Заезжие купцы говорят, что эта секта широко распространилась по всей Римской империи, и в Танаисе возникла уже немногочисленная группа почитателей бога, рожденного в городе Вифлееме иудейкой Марией из Назарета. На всем, что связано с деятельностью христиан, лежала печать неразгаданной тайны. Прозелиты новой религии, в основном рабы и малоимущие горожане, держали язык за зубами; никому еще не удалось проведать, что происходит на их собраниях под покровом ночи или рано на рассвете. Некоторые купцы, которым приходилось бывать в Александрии и других городах Внутреннего моря, слышали, что новый бог жил среди людей, прослыл чудотворцем, а потом был распят на кресте наместником Палестины, после чего воскрес и вознесся на небо. Кто-то даже завез в Танаис крашеные доски с его изображением. Но поставить у себя доску с образом божества еще не значило постичь его сущность, и религия «назареев» по-прежнему оставалась для богатых истиной, сокрытой в книге за семью печатями, о которой много говорят христианские пророки, бегущие из империи.

Христианских проповедников легко отличить от других бродяг: всклокоченные волосы и борода, рубище, дубина, как у Геракла. В сумах у них обязательно свиток со Священным писанием иудеев, переведенным на эллинский язык, или с текстами Евангелия — божественного благовествования. Последователи Евангелия исповедуют Единого бога, и он более других богов внушал Диону уважение.

«Еще не все люди поднялись до понимания божественной сущности, — думал он. Зевс, Афродита, Арей, сумрачные боги северных народов и сложные, непонятные божества Востока, сонмы духов и демонов — все это проявления Единого бога, всемогущего, непостижимого, и человек в силу своей невежественности расчленил его на части, дав каждой из них самостоятельное имя. Детство человека кончится, когда он осознает единство всех форм проявления божественной сущности, и ему откроется истина, которую уже столько столетий тщетно ищут философы…»

Вскоре Диону, пожалуй, одному из первых среди богатых граждан Танаиса, пришлось соприкоснуться с великой тайной христиан…

Все было обычно и в этот день на невольничьем рынке. Беспорядочно, как в муравейнике, сновали посланные на рынок богатыми горожанами прислужники. Медленно двигались праздношатающиеся, разглядывая все, что попадается на глаза. Лениво переругивались торговцы разной мелочью. Какой-то бородатый купец продавал небольшую группу рабов и, расхваливая их достоинства, зычным голосом зазывал покупателей. Под навесом, у врытых в землю амфор с вином, толкалось несколько любителей выпить.

Картину дополнял захудалый мудрец в черном гиматии[18], собравший в дальнем углу рынка жиденькую толпу. По манере размахивать руками и вскидывать голову Дион распознал в нем христианина.

— Слава Спасителю! — кричал тот, устремляя взгляд в небеса. — Вижу я, вижу его — кроткого агнца! Вот он грядет о облаками и воинством небесным. Близок срок жатвы великой, а доброе семя взошло на поле господнем вместе с плевелами. Спешите очиститься от них, ибо плевелы — сыны лукавого.

Проповеди о скором конце мира не очень-то прельщали добрых танаитов, и они, не дослушав, обычно пожимали плечами и расходились по своим делам. А иногда, вооружившись палками и камнями, изгоняли самого пророка за пределы рынка. Вот и сейчас кое у кого уже блестят глаза от нетерпения проучить божьего человека, а злые реплики летят, подобно осам, и жалят его яростно, остро:

— Эй, лохматый демон, довольно лгать-то! Так не бывает, чтобы ты видел бога, а другие нет!

— Мало ли обманщиков на свете?!

Бродяга, внешность которого вполне соответствовала его мрачным предсказаниям, умолк. Он повернул маленькое, заострившееся, как у птицы, лицо в ту сторону, откуда доносились крики. Рот и уши его совершенно затерялись в буйной растительности, белым водопадом скатывающейся на грудь и плечи. Не верилось, что это существо способно еще издать какие-либо звуки. Но вот в белой кипени волос открылся темный провал с несколькими гнилыми торчащими в разные стороны зубами, и на слушателей обрушился новый поток брани и мрачных предсказаний:

— Эй вы, хулители Христа! Спешите припасть к стопам его! Не поклонившихся ему ожидает горькая чаша возмездия, и смерть поразит вас и младенцев ваших в утробе матери!

