Бегенч не ошибся: разговоров о нем в тот день было немало. И повод был один: выступление в Москве, на сессии Верховного Совета. Об этом на всю страну уже сообщило московское радио. В тот же день текст выступления башлыка был опубликован во всех центральных и местных газетах. Об этом в Евшан-Сары знали все. Можно ли было о такой новости молчать? О ней говорили всюду: на полевых станах овощеводов, в лимонарии, в конторе, на птицефабрике, и даже в песках, на чабанских кошах.

А вечером, когда колхозники вернулись домой, разговор о председателе возобновился с новой силой, но теперь уже за ужином, в семейном кругу. После шести вечера народ потянулся к тому магазину, где обычно каждый вечер собирались любители шахмат. Безногий сторож магазина — приветливый и добрый Мерген-ага — к этому времени чисто вымел дворик, посыпанный мелким гравием, полил его из шланга и смахнул пыль с тахты. Как всегда, первыми «без опоздания» пришли сюда «ветераны» шахматного клуба Аманмурад Токлы, Ханкули Шеррай, Амандурды Кетче, Какабай Гулак, Бердыназар Чонак и Сеитнияз-Пастух. Вскоре подтянулась и молодежь.

Сеитнияз-Пастух снял с себя плащ, завернул в него папаху и, положив этот сверток к себе на колени, сказал:

— Целую неделю вожусь с ремонтом дома. Ни газет не читал, ни радио не слушал. Кто скажет, что нового в мире? Как Иран? Все бурлит?

— Иран бурлит… — отозвался Какабай-Беспалый, сидевший сзади Пастуха. — Стражи исламской революции ловят генералов шахской гвардии, судят и ставят к стенке. В общем, веселые дела!..

— А что о шахе слышно?

— Мечется, как мышь в мышеловке: места себе не находит. Говорят, к Садату хочет направиться…

— Так и надо этому тирану, — решительно заявил Ханкули Шеррай. — Сколько жизней подлец загубил, страну ограбил…

— А как заложники? — снова спросил Сеитнияз-Пастух. — Все еще у персов?

— У них. Вот кому, я думаю, не сладко, — ответил Бердыназар Чонак. — Бесправные люди эти заложники. А достается им, по-моему, из-за шаха. Сколько он миллиардов-то в Америку увез! Иран требует их вернуть, а Америка — ни в какую. Жаль с богатством расставаться. Вот иранцы свою злость и вымещают на заложниках.

— Читал я недавно, — заговорил Аннамурад Токлы, — будто американцы хотят их выручить силой.

— Вряд ли чего из этого выйдет, — подал свой голос Курбандурды Кетче.

— Как это вряд ли? — загремел в ответ Ханкули-Баламут. — Слыхал ты сколько они кораблей в Персидский залив нагнали? Чуть ли не тридцать штук! А ты вряд ли!..

— Запугать хотят. И не только иранцев. А под это дело — и нефть к рукам прибрать, и базы военные поставить, — тихо, но уверенно сказал Чонак. А заложники… это так… ширма.

— Да. Что и говорить, — задумчиво протянул Сеитнияз-Пастух. — Свой нос американцы везде суют, везде у них «зоны жизненных интересов», и грязь всякую льют на нас… А ведь когда-то мы были соратниками. Гитлера вместе громили.

— И в Афганистане неспокойно, — поднял голову Аманмурад Токлы. — Недавно по телевизору я видел, как допрашивали убийц Нурмухаммеда Тараки. Перед смертью Тараки попросил пить, но убийцы не дали ему воды. Они бросили президента на грязный пол и задушили. Прокурор, слушавший показания убийцы, плакал, как ребенок. Откровенно скажу: жаль и мне Тараки. Подлец Амин, целовавший ему руки, сгубил в нем не только государственного деятеля, но и большого писателя. Как-то мой внук Довран читал мне повесть Тараки про скитания бедного афганского парня Банга. Хорошая повесть. Кто не читал, советую почитать.

— А еще новость слышали? — спросил Какабай-Беспалый.

— Какую? Давай выкладывай! — вдруг оживился Сеитнияз-Пастух.

— Про нашего башлыка. С речью в Кремле выступал. Вот как далеко он пошел!

