Когда эллинарх пришел на рынок, почти все рабы уже были распроданы. Из-за нескольких оставшихся невольников разгорелся спор: никто из последних покупателей не хотел уступить их другому. А торговец все поднимал и поднимал цену, пока римляне не опомнились. Они прекратили ссору и, размахивая руками, дружно накинулись на купца. Тогда хитрый танаит сделал небольшую скидку и предложил взволнованным покупателям бросить жребий. Тот, кому посчастливилось последнему ухватиться за конец длинной палки, торопливо отсчитал деньги и увел рабов к своей пентере[20].

Невольничий рынок опустел. Только у самого крайнего столба остался висеть на ремнях белобородый старик. Голова его была прикрыта круглой войлочной шляпой в знак того, что работорговец не ручался ни за его здоровье, ни за его поведение. Старик был худ до невозможности. Истрепанный, весь в дырах гиматий болтался на нем, как на палке. Дион приподнял шляпу. На него глянули глубоко запавшие глаза, светившиеся кротостью и смирением.

Дион узнал Игнатия.

— Сколько стоит этот старик? — спросил эллинарх у подошедшего работорговца.

— Это дерьмо не дороже драхмы, — презрительно ответил купец, — только вряд ли кто купит его и за эту цену.

— Я покупаю, — сказал Дион.

Он бросил к ногам купца монету. Звякнув о камень, она покатилась в сторону. В горячих лучах солнца сверкнуло на ней изображение ныряющего дельфина. Работорговец прыгнул за монетой, как кот за мышью. Это был полновесный старинный статер[21], не чета теперешним, которые на две трети состоят из серебра и меди, добавляемых в сплав по приказу Боспорского царя из-за нехватки благородного золота.

Купец распустил ремни, и старик мешком свалился к ногам эллинарха. Шляпа откатилась в сторону, обнажив белую взлохмаченную голову. Дион хотел было послать прислужника за вином, но виноторговец, издали наблюдавший за эллинархом, уже бежал к нему с запечатанной эйнохоей[22]. Дион молча указал на Игнатия. Виноторговец опустился на колени, сорвал с сосуда залитую воском крышку и поднес один из трех сливов к губам старика. В горлышке эйнохои забулькало. Воздух тотчас же напитался ароматом чудесного фалернского вина многолетней выдержки. Такое вино закапывают в землю в год свадьбы, чтобы потом дети распили его на похоронах отца. И еще одна монета звякнула о камень. Щедро расплачивался сегодня эллинарх за все, что было связано с пленным христианином.

Игнатий сделал несколько глотков вина и закрыл глаза. Он тяжело дышал, обильный пот выступил на лбу. Когда старик немного отдохнул, Дион помог ему подняться. Проповедник посмотрел на него ясными детскими глазами и гнусавым голосом сказал:

— Слушаю тебя, мой господин. Куда прикажешь идти?

Дион поманил пальцем рыночного стражника, и тот повел Игнатия к дому эллинарха.

И вот спустя еще два месяца эллинарх услышал в подземном языческом святилище откровенную христианскую проповедь. Но не только это удивило Диона. Спустившись на несколько ступеней, он разглядел при слабом свете лампады в первом ряду сидящих на каменном полу диадоха Агесилая, своего сына Аполлония и нескольких домашних рабов.

Господа сидели рядом со своими рабами и слушали поучения раба…

Душа язычника слепа и глуха. Слишком многое нужно ей впитать и постигнуть, чтобы она смогла услышать истину, узреть Господа. Крещению Диона предшествовали долгие беседы и споры с Игнатием.

Почему варвары не захотели слушать проповеди Игнатия, если учение его абсолютно? Вместо того чтобы преклонить колена перед посланником божьим, они связали его и отдали танаисским купцам бесплатно, в придачу к группе пленных.

Почему Сын Человеческий предпочел умереть на кресте, как раб, а не проявил могущества, как бог?

