Только после этого Эвтерпа вышла к отцу.

— Не смей бить меня, отец! Если хоть пальцем тронешь, брошусь в воду, — сказала она решительно.

На суде Эвтерпа сказала, потупившись:

— Я сама ушла из храма и села в ладью Диона… У меня… У меня будет ребенок…

— Так знай же, неблагодарная, твоего щенка я не возьму в свой дом и приданого за тобой не дам!

Мудрые отцы города переглянулись с улыбками: значит, быть Харилаю дедом!

Ободренная этой молчаливой поддержкой судей, Эвтерпа ответила:

— Не обделили бы нас боги счастьем, отец! А без приданого мы проживем…

Когда родился мальчик, ему дали имя в честь всесильного и прекрасного бога Аполлона.

Дион носил новорожденного на лесху к старейшим согражданам. Они осмотрели ребенка и признали его крепким и ладно сложенным.

— Пусть растет на радость отцу! — сказали, они. — Воспитай из него мужа отменного, полезного себе и государству.

Эвия! Так ласково называет Дион возлюбленную в минуту страсти.

Эвия! Горький аромат цветущего миндаля. Звон серебряного кубка. Гибкость тела юной эллинки. Мягкая красота белой лилии. Все это объединило в себе одно слово.

Идет ли Эвтерпа от реки с кувшином на плече, пляшет ли на току, усеянном полевыми цветами, или, сбросив хитон, опускается на ложе, Дион, пьянея от счастья, не устает повторять, как молитву:

— Возлюбленная моя, Эвия, дорогая сердцу моему! Красота твоя сладка, как мед! Ты белая лань, прирученная Артемидой.

Не надо искать смысла в лепете влюбленного. Слова мудрых — вбитые гвозди, что крепят дела человеческие. Слова любви — рассыпанный горох, они понятны лишь тому, кому предназначены.

Не остывает с годами страсть в груди Диона, наоборот, она все более набирает силу. Так накапливают жар угли, оседая в кострище. И через десять лет Дион все так же, подобно юноше неразумному, лепечет Эвтерпе хвалу, от которой смущается она, словно дева. А когда они появляются на агоре в сопровождении сына Аполлония, рапсоды у храма по-прежнему слагают гимны в их честь.

Разлука для них — величайшее из зол. И часто, уходя в поход по приказу боспорского царя, Дион слушал прощальные слова Эвтерпы, перемешанные со слезами:

— Зачем, Дион, ты выбрал в покровительницы Виртуту, боевую подругу Арея? Если уж так необходима тебе божественная заступница, выбери любую из Муз. У того, кто посвятил себя Музам, жизнь мирная и кроткая. Тогда я постоянно буду возле тебя, и нам никогда не надо будет разлучаться!

Эллинским женщинам нравится, когда избранники сердца осыпают их драгоценностями. Они вешают дорогие блестящие безделушки на одежду, руки, шею, вплетают в волосы, накрашивают лица разными снадобьями и притираниями. Эвтерпа была не такой. Узорчатые покрывала из виссона не прельщали ее. Тех, кто любит богатые украшения, благородная жена стратега относила к продажным, рабским натурам. Скромность лучше смарагдов украшала солнцеликую Эвтерпу. Однажды Дион передал ей с гонцом золотую скифскую диадему, усыпанную драгоценными камнями. Эвтерпа отказалась надеть этот великолепный воинский трофей, подарила его матери Диона. Обрадованная таким вниманием Мехрийя поднесла ей в ответ другие, не менее ценные подарки. Но Эвтерпа отослала дары свекрови мужу вместе с коротким посланием:

«Тебе это золото нужнее, ты должен беспокоиться о благополучии воинов, чтобы они были одеты и накормлены, прекрасно вооружены. Мне же достаточно одного тебя».

Пока Дион где-то в чужой стороне защищал интересы чужого царя, Эвтерпа часто одна уходила далеко за город, надеясь увидеть возвращающееся войско. Она рисковала быть захваченной кочевниками или растерзанной дикими зверями, водившимися в прибрежных зарослях Танаиса. Аполлоний умолял мать поберечь себя или хотя бы брать с собой вооруженных рабов. Эвтерпа только смеялась в ответ.

Но не эти беды подстерегли Эвтерпу. Однажды вдали от города застиг ее страшный ливень. И нигде в степи не могла она найти укрытия. Домой Эвтерпа пришла мокрая, озябшая, а к вечеру почувствовала сильный жар.

