Но шофер удивительно быстро устранил неисправность и подвез меня прямо к вокзалу за несколько минут до отхода поезда.

В последний раз я взглянул на Четджана. Он сидел в кабине с гордым видом победителя и хмуро улыбался. Весь его вид как бы говорил: «Пустыня, брат, коварна и шутить с ней опасно, но человек сильнее пустыни. Это факт».

Горы хмурились. Сумеречная мгла пала на Гаурдакскую долину, над которой сгрудились лиловато-серые облака. К вечеру огненная ветка молнии прожгла тучи, и вслед за этим над горами и долиной с чудовищным треском раскололось небо, из края в край прогромыхал гром.

Пошел дождь. Сперва робко, почти неслышно. Потом — все сильней, все быстрей. Вскоре он перешел в ливень. На улицах поселка вскипели бурные потоки и хлынули к подножью горы, в широкий сухой каньон, в котором бурлила и пенилась темная вода.

Ливень в горах!.. Это рождает паводок, имя которому — сель. Бывает он нечасто и длится недолго, но стихийная сила его страшна своей стремительностью, дикой слепой яростью. Во время селя гудят и грохочут ущелья, по которым со скоростью курьерского поезда мчится могучий поток. Он может сокрушить любую преграду: вырвать дерево, опрокинуть автомашину, сорвать палатку, снести мост, повалить металлическую опору.

Владимиру Седлецкому самому еще ни разу не приходилось встречаться с селем. Но рассказы, слышанные от старых геологов, произвели на него глубокое впечатление.

…Приникнув к окну, Владимир вглядывался в непроницаемую темень. Ему казалось, что кто-то невидимый стоит во дворе и плещет в окно из полного ведра. Несколько раз прокатывался гром и сильно вспыхивала молния. В течение секунды Седлецкому удавалось увидеть и струи дождя, и мокрые крыши домов, и черный бурлящий каньон в низине.

Владимир ждал, что вот-вот ливень перестанет или, по крайней мере, сбавит свою силу и тогда можно лечь и спокойно уснуть. Но ливень не затихал. Наоборот, он припустился еще дружней и гуще. Вместе с этим в сознании Владимира росла тревога и… решимость уйти из дома. Уйти сейчас же, немедленно…

Жена неслышно лежала на кровати. «Наверное, спит», — подумал Седлецкий и на цыпочках вышел в коридор. Стараясь не шуметь, надел сапоги, плащ и только хотел было повернуться к двери, почувствовал, что в его плащ крепко вцепилась жена.

— Ты сумасшедший, Вовка! Куда ты?! — Почему-то шепотом, словно боясь кого-то разбудить, произнесла она.

— Отпусти плащ, — глухо приказал Владимир и попробовал отстранить от себя жену — невысокую, с виду хрупкую молодую женщину.

— Ни за что… Умру, но не отпущу, — волнуясь, сказала она. — Ты погляди, что делается на дворе — пропадешь, — голос жены дрожал, на глазах навернулись слезы.

— Нонна! Только ты меня можешь понять, — сказал Владимир. — Разве можно оставить людей в беде? Надо прорваться к десятой и помочь… Понимаешь, там же Бегкул, бригада. Не зная что с ним, я с ума сойду.

— Нет! И не думай о поездке… Это мальчишество!

— А сидеть дома? Это, по-твоему, что? По-моему, это подлость! — Он рывком открыл дверь и сбежал по лестнице.

Седлецкий обошел всех шоферов в экспедиции и каждого упрашивал поехать на буровую. Но никто не согласился. Примерно через час Седлецкий вернулся назад, промокший, заляпанный грязью, злой. Он сел в кресло и, не сомкнув глаз, просидел до утра.

…Владимир Седлецкий и Бекгул Алимов знали друг друга уже четыре года. Высокий и стройный атлет Седлецкий с первой же встречи пришелся по душе буровому мастеру. В главном геологе нравились доброе сердце, смелость и обширные знания геологии. Правда, Бекгула немного смущали очки на коротком, по-мальчишески вздернутом носу Владимира. «Такой молодой и уже — в очках», — с сожалением думал Алимов. Однако очки не помешали Алимову разглядеть синеватый цвет небольших умных глаз Владимира. «Как склоны Айри-Баба в ясную погоду», — каждый раз отмечал он про себя при встрече с Седлецким.