Дион почувствовал, что вот-вот полетят в черного пророка палки и камни, которыми успели уже запастись многие горожане. Он кликнул двух стражей и приказал привести мудреца к нему.

— Кто ты? — спросил Дион, когда старика привели.

— Святой подвижник во славу Иисуса.

— Имя твое как?

— Игнатий, раб божий.

— Зачем ты пришел в наши края?

— Чтобы проповедовать истину диким язычникам.

— Мы не варвары.

— Я иду к скифам, сарматам и иным гогам и магогам. У вас для проповеди я остановился попутно.

— Но ведь у диких народов свои боги. И в ваших проповедях они вряд ли нуждаются.

— Бог один, а мы все свои по вере во Христа Иисуса. Все, во Христа крестившиеся, во Христа облекаются. И нет уже ни иудея, ни язычника, ни эллина, ни варвара, нет ни раба, ни свободного: все мы одно во Христе Иисусе. Апостолы послали учеников своих благовествовать мир вам, дальним и близким, чтобы примирить народы с Богом посредством креста, убив вражду в них.

— Что ж, неси свою мудрость скифам, — решил эллинарх судьбу Игнатия, а стражам приказал: — Снабдите его провиантом и проводите в степь подальше от города.

Велик мир. Всевозможные бродячие пророки, проповедники и мудрецы, появившись однажды на невольничьем рынке Танаиса, бесследно исчезают в нем, как песчинка в круговерти вешних вод. Дион и не думал поэтому, что еще раз доведется ему встретиться с Игнатием. Но, видно, Парки безнадежно перепутали их жизненные нити, если они сплелись в одну прочную бечеву.

Второй месяц по лунному календарю самый жаркий в степи. Не зря эллины назвали его Неистовым. И хотя по ночам мягкий ветерок, предвестник осени, уже освежал своим дыханием сомлевшую степь, вызывая прохладу и обильные предрассветные росы, в полдень по-прежнему люто палило солнце. Какой-то скифский царек продал сегодня работорговцам Танаиса большую группу своих соплеменников, захваченных в междоусобной войне, и они выставили свой товар на невольничьем рынке для обозрения и продажи.

Привязанные к столбам бронзоволицые скифы с выбеленными ногами изнывали от жары и оглядывали праздничную толпу в надежде, что найдется, наконец, покупатель, который избавит их от мук.

Перекупщики прохаживались между рядами и громко расхваливали товар, время от времени поправляя на головах несчастных невольников травяные венки, означавшие, что они взяты в плен в бою, с оружием в руках, а рабы, умеющие обращаться с оружием, особенно ценились римлянами.

К пристани Танаиса утром подошло несколько римских кораблей, значит, спрос на рабов будет повышенным. Пользуясь этим, танаисские купцы взвинтили цены и просили за взрослого скифа столько же, сколько стоит умывальник из серебра, хотя сами заплатили за него не больше стоимости ягненка весеннего окота.

Покупатели, отбирая приглянувшихся им рабов, заставляли их приседать, прыгать, сжимать кулаки, заглядывали им в рот, пробовали крепость мускулов, и если раб почему-либо не устраивал их, слуги перекупщика снова привязывали его к столбу.

Важные римляне в белых тогах расплачивались за отобранных рабов, не торгуясь, — все равно в империи они перепродадут их втридорога. Надсмотрщики с ременными бичами уводили рабов к реке и загоняли их в воду. Скифы ладонями черпали воду и жадно пили. И это не было проявлением сострадания к мукам несчастных. Просто, каждый хозяин должен заботиться о своем рабочем скоте, даже человеконогом. Потом надсмотрщики, орудуя бичами, заставляли рабов смывать мел с ног, и только после этого они всходили по длинному трапу на борт триеры[19], чтобы навсегда покинуть родную землю, оказавшуюся столь безжалостной к ним. Если бы раб вздумал бежать на пути к реке, его всюду заметили бы по набеленным ногам.