Пока мы вели беседу, впереди показался четкий ровный строй серебристо-голубых опор высоковольтной линии. Увязая в горбатых барханах, он как бы двигался нам наперерез. Неожиданно мы подъехали к западному Узбою — древнему руслу Амударьи или одному из ее русел. В высоких отвесных берегах, наполненное спокойной зеленоватой водой, оно изгибалось широкой речной излучиной.
По узкому дорожному карнизу машина медленно спустилась в Узбой, и пошла вдоль кромки клонившихся к воде камышей. На нас дохнуло влажной прохладой реки, каким-то сладковатым и вместе с тем таинственным запахом прибрежных растений. Справа, высоко над нами, сбившись в стадо, стояли одичавшие ослы во главе с молодым вожаком, напряженно следившим за нами, И невесть откуда в этом стаде серых и белых ослов появился черный, как сажа, осленок. Единственный на весь табун! Прошло еще несколько минут, и мы въехали в поселок Ясхан, сверкавший белизной новеньких одноэтажных коттеджей, окруженных со всех сторон пустыней.
Машина завернула к одному из них. И тут же с его крыльца сошел молодой крепкий мужчина, отдаленно напоминавший лицом моего спутника.
— Здорово, Гармыш! — весело окрикнул он Сапармамеда, и я понял, что это и есть его брат Байрам — хозяин Ясханской подземной линзы пресной воды. Со своим коллективом Байрам обслуживает шестьдесят две скважины, пробуренные недалеко от поселка, и подает воду в город Небит-Даг.
После отдыха в Ясхане поехали дальше, и до Бургуна добрались лишь глубокой ночью. Устали смертельно. Бросив на землю кошмы, повалились на них и уснули, как убитые.
Проснулся я на заре. Огляделся. На гладком и ровном такыре, вдоль правого берега Узбоя, выстроились дома чабанов и возле каждого из них — туркменская юрта. В широком русле мертвой реки толстым слоем лежала соль. А ведь когда-то по ней катился мутный поток Амударьи.
Другой, восточный берег Узбоя был сплошь, завален голыми сыпучими барханами. Из-за них медленно поднималось солнце. На западе, приподнявшись над степью, круто обрывалось ровное плато.
Героя Социалистического Труда Гарли Коюнлиева, с которым я хотел встретиться, в Бургуне не было. Но меня заверили, что его кош находится недалеко и что через час, через два он должен появиться. Время ожидания мы коротали вместе с директором Бургунской восьмилетней школы Тойли Сарыевым, любителем истории и хранителем местных легенд.
Вот одна из них об урочище Бургун.
Это было давно-давно, еще в те времена, когда в Средней Азии свирепствовали орды Чингиз-хана. Тогда же, где-то на севере Туркмении жили четыре сестры из знатного туркменского рода. Спасаясь от кровавого нашествия монголов, сестры вместе со своими мужьями бежали на юг. Бургун-Биби — одна из четырех сестер — поселилась на Узбое, недалеко от того места, где находится сейчас усадьба четвертой совхозной фермы.
В те времена Узбой был руслом Амударьи и впадал в Каспий. Непроходимые джунгли росли по его берегам, и жило тут много народу. Об этих прежних поселениях ныне напоминают лишь старые заброшенные кладбища — мазары. Особенно много их в урочищах Чильмамед, Умюрли-Коч, Ибраим-Баба, Гёрмез-Чаге.
— В народной памяти, — продолжал Тойли Сарыевич, — сохранилось и такое событие, как пребывание в Закаспии посланца русского царя Петра, князя Бековича-Черкасского. Недалеко от нашего Бургуна, немного ниже по Узбою, есть пресное озеро Топьятан. Так вот по преданию, в том самом месте, с парусника Бековича упала медная пушка и там затонула. Отсюда и название местности — Топьятан, место, где лежит пушка.
…Примерно в полдень в дом, где мы сидели, вошел высокий стройный человек лет сорока. На его продолговатом лице выделялись рыжие усы и веселые, глубоко посаженные синие глаза. От всей ладной фигуры вошедшего на нас повеяло горячим зноем пустыни, запахом песка и солнца.
— А вот и Гарли Коюнлиев, — отодвигаясь и давая гостю место, произнес директор школы.
— Как здоровье, как дела? — спросил я его.
