Но как раз сегодня он был очень хмурый. Приехал из совхоза один, без Полины Яковлевны, и, едва сняв черненый полушубок, позвонил отцу на работу.

— Не хотите ли чайку с дороги? — предложила мать.

— Какая это дорога — семнадцать километров. Спасибо, подожду Василия, — отказался он. И, закурив, сказал задумчиво: — Живем рядом, а словно бы в разных царствах-государствах.

Рита огорчилась: дядя будто и не заметил ее сегодня, не пошутил, как всегда, насчет успешной отработки производственного стажа, и не назвал рижской красавицей. Что с ним? Она обидчиво поджала губки, оделась и пошла к Варваре.

Захару Александровичу было не до шуток. Его отношения с директором совхоза опять испортились. Когда в прошлом году совхоз сдал два миллиона пудов хлеба, Витковский на радостях заметно подобрел, сделался сговорчивее. «Кто старое помянет, тому глаз вон!» — миролюбиво говорил он секретарю парткома и шел на уступки, если заходила речь о неустроенном быте или о случайно провинившемся человеке. Осенью был такой случай. Старый, заслуженный механизатор, фронтовик, вдруг загулял и отправился на самоходном комбайне в соседнее село за водкой. Случай, что называется, из ряда вон выходящий. Ну, ездили добывать «горючее» на грузовиках, на «летучках», даже на тракторах, но чтобы в разгар уборки вывести комбайн с загона, переключить скорость и махнуть, как на резвой тройке, в лавочку сельпо, — это уж слишком неприятная история. Витковский немедленно уволил комбайнера и приказал выселить с территории совхоза. Никакие мольбы, никакие слезы его жены не помогли. Но тут как раз подоспела победа: совхоз закончил сдачу второго миллиона. И директор простил солдата: «Если повторится, отдам под суд. На фронте расстреляли бы за такую прогулочку на самоходке». Были и другие случаи, когда он сменял гнев на милость. А потом все пошло по-старому. Когда наступила зима, люди потянулись на строительство никелевого комбината. Захар написал в райком. Витковский сумел оправдаться на бюро: «Строителям больше платят, вот в чем корень зла». Его дипломатично пожурили, и тем дело кончилось. Не решились замахнуться на директора, имя которого частенько мелькало в центральной прессе. Захар понял, что втянулся в неравный бой. Но не отступать же под старость лет.

А вчера они схватились из-за одного шофера, явившегося с заявлением об уходе в геологическую экспедицию. Захар пообещал парню комнату в новом доме, тогда тот взял отставку обратно. Витковский при всех накричал на секретаря парткома: «Бросьте вы играть в демократию! Не развращайте кадры! Я навожу порядок в совхозе в общенародных интересах!» Захар ответил дерзко: «Настоящая любовь к народу начинается с любви к человеку». И вышел из кабинета, в сердцах хлопнув дверью...

— Так что у тебя стряслось, брат Захар? — подсаживаясь к нему, спросил Василий Александрович. — С директором поцапался, а? Догадываюсь! Я вот тоже примеряюсь силенками с Зареченцевым. И в кого мы с тобой такие забияки?.. О, да ты действительно расстроен.

— Молодой, чертяка, не сдаешься.

— Сорок шестой разменял. А тебе сколько, если не секрет? — смеялся младший, пытаясь чем-нибудь развеселить старшого.

— Положение такое, Василий, что хоть уходи из совхоза.

— По собственному желанию или как? Впрочем, партийным работникам по собственному желанию нельзя. Какую же работенку облюбовал тебе Витковский?

— При чем тут он?

— Ну, как же, как же! Витковский теперь член обкома. По идее, обязан заниматься трудоустройством неугодного секретаря.

— Брось свои шуточки, мне не до того.

— Вижу.

— Что он за человек, скажи на милость?

— Ну вот, а ты говоришь при чем тут Витковский! Да если бы была его власть, он бы давно послал тебя к черту на кулички. Но теперь приходится считаться с демократией, которую товарищи витковские приберегали для грядущих поколений.

— Бонапартизм у него в крови, это верно.

— Стало быть, нельзя тебе, дорогой Захар Александрович, увольняться по собственному желанию. Рановато. Хотя надо бы отдохнуть кадровому секретарю райкома.

— И знаешь, Вася, есть в нем в то же время и привлекательные черты. Целеустремленность, энергия, настойчивость. Мне нравится, например, как он защищает Вострикова против нападок Осинкова.

