Вот он, двухэтажный облезлый домик, в котором прошла его юность… Именно сюда они переехали из Горького, здесь неподалеку его школа, в которой он проучился шесть лет… Здесь проходила его т а жизнь,

та, которая была до Лены, до рождения Мити, другая жизнь, доармейская… От этой мысли ему стало как-то полегче, воспаленному мозгу показалось, что ничего не было вообще, что все это ему привиделось, и армия, и военное училище, и знакомство с Леной в Белгороде, и рождение Митьки, и Афганистан, и душанбинский вокзал, и голубая кепочка, и лакированная босоножка… Ничего не было… Ему только семнадцать, он десятиклассник… И вот его дом, там, на втором этаже квартира номер четыре, где его родители Николай Фомич и Клавдия Карповна, где его шустрая и язвительная сестра Таня, учащаяся фельдшерско-акушерского училища…

… Сейчас он войдет в родную квартиру, его напоят чаем, а мать накормит своими вкуснейшими пельменями… Сейчас, сейчас…

… Облезлый подъезд, знакомый запах, такой едкий, но в то же время такой родной, знакомый…

Вот она, квартира номер четыре… Вот он звонок…

Алексей нажал кнопку звонка. Но почему-то никто не открывал… Он продолжал давить на кнопку, но за дверью стояла зловещая тишина. Жуткое раздражение охватило им, он стал пинать дверь ногами, но все совершенно бесполезно. «Куда они запропастились?» , – бормотал он и все звонил, звонил…

– Лешенька, Лешенька! – послышался голос снизу. Он поглядел назад и увидел семенящую по лестнице мать в своем стареньком пальто. За ней возвышалась голова отца в нахлобученной на глаза кепке.

Мать, перепрыгивая короткими ножками через ступеньки, неслась к сыну. На последней ступеньке она оступилась и растянулась носом вниз. Почему-то это жутко разозлило Алексея, его охватило чувство бешеной досады.

– Что же ты так неаккуратно? – проворчал он и стал поднимать мать. Та заголосила и бросилась ему на шею.

– Ой, Леночка, ой мой дорогой внучок Митенька…, – нараспев причитала она. Все, как он и ожидал.

– Да не надо же, мама, не надо, – шептал он, целуя мать в пухлую щеку. – Не надо, пожалуйста…

Поднялся и отец, легонько отстранил мать, протянул сыну крепкую заскорузлую ладонь. Потом они по-мужски обнялись и поцеловались.

– Встречать ходили, на вокзал ходили, как это мы тебя там упустили…, – всхлипывала мать, пытаясь достать дрожащими пальцами ключ из кармана пальто.

– Да я же говорил, что встречать не надо, час пик, давка такая, черта с два там кого-то найдешь, в этой давке, – ворчал Алексей.

– Да как же сыночка не встретить, как же не встретить, такие дела, ой какие страшные дела…, – продолжала голосить мать, никак не в состоянии вставить ключ в замок.

Отец легонько отстранил её и открыл дверь…

… Вот она, родная квартира… Только все как-то по-другому… Другая мебель, другой запах… Довольно уютно, но все какое-то чужое…

– Таня-то где? – пробасил Алексей, ставя чемоданчик на пол.

– Она с Сашенькой пошла в музыкальную школу, я говорила ей, пропустите сегодня, Лешенька приезжает, а она ладит свое, обязательно надо, и все тут… Ты же знаешь её характер… Ее не переспоришь…

– С мужем-то не сошлась? – равнодушным голосом спросил Алексей, только бы не молчать и не слушать причитания матери.

– Откуда там? Да и не надо, ну его к лешему, алкаша этого, – говорила мать, снимая с себя пальто. Снял плащ и кожаную кепочку и Алексей, и мать снова заголосила, взглянув на сына.

– Коля, погляди, Коля, он же весь седой… Коля, ты погляди, ты что, не видишь, что ли? Ой, ой, ой, сыночек, родненький, тебе только тридцать три, а ты весь седой, как старик… Ой, сыночек…

– Голова болит, мам, – мрачно процедил Алексей, снял мокрые ботинки и прошел в комнату. Да, здорово тут все изменилось за эти годы…

– Ладно, ладно, не буду, не буду, я пельмешек налепила, сейчас разогрею, покушаешь домашнего…

Накрыли на стол, но даже материных пельменей совсем не хотелось Алексею. Он не мог дождаться того момента, когда отец откроет бутылку водки и нальет ему полный стакан. «Нет,» – неожиданно подумал он. – «Это не мой дом, здесь все чужое, мой дом остался там, в гарнизоне, среди пыли и духоты, среди ишаков и верблюдов… А здесь я жить не буду, не могу…»

Наконец-то пришел долгожданный час. Отец чинно, молча налил всем по рюмке водки.