— Заслужил значит, вот и пошел: о дереве, брат, судят по плодам, о человеке — по делам. Полезного много сделал…

— Да что ты врешь, Пастух? Что может сделать полезного один человек? Один — это ничто, — взорвался вдруг Ханкули-Баламут.

— Ты не прав, Ханкули, — поддержал Аманмурад Токлы. — Я хорошо помню тот день, когда к нам в село приехал Ораков. Помню, лил дождь. Асфальта на улицах не было. Дороги развезло. Машина с вещами башлыка завязла — насилу бульдозер вытащил. Погляди теперь на село. Сравни, таким ли оно было раньше? А это — прямая заслуга башлыка.

— Ну, хорошо. Ладно. Черт с ним с селом, — снова загремел Ханкули Шеррай. — А что полезного он для колхоза сделал?

— Зря горячишься, Ханкули, — спокойно возразил Пастух. — Гнев идет впереди ума. — Наш башлык порядок навел в колхозе, вывел его в передовые…

— Один?! — гневно блеснул глазами Шеррай.

— Нет, не один. Вместе с народом.

— А-а-а… Вот то-то и оно!..

— Но народ надо было сплотить и повести за собой.

— То же самое мог бы сделать кто-нибудь другой. — Теперь уже не так громко и горячо, как раньше, возразил Ханкули.

— Мог бы… Но почему-то до него никто не сделал так. Ты думал об этом?

— От Курбана, шофера нашего башлыка, я слыхал, что Бегенч решил построить у нас большой ресторан, — скромно заметил тракторист, сидевший прямо на земле, рядом с тахтой. — Специально, говорит, для молодежи.

— Ресторан? — зарычал на парня Ханкули. — Что хорошего в нем, в твоем ресторане? Тьфу! Пьянство одно и разврат. Работать некому будет…

— То же самое, Ханкули-ага, ты говорил и о нашем стадионе, — напомнил ему тракторист. — «Какой срам, — возмущался ты, когда мы взялись за его строительство. — Школьницы в трусах будут бегать!» А о том, как наши спортсмены одержали победу в Москве на приз «Золотой колос», ты почему-то помалкиваешь. Это несправедливо, яшули. А ведь стадион-то построить башлык помог.

В это время к магазину подошел запоздавший любитель шахмат, колхозный шофер Бяшим Аннакулиев. Он поздоровался со всеми и объявил:

— Есть и у меня новость!

— Говори, какая?

— Все вы знаете, что у моего соседа пропали как-то ковры из дома. Мой племянник работает в милиции и я от него только что узнал, что вор пойман. Их спер какой-то Желтозубый.

— Ничего тут особенного нет, — солидно сказал Ханкули Шеррай. — Негодяй всегда наказывает сам себя.

Все начали обсуждать только что услышанную новость. А Какабай Гулак, вскинув бороду вверх, внимательно посмотрел на небо. Там, в зеленоватой голубизне засветилась первая вечерняя звезда.

— Люди! — закричал Какабай, — пора за шахматы, — и сел на середину тахты. Против Какабая сел Аманмурад Токлы. Расставили на доске фигуры. Шахматистов окружили болельщики.

Игра началась. Тут же с обеих сторон послышались возгласы, подсказки, советы. Лишь сторож не принимал участия в игре. Улыбаясь, он сидел на стуле, недалеко от тахты и ждал, когда закипит чайник, чтобы бросить туда заварку и свежим чаем утихомирить пыл разгоряченных шахматистов.

1978—1981 гг.

Ашхабад — Переделкино

Впервые я увидел Ничку немногим более десяти лет назад. И все эти годы часто вспоминал о ней, надеясь при случае ее навестить. Время шло, а случай все не представлялся.

И вот… я снова на 180-м километре Каракумского канала. На том самом километре, где находится Ничка. Как только наш «газик» из небольшой лощины взобрался на гребень песчаного откоса, я увидел цветущий, но незнакомый оазис.

Тогда же вспомнилось, как жители маленького поселка из фанерных домиков старались мне объяснить происхождение его странного названия и поведали несколько коротких версий. По одной из них выходило, будто какой-то строитель-украинец, лежа под открытым небом и любуясь зрелищем каракумских звезд, не мог сдержать восторга и воскликнул:

— Ой! Яка ничка!..[6]