Он вновь был весь грязный, в саже, как трубочист, однако довольно пыхтел над автомобилями. Бари любил рассказывать. Что большую часть своей жизни он именно что любил копаться в них, с интересом смотря устройства в них и подобного рода всякие примочки. Где бы он не работал, он всегда старался быть близким к этим только-только входящим в моду новшествам, и целыми часами сидел в них. Ему нравилось в них что-то крутить и привинчивать, и не было для него лучше работы, чем эта.

 Рядом с ним, вернее, над ним стоял, расправив по-петушиному руки, Витус. Ему очень шла эта поза, - не раз отмечал про себя Бариджальд, молча занимаясь своей работой и слушая поучения от этого финансиста, единственной причиной существования которого являлось то, что он однажды привёл на биржу Гая и Вингерфельдта, обеспечивая их деньгами, чего, например, не мог дать тот же Бари. Витус жаловался на тяжёлую жизнь, подмечая всю безнадёжность своего положения Затем он ударился в прошлое, выискивая плохие моменты для красочности содержания – и это ему очень даже удалось. Так он нашёл в закоулках памяти момент, когда работал на какой-то стройке, и, работая как-то ночью, чтобы получить больше денег, подхватил двухстороннее воспаление лёгких.

 - Давай, закуривай, и иди отсюда! – не выдержал подобных страстей Бариджальд.

 - Постой, я же ещё не всё порассказал…. Вот например, я помню, как переболел чахоткой…

 - Слушай, давай пошевеливайся и иди отсюда. Вон, дяде Алексу расскажи, или, точно! Нерсту. Они тебя поймут и пожалеют. Хватит мне над ухом зудеть. Иди, иди отсюда!

 Витус обиделся на подобное поведение собеседника, но вынужден был уйти, ибо в руках голландца имелся мощный компромат в виде донкрата, а кто против голландца с этим инструментом? Уж точно не он. Пусть всякие смельчаки с этим разбираются, а он относительно этого полностью спокоен. И да, дядя Алекс… Разве уж это такая плохая и скверная мысль? Нельзя отрицать предложение довольно беззлобного и деятельного работника. Да, нельзя.

 Из-под машины высунулась фигура недовольного Бари с ключом наперевес.

 - Я непонятно сказал? Ты меня ещё и дымом решил обдать, как паровая машина?

 - Всё-всё, я ухожу-ухожу.

 Витус не успел убрать ноги отсюда, как вновь появились вездесущие Николас и Гай, как всегда о чём-то с интересом разговаривающие – ибо уж у кого-кого, а уж у них впечатлений хватало. Бариджальд повертел в руках ключ, после чего взглянул на Николаса с неподдельным уважением – уж о недавней победе этого серба знали все в компании. Бари слегка усмехнулся, глядя прямо на него.

 - Ну-с, мелкий текущий момент что ль? Смена масла, шприцовка, шпаклёвка, покраска – и пожалуйте в рейс?

 Он намекал на синяки, полученные в бою.

 - Какого масла? – испугался Николас.

 - Понимаешь, Николас, наш друг убеждён, что Господь Бог сотворил человека по образцу и подобию автомобиля! – расхохотался Гай. Всё-таки он обладал прекрасным талантом подмечать всё новое, да ещё и в точку.

 Бариджальд улыбнулся и вновь исчез в электромобиле дяди Алекса, умело орудуя донкратом. Николас ничего не ответил, лишь улыбнулся этому удачно сказанному выражению Гая, после чего вслед за последним вошёл в здание компании. Гезенфорд сразу же свернул куда-то в сторону, и остановить его уже было невозможно, да и не нужно.

 Этим же утром, той же дорогой, что и Гезенфорд, отправился другой человек из компании – Алекс Вингерфельдт, злобный на весь свет, а в особенности на своих собственных подчинённых. Церемониться он особо не любил, что и проявилось в последствие. Дабы показать своим подчинённым, кто тут хозяин, он пропустил ток через умывальник и с чувством выполненного долга вновь ушёл к себе в лабораторию, забыв уже обо всём на свете – ибо на это у него имелись уже все основания. Первым испытателем сего творения дяди Алекса суждено было оказаться никому иному, как Гаю Гезенфорду… Жестокий приговор.

