор адмиралу, перешедшему все разумные пределы. Теперь его присутствие и даже само его существование становилось нестерпимым. Основы французской монархии подорваны, но Франция еще жива и должна жить дальше под скипетром ее детей. Ради этого Екатерина решилась на крайнюю меру.

Тем временем Париж готовился к празднованию свадьбы Маргариты Валуа и Генриха Наваррского. Екатерина, еще не потерявшая надежды примирить посредством этого брака католиков и гугенотов, торопила события, хотя при иных, более благоприятных обстоятельствах свадебные торжества были бы отложены, учитывая, что жених должен был соблюдать траур: в начале июня скончалась его мать. Хотя вскрытие подтвердило естественную причину ее смерти (застарелый туберкулез), гугеноты обрушили на Екатерину шквал клеветнических обвинений, утверждая, что она с помощью своих итальянских подручных отравила Жанну д’Альбре. Генрих Наваррский, не слишком спешивший на свидание со своей суженой, прибыл в Париж уже после похорон матери, даже не потрудившись проводить ее в последний путь. С юности одержимый маниакальным стремлением к власти, он и теперь не намерен был терять время на соблюдение таких условностей, как траур. Задуманную Екатериной Медичи матримониально-политическую комбинацию он полностью одобрял, рассчитывая таким способом упрочить свое положение в государственной иерархии Французского королевства.

Зато немалого труда стоило королеве-матери уломать строптивую дочь. Маргарита, убежденная католичка, не желала связывать свою судьбу с еретиком-гугенотом, да к тому же еще была влюблена в юного красавца Генриха Гиза, рядом с которым Генрих Наваррский выглядел форменным уродцем, вечно источавшим тошнотворные запахи. Преодолев в конце концов это препятствие, Екатерина столкнулась с другим, более серьезным: римский понтифик никак не хотел давать разрешение на брак католички с гугенотом, к тому же состоявшим в близком родстве — они были троюродными братом и сестрой. Пришлось пойти на маленькую хитрость, объявив, что папский посланник с долгожданным разрешением находится в пути и со дня на день будет в Париже, тогда как в действительности гонца с документом совсем иного содержания было велено задержать в Лионе. Накануне венчания Маргариты и Генриха Наваррского, состоявшегося 18 августа 1572 года, зачитали грамоту, которую сам папа римский и в глаза не видел.

Всё в этом бракосочетании противоречило установившимся обычаям. Кардинал Бурбон, проводивший церемонию венчания, действовал не столько как представитель католического духовенства, сколько как близкий родственник новобрачного. Ввиду различия конфессий обряд венчания не мог состояться внутри церкви, поэтому перед собором Нотр-Дам-де-Пари соорудили помост, на котором собрались участники церемонии. В самый момент венчания невеста позволила себе жест неповиновения, возможно, чтобы дать удовлетворение самолюбию обожаемого ею Генриха Гиза, стоявшего поблизости. Заметив колебания Маргариты, Карл IX толчком в затылок наклонил голову сестры, и этот наклон был расценен кардиналом Бурбоном как знак согласия. Генрих Наваррский, рассеянно произнеся свое «да», проводил новобрачную на хоры, а затем удалился в открытую галерею, чтобы дожидаться окончания торжественной мессы, продолжавшейся более трех часов. По свидетельству очевидца, поведение короля Наваррского и его свиты было тогда весьма неприличным и богохульным: они громко хохотали и вели фривольные разговоры. Особенно запомнилась фраза, мимоходом брошенная адмиралом Колиньи. «Их, — сказал он, указывая на знамена, взятые в качестве трофеев при Жарнаке и Монконтуре и служившие внутренним украшением собора, — скоро сорвут отсюда и заменят другими, на которые приятнее будет смотреть». Даже если Колиньи намекал на предполагаемые трофеи, коими французов вознаградит война против Испании, очевидцы усмотрели в его словах прямую угрозу правящему дому.

Пока двор, а вместе с ним и весь Париж праздновали королевскую свадьбу, Екатерина приводила в исполнение свой замысел, стараясь ничего не упустить, ибо неудача грозила фатальными последствиями для французской монархии, для нее самой и ее детей. Устранение Колиньи надлежало провести без сучка и задоринки. Это было непросто сделать, но трудности никогда не обескураживали Екатерину. Уверенность в собственной правоте придавала ей силы. Ликвидация адмирала должна была обезглавить гугенотский мятеж. Кровавое решение проблемы, навязанное королеве-матери роковым стечением обстоятельств, казалось единственно возможным: в интересах общественного блага Колиньи должен был исчезнуть. Если король не способен исполнить свою миссию, возложенную на него обрядом коронации в Реймсе, то мать поможет ему. Устранение Колиньи не являлось, полагала она, банальным убийством — это была спасительная мера, продиктованная соображениями государственного интереса, приведение в исполнение смертного приговора, вынесенного адмиралу еще в 1569 году, но впоследствии отмененного. Можно считать, что его исполнение было лишь отсрочено...

Для успеха предприятия требовалась полная секретность. Своим замыслом Екатерина поделилась лишь с Генрихом Анжуйским, на которого вполне могла положиться в этом деле, тогда как Карл IX пребывал в полном неведении. Предполагалось спасти его корону и, возможно, саму его жизнь без его участия и даже вопреки ему. План Екатерины учитывал и возможные последствия устранения адмирала, сопряженный с этим риск: сторонники Колиньи найдут способ отомстить виновным в его гибели. Значит, надо сделать все для того, чтобы ни на нее саму, ни на ее сына не пала тень подозрения, — да так, чтобы не только избежать мести, но и заставить других ответить за гибель адмирала. А кто еще, кроме Гизов, мог бы взять на себя исполнение приговора и всю связанную с этим ответственность? Екатерина знала, какую неугасимую ненависть питают они к Колиньи. Гизы давно бы попытались свести с ним счеты, если бы она всячески не противодействовала этой вендетте, грозившей разжечь в королевстве новую гражданскую войну Теперь в интересах своей политики она снимала этот запрет, и предстоящая ликвидация адмирала должна была выглядеть как акт кровной мести. Гизы, и прежде всего герцогиня де Немур, вдова герцога Франсуа, убитого по приказу Колиньи, и ее сын, герцог Генрих, давно ждали этой минуты.