– Царство им небесное, – глухо произнес он, поднял рюмку и залпом выпил. Мать не выдержала и снова заголосила. Тут раздался звонок, и она побежала открывать. Вскоре на пороге комнаты появилась Таня, держа за руку восьмилетнего Сашку. Сходство с покойным Митенькой было настолько разительное, что Алексей вздрогнул и смертельно побледнел.

– Здравствуй, Лешка, – тихо произнесла Таня и обняла брата. – Ты извини, Сашке обязательно надо было сегодня в музыкалку, контрольный урок, понимаешь…

– Дядя Леша! – закричал Сашка и подбежал к дяде, но тот стоял бледный и недвижимый, не в состоянии произнести ни слова. Все переглянулись. Алексей поднял свою рюмку, залпом выпил, а потом дрожащей рукой налил себе ещё и опять выпил.

– А стаканов в доме нет, что ли? – хрипло спросил он. – Это какие-то наперстки просто, я же мужик, как-никак…

Пораженный его раздраженным тоном, Сашка осекся и обиженно приостановился на середине комнаты. Таня укоризненно поглядела на брата.

– Он не понимает, Леш, – тихо сказала она. – Ему только восемь.

– Извини, – проворчал Алексей, подошел к племяннику и протянул ему свою загорелую, шершавую руку. – Здорово, Александр, как дела?

– Хорошо, – прошептал мальчик.

– Ну и хорошо, раз хорошо, – только и сумел произнести Алексей…

… На следующее утро, проснувшись часов в пять, Алексей вышел из дома и побрел к вокзалу…

В голове было мутно, его тошнило, он не мог даже курить. Хотелось опохмелиться, но он понимал, что в такое время это сделать совершенно невозможно. Надо было терпеть…

И, тем не менее, как ни странно, настроение было бодрое. Погода улучшилась, было прохладно, но дождя не было, с неба светила полная луна. И Алексей шагал на первую электричку… Ноги сами его несли туда. Он отчетливо понял, что не может здесь оставаться, хотя бы по той простой причине, что в маленькой двухкомнатной квартире ему просто не было места. Он провел ночь в комнате с родителями на скрипучей раскладушке, постоянно ощущая, что родители не спят. А сам, поворочавшись, утомленный дорогой, заснул часа в два ночи. А проснувшись, умылся, побрился, написал записку родителям и не взяв с собой ничего, вышел из дома…

Еще вчера, когда он подходил к родному дому, у него были какие-то эфемерные надежды на то, что здесь он забудется и хоть как-то успокоится душой, хотя бы на короткое время. Надежды эти рассеялись как дым. Он не нашел здесь ту точку опоры, которую искал. Ему было тоскливо и тягостно дома. Его худшие прогнозы оправдались – суета и хлопоты матери, суровое, морщинистое лицо отца с глубоко запавшими глазами, нарочитое бодрячество сестры Тани, все это только лишь раздражало его, все это было далекое и чужое. А свое – это там, в Таджикистане, гарнизон, пыль, жара, ишаки, дыни, арбузы, и Митька, бегущий к нему… А больше ничего не было, и их не было, ни Митьки, ни Лены… Осталась от них скромная могила на русском кладбище в Душанбе… И он, рано постаревший, поседевший в тридцать с небольшим, уставший от жизни, молодой старик, понятия не имевший, что ему делать дальше в жизни… Нет, осталась ещё армейская дружба… Остались воспоминания о страшных и тем не менее, славных годах молодости, когда они ежеминутно рисковали жизнью, выполняли свой долг, выручали друг друга, боролись, страдали и умирали…

В Москве в Ясенево жил его фронтовой друг Сергей Фролов, его лучший друг, незабываемый весельчак и балагур Серега, Сергуня, Сержик. Не было в их части столь незаменимого человека. Сергей пел, играл на гитаре, знал нескончаемое число песен, анекдотов, было такое ощущение, что он их придумывает сам, потому что он практически никогда не повторял уже рассказанного им анекдота. Они были прекрасной парой – коренастый черноволосый острый на язык Сергей с постоянной искоркой в больших карих глазах, и высокий, крепкий белобрысый Алексей, обычно невозмутимый и спокойный…