— Вода! Вода! Держи его, вода!.. — он бросился в погоню за животным. Но пробежав метров сто, понял, что преследование бесполезно — все равно не догнать.

Аккумулятор, к счастью, не пострадал. Мягко соскользнув со спины осленка, он упал в песок. Снова пришлось поставить его на носилки и нести самим.

С каждым шагом, с каждой секундой Алтаев чувствовал, как в носилках прибавляется вес: немели руки. Словно налитые свинцом ноги плохо повиновались. Он понимал, что это не от тяжести, а от трудного пути и лютой жары.

Но он шел, не говоря ни слова о своей усталости. Хуже было с шофером. Идя за ним, Амандурды видел, как тот еле переставляет ноги, спотыкается, пошатывается. Серая рубашка на спине потемнела от пота. Каждый раз, когда делали очередной привал и ставили носилки на гребень бархана, Аман, тяжело дыша, поворачивался назад, и вглядываясь в волнистый горизонт, с тихой злостью повторял: «Проклятый осленок!..»

Аман хотел пить. Теперь, когда они остались без воды, ему хотелось пить в десять раз сильнее. Привалы сперва делались через каждые сто метров. Потом — через пятьдесят, через двадцать. Наконец, опустив носилки на землю, шофер наотрез отказался не только их нести, но и продолжать путь.

— Пойми, — говорил он, задыхаясь и дрожа от слабости, — не могу. Выдохся. Понимаешь? Выдохся.

— Как же быть? Уж не думаешь ли ты греться на этом солнышке? — сердито спросил Амандурды, сам едва державшийся на ногах.

Бледный, истекающий потом шофер молчал, опустив голову.

— Я спрашиваю: как же быть?

— Оставь меня здесь, а сам сходи за водой. Мне бы только глоточек. Понимаешь? Всего один глоток.

— Что ты городишь? Как я могу тебя бросить? Ведь ты же за полчаса испечешься. Возьми себя в руки! Становись рядом со мной, а правой рукой держись за меня, и пошли. А аккумулятор пусть полежит здесь, за ним после придем.

Вот так, в обнимку, они прошли, наверное, еще с километр. Сколько оставалось до колодца, никто не знал.

Прошли еще немного, но Амандурды все больше убеждался, что спутник его не ходок. Почти всей тяжестью своего тела он наваливался на Алтаева, утомляя его и мешая идти. Шофер тоже понимал, что он — обуза для товарища, и, не вытерпев, сказал:

— Нет, Амандурды, хватит! Оставь меня здесь, а сам иди к колодцу. Уверяю, так будет лучше.

Амандурды выбрал бархан покруче, зашел с теневой стороны и, обжигая руки, сгреб с него верхний слой песка. А когда добрался до прохладного, велел шоферу лечь в небольшую выемку.

— Смотри, не усни, — уходя, наказывал он Аману.

— Хорошо, — пообещал Аман и закрыл глаза.

Амандурды побрел дальше. У него так же, как у шофера, не оставалось сил.

Он шел с остановками, давая себе короткий отдых. На очередной такой остановке он снял темные очки и посмотрел вокруг. Все: белесые барханы, каждый кустик полыни — все томилось от жажды. И вид этой жаждущей пустыни еще больше усиливал в нем желание пить.

Амандурды уже считал, что колодец Кыир где-то рядом, что нужно пройти не более ста метров, и вон за тем барханом откроется заветная котловина. Он с трудом преодолел эти сто метров, но котловины там не было.

И Алтаев пошел дальше, к другому бархану. И когда оказалось, что он и на этот раз ошибся, его охватил ужас, страх от жгучей мысли, что он заблудился. Он оглядывал барханы, и они представлялись ему похожими друг на друга, как близнецы, среди которых, как он ни старался, не мог отыскать тот, что служил ему ориентиром.

Амандурды с тоскою подумал о том, что будет с ним и его товарищем, если он не найдет колодца. Почему-то вспомнилось о том, как некоторые путешественники, заблудившись летом в пустыне, не выдерживали мук жажды. Но Алтаев постарался отогнать от себя эти страшные мысли, все еще не терял надежды на спасение, хотя язык онемел и лежал во рту, как деревянный, в висках стучало и невыносимо горели ноги.

