Мустафа непринуждённо уселся в кресло и протянул руку к портсигару.

Рафига ударила его тряпкой по руке.

— Куда полез? Расселся, как дей! Вставай немедленно! Слышишь? Вставай, кому я говорю! А то господин зайдёт…

— Ну вот, опять за своё! Я же объяснил тебе, что с сегодняшнего дня господина нет.

— Вставай! Вставай! Не шути!

Мустафа перестал улыбаться.

— А я не шучу. Да ты не бойся, Рафига. Уж если они сели за стол, то не скоро поднимутся. Ты лучше сама присядь вот в это кресло. Потолкуем с тобой не спеша. Всё в этом мире проходит…

Во дворе крякнул клаксон военной машины. Рафига выглянула на балкон.

— Солдаты приехали!

— Нам-то что за дело до них, — равнодушно отозвался Мустафа. — Пусть приезжают. Видно, побаиваются, чтобы на генерала покушения не было. И в городе охрана усилена. Куда ни глянешь, кругом полиция да-солдаты.

— Мустафа, — тихо сказала Рафига, — ты слышал, вчера снова взорвали бомбу в порту. Пароход загорелся.

— Склад, а не пароход. Да и тот, к сожалению, потушить сумели.

В столовой засмеялись. Мустафа посмотрел на дверь, решительно взял со стола портсигар, щёлкнул зажигалкой, прикуривая.

— Садись, Рафига. Я тебе что-то интересное расскажу.

Рафига взглянула на него недоверчиво.

— О чём расскажешь?

— Ты садись, иначе ничего не скажу.

— Ну и не надо! Некогда мне рассиживаться с тобой.

— Будь по-твоему, — сдался Мустафа, — женщину разве переспоришь? Но только, чтобы разговор этот остался между нами. Ни Малике, ни Фатьме-ханум — ни слова! Ладно?

Рафига досадливо поморщилась.

— Ну-ну… собрался говорить, так говори. Каждый раз жужжишь на ухо: «Пусть разговор останется между нами». Проболталась я хоть раз?

Мустафа выпустил облачко дыма, разогнал его рукой.

— Не сердись, дорогая. Я знаю, что на тебя можно положиться… Слушай: вчера вечером у Джака играли в карты, был там и наш господин. Бен Махмуд проиграл целую кучу денег, потом опьянел и сцепился с судьёй…

— Подумаешь, — прервала его Рафига. — А ты другую новость слышал?

— Какую?

— Купца Мухаммеда знаешь?

— Знаю.

— А что в его лавке нашли целый ящик винтовок, знаешь?

— Неужели? — воскликнул Мустафа, роняя пепел сигареты на ковёр.

— Вот тебе и неужели! Мухаммеда, говорят, полиция арестовала, да другие купцы взяли его на поруки. По слухам, с сегодняшнего дня полиция все лавки будет обыскивать.

Мустафа изменился в лице.

— От кого ты слышала это?

— Господин за завтраком рассказывал Фатьме-ханум.

— Ещё что говорил?

— Не знаю. Я ушла.

Некоторое время они молчали. Мустафа докурил сигарету, придавил её в пепельнице, тряхнул головой, словно отгоняя навязчивую мысль.

— Что же ты замолчала, Рафига? Посмотри-ка на меня.

Он нежно взял девушку за руку. Рафига сердито отдёрнула её.

— О аллах, как ты себя ведёшь! А если кто-нибудь увидит?

— Пускай смотрят! — беспечно отмахнулся Мустафа. Ты — Лейла, а я Меджнун. Да, ты моя луноподобная пери. Не лишай меня своей милости, луноликая! Хочешь, на колени перед тобой встану? — Мустафа в самом деле опустился на колени. — О королева всех пери! Твои пронизывающие душу глаза…

Рафига дробно, как от щекотки, расхохоталась. Потом спохватилась:

— Сейчас господин войдёт! Вставай, скорей! Вставай, говорю!..

— Не встану, моя пери! — упорствовал Мустафа. — До тех пор не встану, пока ты сама не возьмёшь меня за руку и не поднимешь. Пусть голову с меня снимут…

В гостиную вошла улыбающаяся Малике. Мустафа поспешно вскочил. Рафига покраснела.

— Конечно! — сказала Малике. — Где Рафига, там и Мустафу ищи!

Мустафа шутливо развёл руками.

— Что делать, где пери, там должен быть и дэв.

— Ну, коли ты дэв, — сказала Малике, — то возьми этот рецепт и лети в аптеку за лекарством.

— Лечу! — охотно согласился Мустафа.

Оставшись одна, Рафига проворно вытерла со стола пепел и влажные следы от бокалов, расставила по местам кресла. С полной окурков пепельницей в руках, она направилась было к выходу, как в дверь постучали.