Вернувшийся через несколько дней Дион застал жену в предсмертном бреду. У служителей Асклепия бессильно опускались руки.

— О месть богов! За что ты настигла меня? — в отчаянии воздевал руки к небу Дион.

На другой день утром Эвтерпа пришла в себя. Она попросила вынести ее во дворик. Когда лучи солнца согрели больную, скорбная улыбка осветила бледное лицо. Воспрянувшему духом Диону показалось, что смерть отступила. Он хотел уже принести богам достойные их милости жертвы, но Эвтерпа остановила его:

— Не торопись, любимый. Побудь со мной последние минуты, пока Харон причалит к берегу свою утлую лодку. Я уже слышу, как он зовет меня. Вели найти Аполлония.

Дион крикнул рабам, чтобы привели сына. Глотая слезы, Аполлоний встал у изголовья матери.

— Нет, не сюда, — слабо шевельнула рукой Эвтерпа. — Я должна видеть тебя. Вот так… Прощай, мой мальчик. Пусть долго-долго светит тебе солнце… А теперь иди…

Рабы увели рыдающего Аполлония.

— Прости меня, Дион, что одного тебя оставляю. Моя жизнь и любовь моя в тебе. Выполни мою последнюю волю. Люби Аполлония, и мачеху сироте не приводи. Пусть сын в тебе одном найдет и ласку и защиту. Другая женщина не убережет его чистым…

Скорбно внимал Дион словам умирающей. И не было у него сил ни закричать, ни пасть к ее ложу. Лишь когда смерть затуманила светлые глаза Эвтерпы облаком вечной ночи, он воскликнул:

— О, если бы я мог проникнуть в Аид! Я умолил бы Персефону вернуть тебя, Эвия!

Дион похоронил Эвтерпу за городом, у реки, под одинокой ивой. Никлые ветви ее скрыли от посторонних взоров могилу. Он заказал небольшой мраморный бюст жены, поставил на могильном холмике и ежегодно приносил возле него жертвы богам.

Двести сорок четыре года назад боспорский царь Полемон привел под стены Танаиса греческие отряды, вооруженные баллистами. Город оказал ему неповиновение, поддержав в междоусобной борьбе внучку Великого Митридата царицу Динамию. Штурмом овладев крепостью, разгневанный Полемон велел срыть городские стены и оставил в Танаисе свой гарнизон. Последующие цари Боспора не спешили отменять повеление Полемона. Почти сто лет город был лишен возможности сопротивляться. И только Савромат Первый, когда Танаису стали открыто угрожать кочевые племена, разрешил возводить оборонительные сооружения.

Танаиты немедленно взялись укреплять город. Многие жертвовали собственными домами, отдавая камень на строительство крепости. Они не только восстановили разрушенные Полемоном стены, но и укрепили их дополнительными каменными панцирями, углубили ров, выстроили новые башни.

День отмены Полемонова запрета стал общим праздником танаитов, и вот уже второе столетие ежегодно празднуется «День Танаиса» с обильными жертвами речному божеству — покровителю города, чье имя он носит. Покровителем Танаиса был всадник в плаще, с длинными волосами и бородой, символизирующими текущую воду, — таким его высекали на каменных плитах алтарей. Имя бога не произносили вслух, чтобы не выдать злым духам, а называли просто Богом Внемлющим.

Оборонительные укрепления Танаиса стали заботой жителей всего города: каждый год они выбирали девять эпимелетов — почетных попечителей градостроительных дел, а некоторые богатые граждане возводили на свои средства даже целые башни и оставляли на них памятные надписи в назидание потомкам.

Едва город обрел возможность защищаться, в нем вновь оживились торговля и ремесла. У пристани появились торговые корабли из Пантикапея, Херсонеса, Синопы. Купцы-перекупщики из Танаиса повезли товары вверх по Танаису и в Великую степь. Приток богатств усилил никогда не угасавшее стремление танаитов к самостоятельности в торговле. Они уже не хотели быть посредниками между пантикапейцами, херсонеситами, синопцами и степными народами. Они мечтали собственными кораблями бороздить Понт. Не случайно в Танаисе увеличилось число поклонников Афродиты Апатуры, покровительницы мореплавания. А в праздники Артемиды Таврополы — артемисии — многие мужчины возродили древний обычай надрезать кожу на горле в честь неприступной девственницы, владычицы доков.