— Рад за тебя.

— Пожалуйста, не иронизируй. Я вполне серьезно.

— Вряд ли существуют принципиальные расхождения между Витковским и этим Осинковым.

— Ошибаешься, Василий.

— Не понимаю, ты приехал жаловаться на директора или хвалить его? Как Братчиков: тот тоже готов мирно сосуществовать с кем угодно. От старости это, что ли?.. Впрочем, и я хорош, тебя обвиняю, а у самого не хватает духа...

Захар вопросительно взглянул на брата.

— Ладно, пойдем ужинать. А то мы с тобой уединились, как заговорщики!

«Чего-то ты не договариваешь, Вася», — насторожился Захар, но промолчал. Уж если у такого рубаки на что-то не хватает духа, так у него, Захара, тем паче не хватило бы.

А Василий Александрович как раз и подумал о том, что у брата начинает проявляться наступательный дух. Не случайно он тоже заговорил о бонапартизме Витковского. Значит прозревает, сталкиваясь с ним чуть ли не каждый день. Это к лучшему. Не будет сглаживать острые углы, оправдывать то, что не подлежит никакому оправданию. Трудно, трудно ему, старому секретарю райкома. Человек он совестливый, готов и чужие грехи принять на свой счет. А впрочем, на партийной работе не существует обычного разделения труда, когда один отвечает за одно, другой — за другое, третий — за третье. Любой партработник несет ответственность за все, что делается не только в совхозе или на стройке, но и в районе, области, стране. К этому Захар приучен с молодости. Потому-то ошибки или беда какого угодно крупного деятеля становятся и его ошибками, его бедой. Вот ведь в чем природа коммуниста.

За ужином Василий Александрович больше говорил о семейных пустяках, чтобы отвлечь Захара от невеселых размышлений. Без того мужик сильно переживает, что никак не может найти общий язык с директором совхоза. Он бы рассказал ему всю правду о Витковском, да опасается, что эта правда больно ударит и по другому человеку, который ни в чем не виноват. Так что неизвестно еще, кто из них менее решителен, — Захар или он сам, Василий.

Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу. Именно своей собственной бедой считал теперь Василий Александрович все то, что произошло на поле боя за Донцом, хотя вина лежала, конечно, на одном Витковском.

Ожила, забеспокоилась ртуть в термометрах: днем, на солнцепеке, она с маху преодолевала нулевой барьер, а к вечеру резко падала, чтобы завтра вскинуться еще выше. Весна выдалась необычайно ранней, но с крепкими ночными заморозками, и перелетные птицы, наученные горьким опытом, не спешили с юга. А какая ж это весна без птиц?

Возвращаясь из области, Алексей Братчиков заехал на площадку асбестового комбината, расположенную близ казахского селения Акбутак. Он походил с полчаса по ломкому мартовскому насту и остановился около буровой вышки, прикидывая расстояние до жилья, где над плоскими крышами саманных мазанок распускались курчавые дымки. Ну кто мог знать, что это одинокое селеньице попадет в список избранных строек, а оттуда, может быть, и на союзную карту? Почвоведы и землеустроители, искавшие здесь плодородные массивы для целинного совхоза, обошли это суходолье стороной, геологи же копнули поглубже: отличный асбест, баснословные залежи асбеста.

Когда вчера Алексей пытался возражать против навязывания ему второй стройки, Зареченцев грубо прервал его:

— Синеву еще простительно, но как вы-то не понимаете, что значит горный лен? Это кровля, изоляция, трубы. Акбутак — золотое дно для строителей.

— Мы не против асбеста. Но вопрос стоит так: никель или асбест?

— И никель, и асбест! — Зареченцев рубанул воздух ребром ладони и сердито пристукнул по столу.

«Одним словом, придется оттягивать сюда добрую треть рабочей силы, — думал Братчиков, осматривая пегую, с набухшими овражками степь. — Ничего не поделаешь, все равно заставят отпочковывать прорабские участки. Василий, пожалуй, прав: Зареченцеву важно открыть новую стройку, а там уж он найдет, с кого спросить под осень за невыполнение плана. Вся надежда на то, что это дело временное, что рано или поздно организуют специальный трест. Уж Зареченцев добьется своего. Дипломат. Умеет вовремя сбавить тон, если видит, что перехватил. Вчера на совещании прикрикнул вгорячах, а потом завел к себе в кабинет и доверительно заговорил о том, как создавался в прошлом году «Никельстрой».