Зареченцев поправил пенсне и окинул его зорким взглядом.

— К чему эти шуточки, Василий Александрович?

— Это вы шутите, Вениамин Николаевич. У нас на площадке ни кола, ни двора, а вы только и заняты тем, что подыскиваете нам работу на стороне. Все плотницкие бригады разбросали по совхозам.

— Надо и совхозы строить.

— Только не таким способом.

— Асбест тоже не помешает в народном хозяйстве.

— По идее — да. Но всему своя очередь. Например, Курская магнитная аномалия ждала очереди не один десяток лет. Вам лишь бы застолбить новую площадку, словно кто собирается отнять ее у вас. Дайте нам возможность встать на ноги, обзавестись производственной базой, тогда, может, мы потянем и два комбината одновременно.

— Прописные истины.

— Тем более!

— Да не горячись ты, Василий Александрович, — вмешался Братчиков. — Им виднее. Асбест так асбест. Наше дело солдатское: кругом марш! — и на асбест.

— Шагай, шагай, пока не спишут в запас ввиду негодности к строевой службе.

— Вы должны понять, товарищи, не создавать же здесь, по соседству с вами, второй трест. Мы не можем позволить себе такой роскоши. Мне бы самому хотелось строить по всем правилам: закончить одно, начать другое, и никаких времянок. Но, видите ли, не получается. Кстати, о времянках. Вы отказываетесь от бетонно-растворных узлов, требуете деньги, материалы, оборудование для капитального завода железобетонных изделий и полигона. Уж я-то бы поддержал вас, поверьте мне. Но оборудование обещано Госпланом только в четвертом квартале. Что прикажете делать? Ждать целый год или, не теряя времени, соорудить два-три узелка? Выигрыш времени обычно связан с некоторыми издержками.

— Простите, Вениамин Николаевич, — прервал его Синев. — Вы совсем недавно доказывали в «Известиях» что распыление средств — застарелая, хроническая болезнь, то увлечение времянками — закоренелый пережиток довоенных пятилеток, и тому подобное. Верно? А сейчас говорите совсем другое. Ваши теоретические рассуждения в газете никак не вяжутся с практическими требованиями на строительной площадке. И, к примеру, я, ваш заинтересованный читатель, оказываюсь в очень затруднительном положении. Помогите мне, пожалуйста.

Зареченцев снял пенсне, достал из кожаной папки роговые очки, а Братчиков тем временем укоризненно покачал головой, явно недовольный своим замом.

— Видите ли, Василий Александрович, вы среди строителей новичок, вам трудно разбираться в наших делах, — сказал Зареченцев, в упор глядя на Синева через сильно увеличивающие стекла.

— Верно, я привык оценивать строительное искусство со своей артиллерийской колокольни: например, сколько потребуется снарядов для того, чтобы снести дом или свалить под корень фабричную трубу.

— То-то!

— Грешен я перед строителями. Верно. Потому и решил под старость лет замолить хотя бы часть грехов. Но, скажу прямо...

Вошел директор комбината, и разговор оборвался на полуслове: перед заказчиком строители всегда стараются выглядеть сплоченными.

После обеда, когда Зареченцев ушел в гостиницу отдохнуть с дороги, Братчиков, оставшись наедине с Синевым, начал примирительно:

— И хочется тебе связываться с ним? Плетью обуха не перешибешь. Как они там решат, так и будет. Одним словом, все равно он настоит на своем, вот увидишь, Вениамин Николаевич ни за что не отступит, я его знаю.

— Отступил же осенью, помнишь?

— Да не лезь ты, Василий, на рожон.

— Мне нечего терять.

— Позволительно спросить тебя: а мне-то, собственно, что терять? Может быть, ты считаешь, что я дорожу этой должностью? Я привык ходить в прорабах.

— Ходи, ходи. А я не хочу, чтобы на меня смотрели как на завхоза или коменданта. Сейчас не те времена, когда зареченцевы могли приказывать именем партии. Кончился их срок.

— Зачем эти громкие слова?

— К тихим не привык, — сказал Синев, направляясь к двери, чтобы окончательно не поссориться и с Братчиковым.

Алексей Викторович устало плюхнулся на диван: ну и кипяток! Не те времена... Стройка есть стройка. Здесь не место заниматься дискуссиями. Напал на Зареченцева, припомнил ему статью в «Известиях». Да разве Вениамин Николаевич не понимает, как лучше вести дело? Но, стало быть, другого выхода нет: надо продолжать строительство никелевого комбината и начинать асбестовый. Ничего не поделаешь. Куда бы проще иметь одну площадку, не разбрасывать силы на два фронта. Но стране нужен не только никель.

