— Не тужи, дочка, я уверен, что степь тебе понравится, — говорил отец, выбираясь из-за стола.

— А я и не тужу, — спохватилась Рита и начала убирать посуду.

Когда мыла тарелки, на кухне, то услышала, как он спросил маму:

— У нее никого здесь не остается?

— Что ты, Вася, она еще подросток.

— Если удалась в тебя, то и не заметишь, как выскочит замуж.

Дальше Рита ничего не могла понять: отец засмеялся, что-то сказал вполголоса и ушел в другую комнату.

Ну разве это не дети!

Непривычно тихо было на Рижском взморье в этот августовский вечер. Тихо и темно. Дачи опустели, пионерские лагеря закрыты, лишь доносится музыка из дома отдыха. Но и музыка грустная. Как быстро промчалось балтийское коротенькое лето!.. Закончив хозяйственные дела, Рита вышла подышать свежим воздухом. Хоть бы море, что ли, разыгралось, — все бы полегче стало на душе. Грохотало же оно и рвалось на берег все прошлые сутки напролет, а сейчас мирно дремлет, будто убедившись, что никто уже его не слушает, не восхищается его молодецкой удалью. Рита испуганно обернулась: на плечо упал лист с клена. Она прижалась к дереву, которое выросло вместе с ней. Прощай, не тоскуй, не сохни, красный клен. Будут еще встречи, будут! Взять бы тебя с собой в степь, да пропадешь ты там, наверное. Люди — они выносливее: переменят много мест и всюду приживутся. Обо мне ты, пожалуйста, не беспокойся. Рита нигде не пропадет. И, конечно, не забудет тебя, дружок, станет навещать как можно чаще. Что, не веришь? Напрасно. Видишь, я даже плачу, мой красный клен...

— Рита, спать!

— Иду, мамочка.

Василий Александрович погасил свет. Ольга потеснилась, отодвигаясь от него: совсем отвыкла за лето, А он был по-прежнему настойчивым, нетерпеливым...

Она забылась тут же. Стараясь не разбудить ее, Василий приподнялся на локте, закурил. Когда затягивался, на простенке возникал снимок далеких лет: группа офицеров на высоком берегу Дуная, близ Братиславы. До конца войны оставался только один месяц, а трое из семи так и не дожили до Дня Победы. Когда он чувствовал себя счастливым, то невольно перебирал в памяти имена однополчан, которых постигла злая неудача. От этого счастье его было всегда тревожным...

Утром он уехал на товарную станцию оформить документы на контейнеры. Начались сборы в дальнюю дорогу.

Ольга с утра до вечера покупала разную мелочь для домашнего хозяйства.

— Ты собираешься как в необитаемую пустыню, — говорил он, рассматривая ее покупки.

— Зато ты привык ездить по-курсантски — с одним чемоданчиком в руке.

— Странное дело: чем ближе к старости, тем больше вещей. По идее, должно быть наоборот.

— Не забывай, что у нас дочь растет.

— Ладно, ладно, собирай приданое.

«Вот еще глупости!» — возмутилась Рита и демонстративно вышла.

Сегодня, возвращаясь из города на взморье, Синев встретил в поезде дочь Витковского.

— А-а, приветствую, приветствую вас, Зоя Павловна!

Та сконфузилась (она была беременна), но искренне обрадовалась встрече и начала расспрашивать об отце.

— Не сиделось ему дома, — заметила она, польщенная его рассказом.

— Но что Павлу Фомичу здесь делать? Сын женился, дочь вышла замуж. Самая пора постранствовать.

— Кто ему там готовит?

— Был бы генерал, ординарцы найдутся!

— Нет, без шуток? Надо обязательно послать к нему тетю Пашу.

— Тетя вам самой пригодится.

Зоя смутилась еще больше.

— Отец беспомощнее ребенка. Только на службе он такой суровый, а дома... — Она не договорила, не подыскав нужных слов. Потом добавила: — Покойная мама не понимала его.

Василий Александрович промолчал, наблюдая из окна вагона за мотоциклистом, который мчался по соседнему шоссе, не отставая ни на шаг от электрички.

Сойдя с поезда, он помог сойти Зое.

