– Алишер! – раздался рядом истошный женский крик. И тут же ребенок был взят на руки. Мать трясла мальчугана, глотавшего мороженое и рыдала от счастья, бесконечно говоря что-то по-таджикски…

Она неистово покрывала загорелое чумазое лицо ребенка поцелуями, а Алексей с блаженной улыбкой наблюдал за этой сценой, наблюдал за тем, как в здании вокзала появились многочисленные милиционеры и крепкие ребята в штатском, как они стали проверять документы у пассажиров.

Подошли и к нему. Он дрожащей, испачканной мороженым рукой протянул удостоверение. Человек в штатском посмотрел и протянул обратно.

– Пойдемте, товарищ капитан, – пробормотал Коля, преодолевая комок в горле. Горе капитана Кондратьева было так безмерно, что утешить его было нечем.

Алексея повели в выходу Коля и капитан милиции. Он брел медленно, еле волоча онемевшие подкашивающиеся ноги. Но дойдя до выхода, он неожиданно оттолкнул сопровождающих его и ринулся назад.

– Что вы?! – закричал он, бросаясь к крепкому лысоватому человеку в штатском, явно главному в группе. – Что вы медлите? Ловите их!!! Что вы их не ловите? Они же уйдут! Кто? Кто сделал это?!! Кто?!!!

Рука его потянулась к кобуре с пистолетом. Двое мужчин крепко схватили его за руки.

– У него только что погибли жена и сын, – шепнул Коля.

– Проводите его домой, – посоветовал лысый. – А то он тут ещё дел натворит… Товарищ Джаббаров погиб, и Юнусов вместе с ним, – сообщил он шепотом капитану. – Вышли из депутатского зала, Джаббаров хотел отдать какие-то распоряжения, сели на скамейку и…

Алексей уже обмяк и стал оседать на пол, почти ничего уже не соображая.

«Я с папой пойду за мороженым, я с папой хочу, я с папой хочу, я с папой хочу», – словно шептал ему в уши голос оставшегося навечно шестилетним Митьки.

– Да почему же я не взял его с собой?! – закричал Кондратьев, схватившись обеими руками за голову.

Капитан милиции и Коля вывели его из здания вокзала и повели к УАЗику, стоявшему слева. Алексей повернул голову и увидел бегущего к вокзалу того мужчину в черном пиджаке и цветном галстуке из очереди, который не пропустил его. Сделал было резкое движение по направлению к нему, но его держали крепкие руки. Алексей отвернулся. «А ведь этот человек, сам того не желая, спас мне жизнь», – неожиданно подумал он. – «Только зачем мне теперь жизнь? Какой в ней смысл?»

– Садитесь, Алексей Николаевич, – произнес Коля, подсаживая командира в машину. – Поедем домой…

– Вещи не заберете? – шепнул капитан милиции шоферу, но Алексей услышал эти слова.

– Не надо!!! – закричал он. – Ничего не надо!!! Поехали отсюда! Поехали!!! Гады, – процедил он сквозь зубы. – Гады… Зачем, зачем они это сделали?…

Коля сел за руль, капитан милиции отошел в сторону и провожал глазами тронувшуюся с места машину.

– Стой! – вдруг крикнул Алексей. – Останови машину.

Коля выполнил приказание.

– Ты… вот что… послушай… Иди туда… Принеси… Ну… короче, кепочку Митькину… Голубенькую, ты знаешь… Она там… лежит…

Избегая глядеть на командира, Коля вылез из машины и побрел к зданию вокзала.

– Стой! – крикнул Алексей. – Стой, погоди!

Коля остановился и оглянулся.

– Не надо, – махнул рукой Алексей. – Ничего не надо. Поехали…

Коля пошел обратно к машине, сел за руль, непроизвольно взглянул на командира и был поражен тем, что виски Кондратьева были совершенно седыми.

– Все, – прошептал Алексей, остекленевшими глазами глядя на Колю. – Все, – повторил он. – Прежняя жизнь закончена… Все…

И пыльный УАЗик тронулся с места…

Октябрь 1991 г.

