Поскольку мадемуазель де ла Беродьер успешно справилась с порученным заданием, Екатерина доверила ей новую, еще более ответственную миссию. Красотка Руэ принялась ненавязчиво внушать Антуану, что их любовь была бы еще более прекрасной, если бы сама она могла любить, не рискуя погубить свою душу любовной связью с еретиком, но без угрызения совести даря ласки возлюбленному, возвратившемуся в лоно католической церкви. Тогда они испытали бы небесное блаженство на земле. Антуан, уже вкусивший этого блаженства, ни за что на свете не хотел лишиться его. Поддавшись на уговоры возлюбленной, он отрекся от ереси и вернулся в лоно католической церкви, окончательно перейдя на сторону Екатерины. Он даже удостоился чести погибнуть, сражаясь в рядах королевской армии против своих бывших единоверцев-гугенотов.

Екатерина, не желавшая, несмотря на ожесточенное сопротивление недовольных, отказываться от своей политики терпимости и национального примирения, решила свести в Пуасси для открытого обмена мнениями представителей обеих враждующих группировок.

О том, в какой напряженной атмосфере Екатерина приняла это решение, можно судить по инциденту, случившемуся месяца за три до начала прений. 15 мая 1561 года кардинал Гиз, архиепископ Реймсский, совершал обряд коронации ее второго сына, Карла IX. Кардинал, подобно своему брату, герцогу Гизу, и всем католикам вообще, был крайне недоволен тем, какое влияние приобрела протестантская партия на королевское семейство. Перед тем как возложить корону на голову мальчика, кардинал обратился к нему с торжественным наставлением: «Кто бы ни посоветовал Вашему величеству сменить религию, он тем самым лишит Вас короны». Таков был главный политический принцип французской монархии XVI века: во Франции может быть только король-католик. Присутствующие понимали, что слова эти в действительности были адресованы матери юного короля. Карл IX, впечатлительный мальчик, для которого эта корона во всех смыслах была слишком тяжела, не мог удержаться от слез.

Екатерина и вправду заходила слишком далеко в выражении своей веротерпимости, позволяя кальвинистам открыто проповедовать в Сен-Жерменском дворце, служившем королевской резиденцией. Колиньи и Конде блистали там во всей красе, всячески поощряя гугенотов к повсеместной демонстрации своей новой веры. Наиболее развязные из них устраивали настоящие шабаши у стен монастырей с распеванием непристойных песенок о монахах и монахинях. В слепой ярости они нападали на кюре и монахов и устраивали погромы в церквях, разбивая мраморные изваяния Пресвятой Девы. В Орлеане окончательно потерявшие человеческий облик гугенотки на виду у всех мочились в дароносицы. Понятно, что эти святотатственные выходки вызывали вспышки ненависти у католиков.

Вполне вероятно, что в беседах с глазу на глаз с кальвинистскими проповедниками Екатерина давала понять, что хотела бы установления полного равноправия двух конфессий, чтобы гугеноты могли свободно строить свои храмы и беспрепятственно отправлять свой религиозный культ. Кальвин был настолько удовлетворен этим ее намерением, что называл ее «нашей королевой», благодаря коей во Франции восторжествует дело кальвинизма, который уже вошел в моду при королевском дворе. Под влиянием Колиньи готовность обратиться в новую веру изъявляли даже сыновья Екатерины — король Карл IX (не напрасно предостерегал его кардинал), герцог Анжуйский Генрих и младший, Франсуа д’Алансон. Только страх перед матерью, к которой они относились с благоговейным трепетом, удерживал их от опрометчивого шага. Эти принцы, рано лишившиеся отца, видели в Колиньи не проповедника, а скорее мужчину, с которого им хотелось бы брать пример. Карл IX даже называл его отцом. Сыновья ускользали из-под влияния Екатерины, и та, в свое время натерпевшись посягательств на ее материнские права от Дианы, теперь не намерена была безропотно взирать на это. В ее отношениях с Колиньи назревала драма, развязка которой наступит в Варфоломеевскую ночь.

Итак, когда 27 августа 1561 года вновь открылась сессия Генеральных штатов, сразу же наметилось противостояние группировок, так что миряне собрались в Понтуазе, а духовенство — в доминиканском монастыре в Пуасси. Светские депутаты, находившиеся под сильным влиянием Кальвина, были настроены агрессивно. Они отказались выделить новые субсидии короне и предложили пополнить опустевшую королевскую казну за счет средств церкви. Кардиналы, поставленные перед необходимостью понести материальные жертвы, решили, дабы поддержать свой авторитет, взять реванш в религиозном плане. Для этого они превратили в ожесточенные прения предполагавшийся спокойный обмен мнениями, сделав невозможным достижение согласия, к которому стремилась Екатерина.