Выбиваясь из последних сил, Амандурды доплелся еще до одного бархана, взобрался на него… И не веря своим глазам, увидел знакомую котловину, а на ней — грузовик и колодец. Какое счастье! От радости, что он добрался все-таки до цели, у него сдавило горло и он едва не заплакал.

Вынув пробку, Амандурды припал к бочонку. Напился. Его обдуло ветром, и он сразу ощутил, как проходит усталость. Он отыскал запасную флягу и, наполнив ее тепловатой водой, понес Аману.

Пройдя километра два, а может, и того меньше, Амандурды начал уставать. Жара давила на плечи, отяжелели ноги. Вдобавок к этому, в сознание, как заноза, снова вонзилась тревожная мысль: верно ли он идет? Найдет ли он шофера?

Сначала он придерживался своих следов, но потом их стало все труднее различать — бесформенные мелкие ямочки затянуло песком. Амандурды снова почувствовал усталость. Остановившись на гребне бархана, он оглядел местность. По его предположению, шофер должен быть где-то здесь.

— Аман! — позвал он осипшим голосом. Но на этот зов никто не отозвался. Даже эхо.

Амандурды шел дальше, все громче и громче зовя своего товарища. «Наверное, сбился с курса», — едва он об этом подумал, как слева, метрах в двухстах, увидел шофера. Тот спешил к нему навстречу.

— Жив? — спросил его Амандурды.

— Жив! — ответил тот. — Но пить хочу, как загнанный верблюд. Давай скорее флягу.

На колодец Кыир они возвратились к вечеру, когда над песками отпылал закат.

Гора Кюрендаг находится к западу от хребта Карагёз и почти ничем не примечательна: нет на ней ни вечнозеленых арчовых рощ, ни гордых сверкающих снегами вершин. Вся она состоит из коричнево-серых, сухих складок, да темных, словно след могучих когтей, глубоких извилистых ложбин.

Правда, по весне совсем ненадолго, гора меняет свой облик, когда с юга или севера вдруг нагрянут к ней тяжелые, пахнущие дождевой свежестью облака. Они окутают гору до самого подножья и долго будут закрывать ее толстым непроницаемым слоем. А потом, когда облака куда-то исчезнут, на склонах горы неожиданно откроется нежная зелень весеннего разнотравья.

От горы покато вниз раскинулся поселок Казанджик. На улицах — ни одной зеленой ветки. Твердая, как камень, земля звенит под ногой. Только рядом с железнодорожной станцией, как зеленый островок, чуть слышно шелестит листвою небольшой сквер.

Зато, когда наступает весна и ярко зазеленеют склоны Кюрендага, поселок преображается. Даже белизна его скромных домиков, неторопливо спускающихся вниз, становится празднично чистой и веселой.

В Казанджик я приехал в начале лета, чтобы отсюда отправиться к чабанам.

Но куда? В какую сторону?

Дело в том, что животноводы совхоза «Казанджик» пасут свои отары на огромной территории: в благодатной, богатой травами горной долине Сиркели, на ровной полынной степи, недалеко от больших Балхан, и на песчаных просторах Каракумской пустыни.

Итак куда? В горы или в пески?

Решил посоветоваться в райкоме партии.

Секретарь райкома, выслушав меня, дал такой совет:

— По-моему, вам проще съездить в пески. Ну, хотя бы в Бургун. Бывали там? Никогда? Тем лучше для вас. Люди у нас везде хорошие… Кстати, там, в Бургуне, живет Герой Социалистического Труда Гарли Коюнлиев. Советую повидаться с ним. Не пожалеете. А сейчас, — секретарь взялся за телефонную трубку, — идите в дирекцию совхоза, там все будет приготовлено для вашего отъезда.

Во дворе, на цементном крыльце совхозной конторы, стоял невысокий парень в зеленоватой сорочке и коричневых брюках. У парня смелые, напряженные глаза. И от этого взгляд его казался слегка возбужденным, или чего-то ожидающим.

— Это вы хотите в Бургундию?[10] — спросил он меня, когда я поравнялся с ним на крыльце.

Я остановился, изумленно поглядел на парня. «Бургундия»!.. Наверно, пески без конца и края, а какое роскошное название! Надо же такое придумать…»

Мне стало весело от неожиданной переделки слова и я засмеялся. Парень тоже засмеялся.