… Моросил мелкий дождик, дул холодный северный ветер, когда Алексей вышел на перрон Загорского вокзала. В левой руке у него был маленький чемоданчик с бельем и туалетными принадлежностями, правой рукой он достал из кармана плаща сигарету. Поставил чемоданчик на перрон, закурил…

Гнусная погода до какого-то кошмара давила на психику, до ужаса хотелось швырнуть чемоданчик в одну сторону, а самому броситься под отъезжавший поезд. Это желание постоянно присутствовало у Алексея на перронах, на пешеходных переходах… Броситься, и все кончилось бы сразу, весь этот кромешный мрак, в котором он пребывал уже второй месяц. За это время он похудел на десять килограммов. Он практически не мог есть, друзья чуть ли не силком впихивали в его рот хоть какую-нибудь пищу. Его тянуло только к одному, к чему-нибудь такому, что бы помогло ему хоть на какое-то время забыться, хоть как-то затуманить мозги. Так и теперь он стал искать глазами какое-нибудь питейное заведение. На вокзальной площади углядел облезлую пивнушку, около которой топтались корявые алкаши с багровыми мордами. Ноги сами понесли его туда.

Не так-то просто было получить в руки вожделенную плохо вымытую кружку пенного разбавленного пива. Надо было отстоять приличную очередь, послушать пустых нелепых разговоров, вдоволь надышаться смрадом и перегаром. И вот… кружка у него в руках… Потом вторая, третья… Сигарета, ещё одна, еще… Так, вроде бы, легче… Можно идти…

Алексей взял в руку чемоданчик и пошел на улицу Красной Армии, где ждали его родители и сестра Таня. Он телеграфировал им из Душанбе перед посадкой на поезд. Как же он молил Бога о том, чтобы повторилось то же самое, что произошло на том же вокзале в августе… Но ничего не произошло, он спокойно сел в поезд, и через двое с лишним суток был на Казанском вокзале в Москве. Перешел площадь, сел на электричку, проехал полтора часа, и вот… он здесь…

В принципе, он не имел никакого желания видеть ни родителей, ни тем более сестру. Он не хотел видеть в глазах жалость, сочувствие, соболезнование. Он с детства этого терпеть не мог. Особенно страшила его встреча с матерью. Простая хлебосольная женщина, толстушка и хлопотушка, наверняка бы с порога заголосила и бросилась ему на шею с причитаниями. «Ой, Леночка, ой, мой внучек ненаглядный Митенька!!!», – голосила бы она нараспев и махала бы толстыми короткими ручками. Отец, худощавый, высокий, скрестив руки на груди, молча бы глядел на Алексея, а сестра старалась бы не встречаться с ним взглядом. А на её сына, восьмилетнего Сашку ему самому было бы тяжело смотреть – двоюродные братья были очень похожи друг на друга.

Но что было делать? На всей огромной, страшной и враждебной земле двухкомнатная квартирка на улице Красной Армии неподалеку от Троице-Сергиевой лавры была единственным местом, где его ждали, где он мог бы отдохнуть, где он мог бы укрыться от всего этого наплывающего на него со всех сторон зловещего кошмара. Все-таки это его родители, все-таки это в некоторой степени его дом…

От трех выпитых кружек пива кружилась голова, от выкуренных многочисленных сигарет было гнусно и тошно во рту. Зато боль стала как-то послабее, потише, она словно заглохла на время…

Дождь и ветер усилились, причем как назло холодный ветер дул ему прямо в лицо… Он быстро промок, и как страшное наваждение мелькнул в памяти гарнизон под Душанбе, лютая жара, ишаки и верблюды, лениво пасущиеся около дороги, и бегущий навстречу ему загорелый Митенька, бегущий, что-то кричащий и машущий пухленькими ручонками. «Папа пришел! Папа пришел!»

Алексей скорчился от невыносимой боли, чемоданчик упал на мокрый асфальт, пальцы скрючились, судорога пробежала по лицу. «А если бы я не стал их отправлять, ведь они были бы живы», – в тысячный раз буравила воспаленный мозг одна и та же мысль, и не просто буравила, а словно кто-то красный, злой, с гнусной улыбкой на здоровенной морде говорил ему это и ржал в лицо. «Были бы живы, были бы живы, дурачина ты придурочная, идиотина гребаная… А теперь ты один-одинешенек, и никому ни на хрен не нужен… Вояка-капитан… Никогда ты не станешь майором…»

– Чего чемодан швырнул? – пробасил кто-то сзади. – Нажрался, что ли? У, пьянь позорная…

– Пошел ты…, – прорычал Алексей, даже не глядя назад, поднял чемоданчик и быстро зашагал вверх по склону.