Горы сдвинулись, как два щита. Зажатая между ними, беснуется река, вздымая над камнями тугие белые струи. Давно уже день опрокинул над степью сияющий купол неба, а здесь, в глубине теснины, царит сырой сумрак. Три всадника гуськом движутся вдоль отвесной стены по узкой горной дороге. Кони осторожно ступают по чужой каменистой земле. Обломки гранита, тронутые копытами, срываются вниз и с грохотом катятся в воду. Непривычное эхо, отражаясь от скал, пугает всадников: это кричат духи гор, сговариваясь сокрушить вторгшихся в их мир пришельцев.

Камнем взметнулся гортанный окрик:

— Кто такие?

Зарина натягивает повод.

— Гонцы от сираков к вейнахскому вождю!

Словно призраки, отделились от стены воины вейнахи[51]. Руки их натянули тетивы звенящих луков. Сираков заставили спешиться. У них отобрали коней и оружие, Зарине, Анту и Ассану завязали глаза, повели по тайной, вырубленной в скалах тропе. Вскоре повязки сняли. Гонцы находились в пещере. Вместо ложа — сдвинутые камни, по углам — медные светильники.

Воины, сопровождавшие гонцов, неслышно исчезли за спиной, будто ушли в стену. На четырехугольном отесанном камне посреди пещеры сидел пожилой мужчина, закутанный в бурку, отчего плечи его казались невероятной ширины. Папаха, сдвинутая на затылок, открывала узкий лоб. Сросшиеся над переносицей брови делали его взгляд суровым.

— Я вождь вейнахов. Что привело тебя в горы, женщина?

— Я дочь Томирии, царицы сираков. А в ущелье к тебе, вейнах, меня привела дружба. К Аланским воротам движется персидский верблюжий полк. Не сегодня, так завтра персы будут здесь. Огню и мечу предают они селения на своем пути. Я пришла во главе полутора тысяч всадников. Они к твоим услугам, вождь.

Надо перекрыть ущелье, пустить им навстречу быков с огнем на хвостах, а объединенным дружинам сираков и вейнахов надлежит вовремя отбить обоз и увести пленников.

— Дело говоришь, женщина! Я знаю о персах. Сейчас ты с телохранителями находишься на скале Джариехи. Она большая, утесистая и весьма крепкая — надежно закрывает вход в большую долину. На скале стоит башня. И дальше по ущелью есть башни. Нет пути, чтоб обогнуть их, нет крыльев, чтобы подняться к ним. Выше этого Джариехи — богатые поселения, моя родина, женщина! Персам туда не проникнуть. И они знают это. Скорее всего проводники поведут их через Джерахское ущелье в глубь вейнахских гор и оттуда дальше, на перевалы. В теснине, где бурлит Маккал-дон[52], и надо устроить засаду. Я дам вам пятьсот буйволов. Этого вполне достаточно, чтобы одолеть верблюжью силу персов.

Вождь вейнахов жестом пригласил Зарину следовать за ним. Молчаливые телохранители ее не двинулись с места. Через узкий проход, скрытый серым, слившимся с фоном стены одеялом, вождь и Зарина вышли к крутой лестнице и поднялись на башню. Над ущельем плыл туман. Красные отсветы костров на противоположной стороне теснины плясали на зубцах башни. Дальше, сквозь туман, проглядывались другие башни, грозные и неприступные. На них качались тревожные огни. Нет, персы сюда действительно не сунутся — разве что у них помутится рассудок.

— Вон там, ниже, вход в Джерахское ущелье. Мои воины покажут удобное место для засады. — Помолчав в раздумье, суровый вождь горцев сказал: — Смерть многолика. Много путей ведет к ней. Кровавую баню уготовила ты персам, женщина!

Вейнахские дружины закрыли проход вверх по ущелью. Сираки попрятались в расселинах ниже зияющей пасти Джераха, из которой вырывается забурунный Маккал-дон, сразу удваивая количество воды в Алан-доне. Дороги идут по обеим сторонам стремительного потока: только левобережная тянется прямо к скале Джариехи, а правая сворачивает в заросли Джераха.