 Он обожал устраивать скандалы на пустом месте, а уж если и давался повод, он просто не мог устоять перед соблазном закатить страшную истерику, и тем самым довести человека до отчаяния. Ему нравилось выводить людей из себя, показывая свою точку зрения. Это, одним словом, доставляло ему несравненное удовольствие, видеть, как кто-то бьётся в истерике, визжит, и всего-навсего из-за каких-то верно подобранных слов. Чего греха таить – язык Гая родился впереди него, что и проявлялось постоянно, он любил делать едкие замечания по тому или иному поводу, особо не стесняясь в выражениях, и порой часто обижал людей своими колкими фразами. Народ, бывший в деловых кругах, терпеть не мог ни его, ни его директора. У Вингерфельдта был такой же несносный характер, и он всячески пытался навязать свою волю, если же его не слушали – то тут уж надо пенять на себя. Но даже дядя Алекс не был так не любим в свете, нежели Гай. Этот валлиец находил комичность во всём, что его окружало, и стремился поскорее показать это остальным, просили они его или нет.

 К своему не то счастью, не то несчастью, Гай подошёл к злополучному умывальнику вымыть руки… В следующий миг всё здание компании содрогнулось от дикого крика не то зверя, не то человека. Затем раздался грохот, шум, смех, как у черта из табакерки и звуки приближающихся шагов прямо у лаборатории Вингерфельдта.

 Нерст, дежуривший у входа, укрывшись своими нитями накаливания и книгами, особо страшился этих звуков, поняв, что это явно не к добру. Хотя, бесспорно, о коварном заговоре дяди Алекса против своей же компании он не знал. Гул по лестнице нарастал, и первым не вытерпел всё тот же дядя Алекс, со страхом и с интересом смотрящий на вход. Затем шум прекратился.

 - Это призраки нашей славы? – тихо спросил Нерст, выглядывая из-за книг.

 - Нет, это просто у нас завёлся домовёнок… - покачал головой дядя Алекс.

 Возле входа раздались громкие шорохи, затем они вновь стихли. Ветер таинственно приоткрыл дверь в лабораторию. Вновь тишина. Затем (как понял Нерст, по подоконнику) прошёлся торжественный, нарастающий марш, настуканный пальцами, и постепенно приближающийся. И Нерст, и Вингерфельдт с интересом ожидали дальнейшего развития сюжета. Им пришлось ждать достаточно долго. В конце-концов, не дождавшись, они вернулись к своей работе, и забыли всё на свете, в то время как «домовёнок» вошёл в лабораторию, прокрался несколько шагов, шмыгнул носом и вдруг громко закричал петухом, что глава великой компании Европы мог бы получить первое место по прыжкам в высоту со стула.

 - Ах, это ты, Гай! – всё ещё приходя в себя, сказал Вингерфельдт.

 - Наш местный домовёнок, - не смог удержаться Нерст. – Чёртик из табакерки.

 - Вам бы лишь бы лишить меня христианства, нехристи, а я может, крестик ношу.

 - Лучше бы ты крестиком вышивать умел, - вздохнул печально дядя Алекс.

 - Ну, что касается моих сверхспособностей, то да, их можно кратко охарактеризовать так: «А ещё я крестиком вышивать умею».

 Нерст сунул в рот лист табака и искоса оглядел худощавую фигуру одного из самых грандиозных деятелей компании. Критично осмотрев её, он нашёл, что нити накаливания гораздо интереснее, и снова вернулся к ним, принявшись за свою однообразную работу. Дядя Алекс одарил его благодарным взглядом, после чего взглянул на Гая: «Дескать, по что пришёл?». Наверное, Гезенфорд понял этот намёк по его глазам, состряпал рожу разозлившегося тигра, готового рвать и метать, после чего разбавил её несколько каплей обидчивости, поняв, что переборщил:

 - Какая научная работа связана с умывальником и какой номер патента она в себе содержит?

 - М-м, какая сегодня прекрасная погода! – только и вымолвил Вингерфельдт.

 - А акции чешских крон недавно выросли на рынке в Зимбабве, - добавил Нерст.

 - Ты тут зубы мне не заговаривай! – пригрозил пальцем Альберту Гай. – Я-то знаю всю твою порядочность и доброту. Так что, и не пытайся, нехороший человек. Так каким образом оказался ток в умывальнике?

 - Говорю же, сегодня прекрасная погода! – не сдавался дядя Алекс.