— Пишите письма, готовьте гостинцы. И, пожалуйста, не беспокойтесь. Выглядит он молодцом. Мы его там еще женим.

— Скажете тоже, Василий Александрович.

— Шучу, шучу. А впрочем, ему только сорок семь.

— Нет, мы с братом никому отца не отдадим.

— Не будьте эгоистами! — погрозился Василий Александрович. — Итак, до завтра, Зоя Павловна. Завтра я к вам зайду.

Эта встреча настроила Синева на миролюбивый лад: вот и Павел Фомич Витковский скоро станет дедушкой. Навоевался, хватит. Крепится, виду не подает. Зоя, наверное, права: Юлия Васильевна не умела смягчать крутой нрав мужа. Только очень умная женщина способна понять его и исцелить от закоренелого недуга. Встретится ли ему такая? Пусть бы встретилась... Василий Александрович поразился этим своим мыслям: а как же быть с тем неоплаченным счетом, который он давно собирается предъявить Витковскому?

Дома его ждала телеграмма начальника строительства. Алексей поторапливал.

На следующий день он сдал вещи на товарную станцию, купил билеты на вечерний московский поезд. Осталось проститься с морем и — в путь-дорогу.

Всей семьей они отправились на берег. В заливе было неспокойно.

Северо-западный ветер гнал волны к подножию дюн: с разбегу перемахнув через песчаные косы, волны спотыкались, но тут же вставали в полный рост, угрожающе подступали к соснам и вдруг снова падали, обессилев в бесконечной перебежке среди отмелей.

Ольга Яновна, улучив момент, когда волна начала откатываться назад, поспешила вслед за ней и бросила в кипень несколько монет.

— Это что, задаток? — рассмеялся Василий Александрович. — В счет будущих встреч с Балтийским морем!

Рита нащупала в кармашке монету, приготовленную для телефона-автомата, и тоже кинула ее в залив, последовав примеру матери.

Только Синев не задаривал море: оно и и без того в долгу у старого солдата.

Витковскому нравились такие люди, как главный агроном Сергей Востриков, который не первый год занимает круговую оборону. Вострикова никто не поддерживал в области: все его опыты противоречили выводам местных ученых, вернее, одного ученого, захватившего агрономическую власть в свои руки. С виду эта власть была демократической, она осуществлялась посредством рекомендаций. Но стоило кому-нибудь не согласиться с этими рекомендациями, как человек оказывался в опале.

Сергей Востриков держался стойко. Когда его статьи перестали печатать в областных газетах, он начал писать в совхозную стенгазету. Когда ему вежливо (из-за недостатка времени!) не предоставляли слова на собрании партактива, он до утра просиживал над сравнительными таблицами своих опытных делянок.

И вот против него снова ополчился Порфирий Осинков, прибывший в Целинный район в качестве уполномоченного по хлебозаготовкам. Осинков считал, что Востриков — бездарь и карьерист, только портит людям кровь, особенно Шахову, настоящему ученому и непререкаемому авторитету, с мнением которого считаются все. (Даже странно, что Шахов до сих пор не профессор.)

Осинков не раз заговаривал с директором совхоза о главном агрономе. Витковский ловко уходил от разговора. Наконец ему надоело играть в прятки, и он с раздражением спросил:

— Что вы от меня хотите, Порфирий Григорьевич?

— Я хочу, чтобы вы знали, кто такой ваш Востриков.

— То есть?

— Ну, что в области недовольны легкомысленными экспериментами Вострикова, которые идут вразрез с официально принятой агротехнической системой.

— Разве борьба с овсюгом — легкомысленный эксперимент?

— Под видом борьбы с овсюгом Востриков проповедует безотвальную зябь, поверхностную обработку по стерне, трехразовое дискование весной и прочие вещи. Это уже совершенно противоречит рекомендациям товарища Шахова.

— А кто этот Шахов? Кандидат сельскохозяйственных наук. Так Востриков тоже кандидат.

— Сравнили, Павел Фомич!

— Кстати, я слышал, что вы предлагали присвоить Шахову ученую степень доктора без защиты диссертации.

— Однако вы информированы. Это все Востриков нашептывает вам...

— А вы, Порфирий Григорьевич, забываетесь!