Персы идут вверх с величайшей осторожностью. Дромедары полностью освобождены от груза. На них по двое сидят остроглазые воины, зорко осматривающие ущелье: не затаился ли где враг? Обозы, стада и пленники движутся позади. Расчет Зарины и вейнахского вождя прост: едва головной отряд втянется в теснину Джераха, одновременным ударом сверху и снизу они отсекут всадников от обозов, а навстречу им пустят стадо буйволов.

Со дна ущелья поднимается пар. Точно так же в души персов вползает непрошеный страх.

— О, Агура Мазда, пропусти нас домой! Зачем мы тебе? — шепчут побелевшие губы.

Жаманшин насторожен. Глаза его упираются в сумрак Джераха. Тишина… если можно назвать тишиной грохот сливающихся потоков двух рек. Кедхуда трогает дромедара. Войско движется за ним. Сзади, невидимая за поворотом, вспыхивает молниеносная схватка. Шум бурунов заглушает крики о помощи. Тела азатов уносит вниз двойная струя Алан-дона и Маккал-дона.

Впереди, в тумане, просвечивают скачущие огоньки, будто движется навстречу целое войско, освещая себе путь факелами. Персы молча готовятся к бою.

И вдруг все пространство впереди загородило беснующееся стадо. С налитыми кровью глазами ревущие буйволы появляются, словно исчадия подземного мира. Они несутся на оцепеневших всадников. Из-под бешеных копыт летят комья земли.

— О, Агура Мазда! Агура Мазда!

Зажмурившись, персы кидаются в реку. Крик испуганных верблюдов сливается с жутким, исступленным ревом налетевших буйволов…

В затишье не распознаешь настоящего кормчего, он проявляется в бурю. Зарина выдержала испытание бурей.

Надвигается осень. Струится в перелесках и мелких рощицах на остывающую за ночь землю медь листопада. И все чаще падают тихие, без гроз, дожди. Их неслышные нежные струи, словно заботливые материнские руки, ласкают побуревшие, готовящиеся к зимнему сну пастбища. А когда выдаются теплые солнечные деньки, над степью плывут серебряные ниточки-паутинки.

Зарина знает, что так испаряется роса, превращаясь в белые волоконца, улетающие вверх, пока не исчезнут в голубой лазури. Скапливаясь там, высоко над головой, паутинки собираются в большие кучи, похожие на вороха шерсти после стрижки овец, и они тяжелыми белыми облаками плавают в небе по воле ветра.

И степь, и лес вдоль речек укутывает долгий осенний туман, в котором бродит нечесаный дед Листоед. Своим беззубым ртом он жует оставшиеся травы, обгладывает листву. Глаза у него тусклые, слепые. Дремучая белая борода путается в ветвях, и нельзя разобрать, где кончается она и начинается туман. Кое-кто из сираков видел его, но встречаться с ним ни у кого нет охоты.

Вот в такое невеселое время отпросился Гобрий съездить в свой род, кочевавший где-то у Дона вдоль границ с меотскими землями, что под стенами Танаиса. Вскарабкавшись на лошадь, он уехал.

Вскоре после этого несколько дней стояла солнечная, почти летняя погода. Степь подсохла. Над ней опять летали паутинки. Лошади аппетитно щипали на пригорках проклюнувшуюся зеленую травку. Сторожевые посты нигде не видели на дальних холмах сигнальных огней. Ничто не предвещало беды. Но она уже шагала по сиракской земле. Весть о ней доставил Гобрий, рано утром прискакавший в Успу. Несчастный уродец дрожал, зубы его выстукивали частую дробь, тело было покрыто какой-то слизью…

Пал город Танаис. Ровно через четыре года после того, как Дион очутился в изгнании, под стены Танаиса с севера подошла огромная орда кочевых племен. Едва первые стрелы с подвешенными факелами упали на камышовые крыши, в городе вспыхнул пожар. Ветер легко перебрасывал пламя с дома на дом, и через несколько минут зловещий полог сплошного огня задернул небо над головами обезумевших жителей и защитников Танаиса. Вопли несчастных, вой ветра, треск камыша и рев пламени слились в одну мрачную мелодию гибели города. Уцелевшие от огня горожане бежали через распахнутые ворота в степь, прямо под стрелы готов…