После этого он предложил Николасу помочь расправиться с багажом, привезённым в квартиру. Николас сразу почувствовал запах чего-то нового, и немало удивился, когда вскрыв чемоданы, развязав узлы, на столе стали появляться груды всяких книг. Книги, книги, книги. И ничего уже кроме них!

 И наконец одно небольшое письмо, написанное корявым почерком на пожелтевшей бумаге, которое Гай тут же выхватил из рук опешившего серба, заявив, что эта бумажка представляет историческую ценность в недалёком будущем. Немного откинув в сторону свой хлам на столе, Гезенфорд быстро забил свободное пространство наукой, и только после этого стал чувствовать себя счастливым. С чувством выполненного долга он вновь пошёл на кухню, где вновь занял свой стул и долго всматривался в собаку, свернувшуюся у ног хозяина, и давно привыкшую к его частым отлучкам.

 - Всё течёт. Всё меняется. Но мы порою остаёмся прежними, вместо того, чтобы бежать вслед за временем. Может, в этом-то и заключаются все трагедии людских судеб?

 На этот вопрос Гай вовсе не требовал ответа, и было видно по всей его фигуре и задумчивому лицу, что это скорее мысли вслух, чем попытка возобновить разговор. Но Николас откликнулся, чем привёл Гая в некоторое недоумение:

 - А тебе не казалось никогда, что люди меняются вместе со временем бессознательно? Просто некоторые не замечают этого, а другие – да. Разве ты не изменился за тот короткий период времени, что я тебя не видел?

 Гай удивлённо поднял голову, долго думая, отвечать на этот вопрос или нет. Никогда на его мысли вслух никто не отвечал тем же, и теперь он смутно пытался понять, что в таких случаях надо делать.

 - А разве я должен оставаться прежним со своей собачьей жизнью? Судьба обеспечила мне счастливую жизнь, только вот, что с ней делать дальше, я уже не знаю. Меня, Нико, знаешь, не зовёт никакая звезда, как других. Все эти мои работы – это лишь попытка уйти от себя, своей жизни. А ведь если хорошенько вдуматься, я ведь так и не жил по-настоящему. Я работал на многих предприятиях, где труд делал из человека животное, и знаешь что? Самым лучшим для меня оказалась та работа, которая требует нечестности и ловкости. Теперь я опять её потерял, и теперь вынужден вновь бежать от себя в этих каменных джунглях. Но я по-прежнему одинок, я по-прежнему бесполезно думающая машина, единственная в своём роде из-за её неповторимости.

 - Это ведь Нобель сказал? – оживился Николас. И после кивка Гая он поспешил ответить на этот длинный монолог. – И ты жалеешь о том, что бросил свою работу вора?

 - Нет! – с жаром воскликнул Гай. – Я даже рад, что именно так всё получилось! Но теперь меня съедает изнутри некая тоска, с которой я справиться не в силах. Здесь, у Вингерфельдта я обрёл себя, и в то же время потерял. Я так и не нашёл истинную утёху своей жизни. И весь этот мир кажется мне таким ничтожным, таким маленьким. Почему я стал вором? Так меня вынудила судьба. Ты видел когда-нибудь голодающих в трущобах? Это грозило и мне, если я что-нибудь бы не предпринял.

 - Но разве у тебя не было честных путей к достижению успеха?

 - Наверняка были, - задумался Гай. – Но на тот момент все места, где я работал, давали доход, который не позволял мне даже сводить концы с концами. Да, я рисковал своей головой, ввязываясь в этот уголовный мир, но иначе было нельзя. Судьба обозлилась против меня. И ей надо было забить меня до конца. Знаешь, ей это здорово удалось!

 Он опустил голову, снял кепку, и солнце поиграло на его светлых волосах. Весь вид Гая выдавал в нём какого-то деревенского парня, он относил его к тому классу, что считался нищим – что состоял сплошь из фабричных работников и матросов. Но он стоял их всех выше по лестнице разума и выводов.