Сотни подобных вопросов ставил Дион перед Игнатием, и тот, будучи не в силах дать исчерпывающий ответ, приходил в бешенство, восклицая:

— Нет! Кто не видел у своей груди лилового раскаленного клейма, кому не ударял в нос смрад собственного горящего тела, у кого душа не заходилась в вопле от ужаса и боли, тот не поймет, что значит быть рабом, тот никогда не поймет, почему Бог наш, великий и милосердный, обрек сына своего на крестные муки!

Игнатий считал, что души язычников похожи на круглые камни: они красивы на вид, но из них не построишь башню, предварительно их следует обтесать. И он с упорством фанатика продолжал обтесывать бесполезный пока кругляш Дионовой души, чтобы положить его в крепкую стену идеального здания христовой веры.

— Между ангелами и демонами идет непримиримая война за человеческие души, — поучал Игнатий Диона. — Одни через страдание тянутся к Богу, другие же через обольщение и соблазн — к царству тьмы. Это сильные мира сего. Чтобы ускорить победу ангелов, бог послал на землю своего сына, и он послужил людям, отдав душу свою для искупления грехов человеческих.

— И поэтому вы отвергаете жертвоприношения?

— Какая жертва может иметь значение, если Сын Человеческий кровью своей омыл греховный мир?!

Особенно сердился Игнатий, когда видел Диона коленопреклоненным перед статуей Афродиты Анадиомены[23] или приносящим в дар Артемиде Таврополе рога оленей и звериные шкуры.

— Почему ты так беспокоишься о душе язычника? — спрашивал Дион.

Игнатий возмущенно кричал в ответ:

— А разве не пришел бы ты сам во гнев, видя брата своего на коленях перед идолом?

— Да какой же я брат тебе?

— Ты единственный язычник, оставшийся в фиасе!

Задолго до рассвета у ворот, обращенных к реке, стали собираться люди, с головы до ног закутанные в темные плащи. Сонные стражи сперва не обращали на них внимания, но потом, когда перед воротами образовалась молчаливая толпа, — забеспокоились. Начальник стражи схватился было за сигнальный рог, чтобы поднять тревогу, но от толпы отделился высокий мужчина и направился к нему. Под плащом угадывалась хорошо развитая фигура воина. Подойдя вплотную к начальнику стражи, незнакомец произнес слова пароля и откинул с головы край плаща. Вглядевшись ему в лицо, начальник стражи тихо ахнул и приказал немедленно открыть ворота. Толпа двинулась из города к реке, потом повернула вдоль берега и скрылась во тьме. Стражники еще долго всматривались в ночь, пытаясь разглядеть что-нибудь.

Перед самым рассветом, когда в реке еще тускло отражались звезды, а в прибрежном кустарнике не шевелилась ни одна пичуга, странная процессия остановилась.

С тихим шелестом падают на траву плащи. Все собравшиеся оказываются теперь в белых одеждах. И только один, высокий, тот, кто назвал стражникам пароль, остается в плаще, черным пятном выделяясь на белом фоне толпы. Вперед выходит щуплый старик с огромной бородой и нечесаной гривой волос, спускающихся на плечи. В руках он держит большой деревянный крест. Следом за ним двое в белом выводят под руки высокого мужчину. Гнусавым голосом старик бормочет молитву с просьбой отпустить все грехи вступающему в святую общину и пожелавшему смыть с себя в «водах Иордана» все нечистое.

В глубоком молчании двое в белых одеждах раздевают обращаемого в новую веру. Свежий ветерок заставляет его зябко поеживаться. Белогривый старик тихо шепчет молитвы, осеняет крестом реку и обнаженного человека, дает ему последние наставления.

Тот медленно погружается в реку, кажущуюся черной в предрассветной мгле. На удивление, вода оказывается теплой. Ласково обнимая тело, она приносит успокоение, в душе просыпается радость. Хочется ударить руками по воде, чтобы далеко разлетелись шаловливые брызги. Но ритуальный обряд строг, и человек, во второй раз рождающийся для новой жизни, молитвой смиряет свой порыв, затем с головой окунается в воду и идет к берегу.