— Ай, ничего. Все хорошо. Только очень жарко. Овцам жарко. Даже ночью. Не отдыхают, бедные. Так и лезут на самый верх бархана — ветерка, прохлады ищут, — озабоченно ответил Гарли. Утомленный жарой и дорогой, он торопливо, с большим наслаждением, принялся за чай.
— Ну, какие еще у нас дела? — как бы размышляя вслух, произнес чабан. — Пасем… ухаживаем за скотом, чтобы не было падежа…
— Скажите, Гарли, — перебил я его, — а как зоотехник… помогает вам?
— Кто? Гармыш, что ли? Ну, а как же! — воскликнул он и весело заулыбался. — Без него, без его советов, я еще ни разу не выбрал ни одного пастбища. Если что с овцой, с ягненком — опять к нему, к нашему Гармышу. Он такой опытный и такой непоседливый… часто бывает в моей отаре. Где надо, подскажет, посоветует.
И, взглянув на смущенного, зардевшегося от похвалы Сапармамеда, Гарли стал рассказывать о своей пастушеской юности.
В чабанскую бригаду он пришел подпаском, когда ему едва исполнилось шестнадцать лет. Был он худым, слабосильным и невзрачным мальчиком. Но на счастье Гарли бригадир у него оказался человеком на редкость чутким и добрым, подпаска он жалел, старался не обременять излишней работой. Обычно, угоняя отару на ночной выпас, бригадир оставлял Гарли на коше, возле колодца, чтобы тот вволю поспал и отдохнул.
Но эта доброта бригадира была для юного подпаска хуже наказания. Остаться ночью наедине с пустыней… Тот, кто не испытал этого, тот не знает, как это страшно мучительно. Почти до самого утра Гарли не мог заснуть. Ему без конца мерещились разные чудовища, волки, змеи. Ему казалось, что за каждым ночным кустом прячется злой разбойник. У него замирало сердце от каждого шороха или крика ночной птицы.
— И стал я думать: что же мне делать? — продолжал Коюнлиев. — Думал-думал и придумал. Когда старший чабан отправлялся-с овцами на выпас, я, крадучись, незаметно уходил следом за отарой. Иногда, чтобы не обнаружить себя, обдираясь до крови, полз, как солдат, по-пластунски. Потом прятался где-нибудь за барханом, и не теряя из виду отару, тихонько сидел до утра. А утром, как только бригадир поворачивал овец обратно, к колодцу, на водопой, я уже был на месте, весело валялся на кошме и делал вид, что отдохнул и ночь провел на славу.
Последние слова рассказчика вызвали дружный смех гостей и родственников Сапармамеда. Смеялся даже мрачноватый шофер Четджан. При этом он настойчиво и демонстративно посматривал на часы, давая мне понять, что беседа затянулась и не пора ли назад, в Казанджик?
Подпасок Гарли оказался сметливым парнем, он приглядывался к работе бригадира, изучал травы, их свойства. По крупицам, по крохам накапливал тысячелетний чабанский опыт. Мужал… И с каждым годом уверенней и крепче чувствовал себя в пустыне.
В тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году Гарли Коюнлиеву было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Самое высокое его достижение — сто пятьдесят семь ягнят от каждой сотни овец.
— Да. Время идет быстро, — раздумчиво произнес Гарли, — и нелегко за ним угнаться. Честно говоря, я уже немного поотстал. Теперь есть бригады, которые обошли меня в соревновании, вырвались вперед. Токи Джанабаев, Оразклыч Эгриев, Машад Аманниязов — вот кто сейчас достиг большой высоты в нашем деле. Но мы со своим помощником, молодым коммунистом Курбанназаром Шаназаровым не думаем сдаваться, — подымаясь с кошмы, уверенно сказал Гарли, и в синих глазах чабана засверкали веселые искорки.
Попрощавшись, мы выехали из Бургуна. По пути трижды пересекли Узбой. Наступила ночь. Ветровое стекло было приподнято, и в кабину врывался сухой теплый ветер.
Я нетерпеливо поглядывал на часы. Во что бы то ни стало мне хотелось успеть к поезду, который уходил из Казанджика ровно в полночь.
Когда кончился степной такыр, вдали, у черного подножья гор засверкали ночные огни райцентра. Мы уже въехали на окраину, вдруг совершенно неожиданно машина влетела в глубокую рытвину, подпрыгнула и остановилась, а нас окатило горячей водой из радиатора. И я понял: к поезду мне не успеть. Оказалось, порвался ремень вентилятора и отлетел патрубок.