 - Знаешь, чтобы быть философом, вовсе не обязательно читать множество заумных книг. Порой хватает трезвости и ясного взгляда, совмещённых с жизненным опытом, чтобы делать правильные опыты. В книгах все наиграно – потому что те, кто их писали, не видели жизни. Они пишут о том, о чём сами не имеют ни малейшего представления. Знаешь, я ведь тоже пробовал писать. Но меня забраковали. Потому как в моих рукописях дышала жизнь. А эти редакторы, что и писатели, все из одного теста, все они – бесчувственные автоматы, целью которых являются лишь деньги.

 - Да, - вздохнул Николас, выслушивая эту исповедь. – В нашем мире деньги куда важнее человека. Главное преуспеть. Неважно, что ты теряешь этим жизнь.

 - Вот именно! – загорелся Гай. – Люди теряют жизнь на поприще денег, а нас учат ими ещё восхищаться. Мы должны идти все по стопам людей, которые становятся просто животными. Одно дело рабочие – их вынуждает судьба переменить привычный уклад жизни, заставляет опуститься до первобытного состояния. Для меня до сих загадка – как я сам не спился и не испортился в этом мире, где столько соблазнов. Многие давно уже забили на эту жизнь, ибо она их кинула в такие дали, где жизнь для них, как безделушка в доме и не приносит никакой радости. Наверное, так правильно, как думаешь?

 Серб согласно кивнул, чувствуя себя как-то не по себе при всех этих разговорах. Гай глядел вперёд глазами, повидавшими жизнь, но как далёк был этот человек с соломенными волосами от этого мира, полного утёх, и отвергшего его! Назад его уже не примет никто. И ему приходилось жить с этой мыслью в разбитом сердце, молча переживая своё состояние.

 - Это когда-то пройдёт, - заключил Гай весьма устало. – И прежний Гай снова будет работать как чёрт, успевая всем из компании надавать подзатыльников, подсчитывая доходы, провёртывая свои хитроумные аферы в маленьком часовом магазине, и потихоньку будет продолжать грызть ножки стульев великих титанов-господ вроде Рокфеллера с Морганом.

 После этого он несколько минут гладил собаку. Вдруг в нём проснулось вдохновение. Он подошёл к окну, и глаза его загорелись одержимостью.

 - Я хочу взлететь в небо! Это так ново и так притягивающее! Всегда всё новое притягивает людей, и я, я тоже хочу затянуться от этого нового занятия! Может, в этом и будет заключаться моё призвание? Кто знает.

 Он вдруг достал гитару, и стал задумчиво набирать на гитаре грустный мотив:

 В наших глазах крики вперёд

 В наших глазах окрики стой

 В наших глазах рождение дня

 И смерть огня.

 В наших глазах звёздная ночь

 В наших глазах потерянный ра-ай![2]

 Он резко прервал свою песню, взглянул куда-то в сторону и поспешил немного переключить тему, затянув совсем другую по мотиву и смыслу песню, но тоже подходившую его настроению:

 В небе над нами горит звезда-а!

 Нету кроме неё, кому нам помочь.

 В тёмную-тёмную лу-унную ночь!

 Продолжает съедать меня тоска,

 Верная подруга моя-а![3]

 После этого он отложил в сторону свою гитару, и глаза его метали молнии.

 - Уйди! Оставь меня. Я хочу побыть один. Разве ты что-то понимаешь в этой жизни? – он горько усмехнулся. – Вон!

 И Николас поспешил исчезнуть, изумляясь перемене в характере своего друга и соседа. Гаю могло помочь только время…

 В конце концов, наконец, для Гая произошло то, что окончательно испугало его, и заставило посмотреть на себя с другой стороны, с которой на него обычно смотрели все остальные люди из его окружения.

 В этот день он сидел на лавочке, наклонив голову. И его лица совсем не было видно, сидел он в своей привычной для себя одежде: штанах, уже помятых и кое-где износившихся, рубашке, давно нестиранной, и выглядевшей на деревенский лад, жилетке и кепке, тоже видевших время. Он сидел так долго, погружённый в свои невесёлые думы о туманном будущем…

 В этот миг подошёл жандарм.

 Гай, которого чутьё приучило к тому, чтобы страшиться и опасаться этих людей в форме, резко насторожился и обмер. Хотя он и знал, что ничего не совершил преступного, чутьё настроило инстинкт самосохранения, и теперь они вдвоём убеждали разум что-то предпринять, например, сбежать.