Ударная стройка начинается обычно так. В каком-нибудь столичном институте только приступают к составлению проектного задания, в Госплане еще продолжаются дискуссии о мощности нового завода или комбината, а люди уже потянулись в глухой уголок земли. Это всегда удивляет. Удивляет даже тех, у кого вся жизнь прошла на стройках.

Алексей Викторович Братчиков пережил не одну горячку, — золотую, никелевую, медную, — однако и он, узнав о редкостной находке в Зауралье, тоже заволновался не на шутку. Хотел было написать в обком, чтобы его направили — пусть, в крайнем случае, прорабом. На большее он не рассчитывал: ему поручали самые что ни на есть средненькие площадки, где все как на ладони (и стройки бывают по-домашнему уютными). Братчиков не жаловался, что его держат в черном теле. В конце концов у него и образование-то среднее: окончив в тридцатые годы техникум, он так и не смог поступить в институт, хотя бы заочником, — времени оставалось в обрез перед войной, а после войны, на пятом десятке, учиться было уже поздно.

И вдруг его вызвал сам председатель совнархоза и предложил «Никельстрой».

Он начал разговор издалека. Взял с тумбочки два кусочка руды и протянул их на ладони ничего не понимающему Братчикову.

— Смотрите, Алексей Викторович, какое совпадение. Вот это образец наших никелевых руд, открытых в Зауралье. А это — не догадываетесь откуда?

Братчиков пожал плечами.

— Не знаете? Я тоже не отгадал, когда меня спросили геологи, которые любят подшутить над нашим братом, хозяйственником. Это кубинская руда, Алексей Викторович.

— Кубинская?

— Да-да, самая настоящая кубинская руда. Очень похожа на уральскую, не правда ли?

— Похожа, — сказал Братчиков, приглядываясь к образцам. — Я думал, что это одна и та же руда.

— Ну и я, как человек, не искушенный в геологии, решил, что меня просто-напросто разыгрывают товарищи из геологического управления. История этого образца такова. Еще до войны, когда были открыты первые залежи комплексной руды в Зауралье, Григорий Константинович Орджоникидзе заинтересовался новой находкой. У нас в то время фактически не было никелевой промышленности, и никель ценился дороже золота. Естественно, что нарком лично занимался организацией разведки, ничего не жалел для ее успеха. И вот как-то на совещании геологов выкладывают ему на стол наши образцы и вот этот образчик с далекой Кубы (его привез один инженер, побывавший в научной командировке в Соединенных Штатах). Нарком долго рассматривал этих близнецов, потом спросил: «А как американцы получают никель из такой руды?» Ему объяснили, что у американцев нет еще законченной технологической схемы, что кубинская руда, как и наша, уральская, очень трудная и что за океаном усиленно ищут экономически выгодное решение. Тогда нарком заметил: «Мы их опередим!» И опередили: в самый канун войны построили уникальный комбинат, наладили производство отечественного никеля. А теперь вот открыли такие запасы руды, что их хватит на полсотни лет.

— Но как же попал этот заокеанский образец к вам? — не удержался Братчиков.

— Серго Орджоникидзе подарил его геологу-первооткрывателю нашего никеля, а он вчера преподнес его мне, так сказать, в знак дружбы и доверия!

— Но я слыхал, что руды, открытые в районе степных озер, отличаются от тех, на которых работает южно-уральский комбинат.

— Верно, отличаются. Каждый никелевый комбинат по-своему уникален. И все-таки удивительно это родство уральских и кубинских недр... Однако ближе к делу. На днях принято решение о строительстве второго никелевого комбината на Урале. Начнем строить в текущем году, чтобы к зиме освоить площадку, создать кое-какой жилфонд, а с весны будущего года полным ходом двинемся вперед. Как вы смотрите на это дело?

Братчиков помедлил с ответом, думая о том, что теперь и ему, начальнику небольшой площадки, на которой сооружается завод силикатного кирпича, тоже придется раскошелиться ради такой стройки. (Ох уж эта «взаимопомощь», когда гиганты забирают последний экскаватор у рядовых строек!)

— Поделимся, чем можем, — сказал Братчиков.