И все-таки он смутно чувствовал правоту Синева. Пусть и наивную с виду правоту, которая свойственна людям, впервые попавшим на большую стройку: им все кажется не так да не этак, пока они как следует не пооботрутся среди видавших виды прорабов и десятников. Пройдет эта детская болезнь со временем и у Синева, который любит повторять, что времена не те: Откуда у него эта вражда к Зареченцеву? Везде и всюду видит остаточные влияния прошлого. Нельзя так. С прошлым надо обращаться осторожно, — не ровен час, хватишь через край. Это же наше прошлое. И в нем надо разобраться по-хозяйски: что хорошо, что плохо. Какому-нибудь безусому юнцу еще простительно так горячиться, так легкомысленно обвинять всех и каждого, человеку же в годах не к лицу эта запальчивость.

Но допустим, что в отношении Зареченцева Василий в какой-то мере прав, как новичок на стройке (новички любят обобщать, возводить недостатки в степень!). А откуда у него, позволительно спросить, хроническая неприязнь к Витковскому? Какая черная кошка пробежала между ними? Он же и Павлу Фомичу с трудом подает руку, причем подает только вторым. Обидел, что ли, его тот на фронте? Витковский мог обидеть в пылу гнева, не стесняясь в выражениях, тем более, что в бою некогда подбирать слова помягче. Однако Василий не злопамятный, не тщеславный. И все-таки что-то у него осталось, раз он и сегодня не может говорить о Витковском спокойно. Как он вскипел, узнав об избрании директора совхоза членом обкома: «Никак мы не можем отвыкнуть от чинопочитания! Работает в области без году неделю, а мы его уже в список для тайного голосования. Ты, Алексей, наверно, тоже проголосовал за?» — «А почему я должен голосовать против?» — «Вот-вот! Отводов нет. Самоотвода не поступило. Пожалуйста, дорогой товарищ, к рулю! Мы вам полностью доверяем». — «Это естественно, братец, когда речь идет о заслуженном, всеми уважаемом человеке». — «Попался бы ты ему на глаза пораньше, он бы показал тебе северное сияние!» — «Повторяешься, Василий. То же самое ты говорил и об Осинкове». — «А они с Осинковым — два сапога пара». — «Зря ты, братец, увлекаешься такими хлесткими сравнениями». — «Эх ты, толстовец, толстовец!» — сказал Синев и безнадежно махнул рукой. Хотел что-то еще добавить, но раздумал. Иногда Алексею приходила в голову дикая мысль, что все это у него болезненное, результат контузии, полученной где-то на Днестре.

Вечером Вениамин Николаевич Зареченцев собрал весь строительный синклит: обсуждался новый вариант годового плана. Синев, к удивлению всех, не выступил. «Одумался», — заключил Братчиков, бегло посматривая на заместителя.

Но Синеву было не до того. Мысленно он находился далеко отсюда — там, где семнадцать с половиной лет назад шли затяжные, беспрерывные бои. И всему виной лейтенант Круглов: его фотографию он увидел сегодня в доме Журиной, заехав к ней на минутку, чтобы взять «материалы по воде».

— Это ваш родственник или знакомый? — спросил он Наталью Сергеевну.

— Муж.

— Как... муж?

— Погиб на фронте, — коротко объяснила она, как объясняла уже много раз.

Только солдатская выдержка спасла Синева: он ни единым словом не выдал своего волнения. Поблагодарил ее за отчет о геологоразведочных работах и торопливо вышел.

Человеку суждено в течение жизни видеть множество смертей. Человеку дано мудро относиться к смерти. Но у каждого остается в памяти одна такая смерть, которая не забывается всю жизнь как самая нелепая. Синев и воевал-то вместе с Кругловым не больше месяца, а вот взглянул на него этот лейтенант с простенка — и пороховая дымка вдруг рассеялась: командир огневого взвода распрямился перед ним, широко взмахнул рукой, в которой был зажат бинокль, и бросился наперерез бегущим в панике стрелкам... Впрочем, надо собраться с силами, чтобы рассказать, что случилось дальше. И надо ли вообще рассказывать? Ведь это для живых. Так стоит ли бередить их раны?