— Войдите, — сказала Рафига, снова поставив пепельницу на стол.

На пороге появился молодой капитан во французской военной форме, окинув взглядом Рафигу, улыбнулся.

— Простите, мадемуазель, мне нужен полковник Франсуа.

Рафига поклонилась:

— Одну минутку, мсье.

Полковник Франсуа вошёл, вытирая платком блестящую лысину и побагровевшее от выпитого лицо.

— Жозеф? В чём дело, капитан? Что произошло?

Козырнув, тот протянул полковнику какой-то листок.

— Вот… В городе распространяют прокламации.

Прочитав, полковник сложил листок вдвое, небрежно сунул в карман.

— Полиция извещена?

— Да. И коменданту сообщили.

— Хорошо. Посты чаще проверяйте. Пусть люди будут поосторожнее.

— Слушаюсь! — козырнул капитан. — Разрешите идти?

— Ступай.

Не успела закрыться дверь за капитаном, как из столовой вышел генерал Ришелье. Полковник вынул из кармана листовку.

— Последние новости… — в голосе Франсуа прозвучала ирония. — Прошу познакомиться.

Генерал пробежал глазами листок, изредка бормоча под нос:

— «Колонизаторы, убирайтесь вон»… «Довольно пить кровь алжирского народа»… «Алжир будет независимым!»…

Заметного впечатления листовка на него не произвела. Он подержал её на ладони, помял пальцами, как бы пробуя добротность бумаги, и вернул полковнику.

— Уберите её, Бертен… Мне сегодня хочется отдохнуть от всего и повеселиться… Мадемуазель! — повернулся он к заглянувшей в гостиную Малике. — Позвольте вас на танец.

— Меня? — улыбнулась Малике.

Генерал поклонился.

— Но я очень плохо танцую. Вам потом придётся чистить свои сапоги.

— Не беда, мадемуазель! С вами я готов танцевать даже босиком.

— Вот как?

— Клянусь, мадемуазель!

— Пойду поищу себе партнёршу, — вмешался в разговор полковник Франсуа.

Генерал взял Малике за руку, разглядывая девушку с пьяной бесцеремонностью.

— Ваши глаза, мадемуазель… О, ваши глаза!.. Видит бог, будь я поэтом, я посвятил бы вашим глазам оду. Я бы…

Появление Франсуа и Лилы прервало излияния генерала.

Включили радиолу. Начались танцы.

Фатьма-ханум пошла на кухню. В столовой остались Абдылхафид, Бен Махмуд и доктор Решид.

Тягостное молчание нарушил Бен Махмуд. Неприязненно взглянув на доктора, он сказал:

— Зря вы проявляете свою смелость, доктор!

Решид усмехнулся.

— Почему же?..

— Послушайте, доктор, — сказал Абдылхафид, — у меня к вам большая просьба: в моём доме так себя не вести.

— Как прикажете вести себя?

— Вы это понимаете лучше меня.

— Нет, если бы понимал, я бы не задал такого вопроса.

Абдылхафид засопел, что всегда было у него признаком недовольства и облизнул свои толстые губы.

Доктор продолжал:

— Если вы считаете, что я должен расшаркиваться и поддакивать всякой… глупости, то на это я не способен.

Доктору никто не возразил. После некоторого молчания он заговорил снова, обращаясь к Бен Махмуду.

— Может быть, не я излишне смел, господин адвокат, а вы чересчур робки?

— Почему это я робок? — вскинулся Бен Махмуд. — Я говорю то, что думаю!

— Но ведь право высказывать своё мнение дано не только вам, не так ли? Или инакомыслящим не полагается говорить то, что они думают?

Бен Махмуд промолчал.

— Скажите, вы искренне согласны со всем, что они говорят?

— Согласен! — буркнул Бен Махмуд. — Если бы не французы, Алжиру не видать бы такого благоденствия.

— Благоденствия? — вспыхнул доктор. — Что вы понимаете под словом «благоденствие»? Процветание таких толстосумов, как Шарль Ришелье? Да, такие «благодетели Алжира» действительно понастроили много разных сооружений, но какой прок верблюду от золотой клади, если жуёт он всё равно колючку! То, о чём вы говорите, на языке Европы называется «сотрудничеством светлого разума и чёрных рук». Европейцы-де обладают светлым разумом, а у нас, африканцев, только чёрные руки, грубая сила. И всё тут! Всё это, господин адвокат, вымыслы колонизаторов. Да тех, кому перепадает из их кормушки. Ну, скажите сами: с каких это пор ум, способности, умение стали достоянием одних европейцев? С каких пор мы, африканцы, стали лишь чёрными руками, грубой силой? Стало быть в духовном богатстве — в медицине, математике, астрономии, литературе, искусстве — нет нашего вклада? Стало быть…