— Поделитесь? — председатель совнархоза весело прищурился, встал из-за стола. — Я вызвал вас, Алексей Викторович, вовсе не для того, чтобы обложить подоходным налогом в пользу «Никельстроя». Хотим предложить вам пост управляющего новым трестом. Поедете? Я понимаю, что предложение для вас неожиданное. Но время не терпит, надо буквально с завтрашнего дня приступать к работе. Ну, как? Только откровенно, без обиняков.

— Если откровенно, то для меня такой масштаб непривычен.

— Э-э, батенька мой, дело не в масштабе! Было бы желание осилить стройку.

— Да я же только техник.

— Признаюсь, до последнего времени я считал вас инженером. Ну, не беда, побольше бы нам таких техников...

Что ж, это, конечно, входит в обязанность высокого начальства: ободрить человека, приступающего к трудному делу.

Братчиков не любил, когда его хвалят, да еще авансом, и все-таки он охотно, пожалуй, слишком охотно для его возраста согласился принять «Никельстрой».

Впрочем, принимать еще было нечего: трое молодых, со школьной скамьи, прорабов, бухгалтер, кассир, единственная машинистка (она же временный диспетчер) и с десяток водителей, присланных из областного центра. Вот и весь трест, который должен свершить чудо: за каких-нибудь полгода освоить без малого семьдесят миллионов целковых, до наступления зимы дать кров тысячам семей, начать сооружение плотины на степной речке, чтобы в достатке обеспечить водой будущий никелькомбинат.

«Ловко он меня сосватал, теперь не пойдешь на попятную», — думал Братчиков о председателе совнархоза, приглядываясь к целине, которая простиралась на сотни верст окрест. Кажется, совсем безлюдно. И все же присутствие человека угадывалось на каждом шагу. Так бывало на фронте: пройдет разведка, далеко оторвавшись от главных сил, и земля позади нее словно бесхозная, по она уже занята, завоевана, — с часу на час появится на горизонте пехота-матушка... А кто здесь, позволительно спросить, приготовил для него, Братчикова,свежие резервы?

Однако не успел он осмотреться как следует, поближе познакомиться с геологической экспедицией, побывать в соседних совхозах, как подошла обещанная колонна тяжелых грузовиков, доставив первую партию добровольцев. Стало повеселее. Два дня разбивали палатки, работали все без нарядов, без норм, полный световой день: ожидалась еще тысяча строителей, и надо было подготовить для них какое-никакое жилье в степи. Обедали под открытым небом, расположившись вокруг походных кухонь. Никто не спрашивал ни денег, ни кассовых талонов.

— Настоящий первобытный коммунизм! — сказал один из демобилизованных, судя по всему, сверхсрочник.

— Любая стройка начинается с первобытного коммунизма, — заметил Братчиков, обратив внимание на молодца.

А поздно вечером, в наспех сбитой из досок конторке, они разговорились.

— Не тот ли ты, случайно, и есть Герасимов, что еще мальчишкой служил у нас в дивизионе, в первой батарее? — спросил Алексей Викторович.

— Тот самый, — ответил Федор, точно ждал этого вопроса.

— Сын дивизиона? Вот так встреча!

— А я сразу узнал вас, товарищ старший лейтенант.

— Чего же молчал?

— Виноват. Все не верилось. Неужели, думаю, командир третьей батареи стал начальником строительства.

Братчиков рассмеялся.

— Ну и вымахал ты, братец!

Герасимов стоял перед ним, статный, подтянутый, как на смотру.

— Садись-ка. Рассказывай.

— Да что рассказывать, товарищ...

— Алексей Викторович.

— Виноват, Алексей Викторович, не привык к гражданке.

— Привыкнешь. Давай-ка начинай с Донца. Меня откомандировали из дивизии в сентябре сорок третьего: помнишь, дивизия была под Харьковом. Тогда я и отправился с попутным «студебеккером» в глубокий тыл строить ТЭЦ на Южном Урале.

— Слушаюсь, начать с Донца. — И Федор, привычно экономя время старшего, скупо доложил обо всем, что могло интересовать бывшего командира третьей батареи истребительного противотанкового дивизиона.