Владимир — сын геолога. Свою профессию выбрал по совету отца — талантливого ученика знаменитых академиков Ферсмана и Обручева. К отцу он был привязан с самого детства. Любил его и гордился им, считал его самым близким наставником и другом. Видел отца редко, урывками. За многие годы геологических странствий Седлецкий-старший исходил, исколесил и облетал всю страну, написал сотни научных работ, сделал крупные открытия. Профессор не бывал дома по году и больше. Жажда поиска, новых открытий надолго разлучала с семьей.

Зато, когда он возвращался в родной Ростов, истосковавшийся по дому, усталый, — для всей семьи наступал праздник. Из своих поездок Иван Дмитриевич всегда привозил незнакомые запахи тех мест, где бывала его экспедиция, где ставил походную палатку. Володя не переставал удивляться стойкости этих запахов — они не выветривались даже за время обратной дороги. Ими буквально пропитывалось все: меховая куртка отца, шуба, плащ, шапка, сапоги, волосы. Это были запахи таежных лесов, полынной степи, альпийских лугов. Иногда профессор приезжал сильно загорелый, пропахший солнечным соленым ветром. Значит, разведку вел на морском берегу.

В кругу семьи профессор подробно и занимательно рассказывал о своих поездках, геологических находках, встрече с дикими зверями, об изумительных цветах, о своих экспедиционных приключениях.

Слушая отца, Володя мечтал о том, чтобы когда-нибудь и самому испытать то же самое.

После окончания средней школы Володя поступил на геологический факультет Ростовского университета. И та жажда поиска, далеких странствований, что томила и жгла всю жизнь профессора, как эстафета, передалась сыну. За пять лет учебы в университете он успел побывать в Якутии, Крыму, на Кавказе и во многих районах европейской части Союза.

Но неизведанных земель еще больше. Вот, например, Туркмения. Что это за страна такая? Хорошо бы побывать здесь… Ведь он ни разу в жизни не видел пустыни, желтого моря сыпучих песков, не знал силы беспощадного солнца.

Университет закончен, и Седлецкий приезжает в Туркмению, в Гаурдак, где базировалась Кугитангская геологоразведочная экспедиция. Двадцать тысяч квадратных километров — на такой площади экспедиция ведет разведку полезных ископаемых. Тут, как говорят геологи, на небольшом «пятачке» расположено восемнадцать перспективных структур на нефть и газ. Здесь же сосредоточены огромные запасы серы, калийной и поваренной солей, целебной воды. А как контрастны ландшафты! Пустыня и горы, сухие, выжженные солнцем лощины и благоухающие запахом цветов, заросшие ежевикой, диким виноградом, орехом, грушей, травами, живописные распадки, где шумят водопады и легкой тенью проносятся стада архаров.

В Гаурдаке Седлецкого вначале назначают на должность техника-геолога, а потом главным геологом экспедиции. Настали будни напряженного труда: бесконечные поездки по буровым, анализ геологического материала, знакомство с людьми. Людьми!.. Сколько среди них оказалось замечательных энтузиастов, бесстрашных и умных, заслуживших славу первооткрывателей несметных богатств Гаурдака! Это — начальники партий, геологи-ветераны Евгений Парникель, Николай Поддубный, а среди бурильщиков — старший буровой мастер Бекгул Алимов.

С этим мастером у Владимира сложились не совсем обычные отношения. Для него Алимов был скорее всего товарищ, друг, чем подчиненный. А Бекгул в Седлецком не чувствовал начальника и относился к нему, как к старшему брату. Эта уважительность проявлялась в безукоризненной работе бригады и Бекгула Алимова, самого опытного бурильщика в экспедиции.

Приезжая на буровую, главный геолог после обычного приветствия дружески справлялся:

— Чай есть, Бекгул?

— Сейчас будет, Владимир Иванович! — весело отвечал Алимов и шел ставить на глиняный очаг закопченный узкогорлый чайник — тунче. Пока готовился чай, главный геолог наблюдал за работой бурильного станка, пробегал глазами вахтенный журнал и, убедившись, что с графиком проходки все в порядке, подходил к ящикам с керном и долго его разглядывал.