Если учесть, в какой обстановке взаимной ненависти разворачивалась полемика, желание королевы любой ценой умиротворить страну может показаться наивным и безнадежным, но вместе с тем требующим мужества. Дабы преуспеть в своем начинании, Екатерина готова была поступиться собственной гордостью, демонстрируя, как обычно в состоянии крайней необходимости, гибкость в общении с такими непримиримыми гугенотами, как королева Наваррская Жанна д’Альбре и главный проповедник французских кальвинистов Теодор де Без. В своем миротворческом порыве она умудрилась даже свести лицом к лицу герцога Гиза и Конде, ненавидевших друг друга, но разыгравших на глазах у нее комедию примирения. Екатерина играла по-крупному: совершая поступки, напоминавшие альянс с еретиками, она рисковала престижем католического короля, правителя католической Франции. Свою отвагу она черпала в собственной убежденности в том, что ей предначертано быть опорой королевства Валуа, воплощением которого служили ее сыновья. Непоколебимая вера в возможность умиротворения подданных без различия их религиозной принадлежности возвышала ее над бушевавшими во Франции страстями.

В Пуасси она пригласила шестерых кардиналов, отличавшихся друг от друга по своему характеру и образу мысли, но имевших одну общую черту: преданность дому Валуа, что позволяло надеяться на их готовность искать точки соприкосновения с оппонентами ради умиротворения королевства. Делегацию из двенадцати кальвинистских проповедников возглавил Теодор де Без. Все они отличались образованностью, красноречием, умением дойти до сердца человека — и кальвинистской непримиримостью. Сплотившись в единый блок, они были неуязвимы. Что хорошего можно было ждать от столкновения двух непримиримых религиозных доктрин, представители которых к тому же лично ненавидели друг друга?

И все же Екатерина надеялась на взаимную уступчивость оппонентов. 9 сентября 1561 года трапезная доминиканского монастыря в Пуасси на время превратилась в королевский конференц-зал. В глубине зала на трибуне, украшенной драпировкой с лилиями, восседали, самим своим присутствием подчеркивая важность происходящего, одиннадцатилетний король Карл IX, его мать, брат Генрих и восьмилетняя сестра Маргарита. Вокруг них сидели в парадном облачении прелаты и доктора богословия. В противоположном конце зала за парапетом стояли кальвинистские пасторы. Екатерина, в душе сочувствовавшая им, для отвода глаз подвергла их публичному унижению, не позволив им сесть. Начались прения, продолжавшиеся более недели. Как и следовало ожидать, они не привели к сближению ни доктрин, ни тех, кто эти доктрины исповедовал. Напротив, представители двух конфессий еще больше ожесточились друг против друга. Екатерине дорого обошлась ее миротворческая миссия: так никого и не примирив, она сама стала объектом ненависти. Не остался в стороне и папа Пий IV, заявивший, что королева, устроив это подобие церковного собора, нарушила прерогативу верховного понтифика. Через своего легата он сделал Екатерине строгий выговор за послабления врагам католической церкви. Екатерина от этого будто бы даже прослезилась, но от своей линии на поддержку мирного сосуществования двух религий во Франции не отказалась.

Прямым следствием прений в Пуасси явился отъезд Гизов. На сей раз они не просто покидали королевский двор, но затевали опасную авантюру с далекоидущими последствиями. Опасаясь, как бы все возрастающее влияние Колиньи на Карла IX не привело к превращению католической монархии Капетингов в кальвинистскую монархию с духовным центром в Женеве, они решили взять в заложники одного из членов королевской семьи, и не кого-нибудь, а брата короля, Генриха Анжуйского, который стал бы мощным орудием в их борьбе с еретиками за престол католической Франции. Исполнить это они решили руками своего приятеля, герцога де Немура. Применять насилие к брату короля было немыслимо, поэтому Немур попытался заманить юного Генриха льстивыми речами, но безуспешно, поскольку тот был уже под влиянием Колиньи. Когда же Немур спросил маленького хитреца, не кальвинист ли он, тот, не задумываясь, ответил, что исповедует религию своей матери. Этот уклончивый ответ ничего не говорил о его религиозной принадлежности (к какой религии в тот момент склонялась Екатерина?), зато не оставалось сомнений относительно того, что он послушен своей обожаемой матери. Немур попытался было убедить мальчика, что гугеноты замышляют заговор против королевской семьи, что ему, Генриху, грозит смерть, но заметил, что за драпировкой кто-то прячется, и тут же замолчал.