С Идой, этой «отдельной» прохиндейкой, я был на «ты», между нами существовали чисто бутылочные отношения. Мы ладили до того вечера, когда я увидел ее, лакающую водку с ревизором в своем кабинете. Это, на мой взгляд, неприлично, когда директор магазина пьет водку с ревизором, о чем я им тут же и заявил. Ида в ответ послала меня туда, куда сама из-за своего веса безуспешно давно мечтает попасть. Я же в отместку украл у ревизора из верхнего кармана пиджака ревизорское удостоверение. Вышел большой скандал.

На другой день удостоверение я им вернул, чтобы не раздражать зря участкового, он и так смотрел на меня дурным глазом. Что поделаешь: я почему-то ему не нравился, а вот Идочка в сто тридцать кг ему нравилась. Но взаимоотношения наши из бутылочных переквалифицировались в матовые. И тут, как назло, отыскалась еще одна дама, которая, хотя и обладала выдающимися ногами при классическом бюсте, потребовала с большим опозданием за одноразовое удовольствие лицезреть ее в натуральном виде такую немыслимую цену, что вся моя скромная жизнь была разбита вдребезги и основательно. Одним словом, стечение обстоятельств: Ида плюс Ирма, плюс куриные яйца, в результате — кругом сплошной минус.

Объявилась она по телефону. В гости пригласила.

Почти как тогда..

Впрочем, тогда не я к ней ходил, а она ко мне. Потом исчезла. Но, оказывается, насовсем исчезают только те, кто умирает. Позвонила она под предлогом, что ей якобы поручено передать мне подарок от одного моего знакомого, который сам-де не имеет возможности со мной связаться, потому что находится за границей.

Квартира ее находилась далеко от центра, но я все-таки добрался. Открыла она сама, была она не одна. Присутствовал неопределенного возраста лысый гражданин, она его представила как дядю. Право же, я не уловил ни малейшего сходства между ними. Дядя не отличался словоохотливостью. На мое рукопожатие ответил вяло, на мое замечание относительно погоды буркнул что-то, скорее всего он к погоде претензий не имел. Но меня уже дожидался отлично сервированный стол. Здесь было много вкусных вещей, присутствие же бутылки «Солнечного» меня потрясло…

Откуда и с какой стати такая роскошь?! Божественный напиток обрадовал меня еще больше, когда выяснилось, что дядя не пьет из-за язвы желудка. Я признался, что тоже язвенник, но у меня, к счастью, язва двенадцатиперстной кишки, так что «Солнечный» мне можно. Что же до Ирмы, она, скорее всего, лишь притворялась, что пьет. Возникло подозрение, что меня запланировали напоить, но… я, собственно, ничего против не имел.

Конечно, если откровенно, я немного иначе представлял себе встречу с Ирмой, которая меня когда-то заворожила своими гостеприимными коленками. Тем не менее и в данных условиях встреча проходила в теплой и дружеской обстановке, хотя дядя меня смущал, но главным образом молчаливостью. Мы ели, мне наливали «Солнечного», говорили о жизни. Причем я даже не заметил, как говорить стал преимущественно я один, а Ирма с дядей лишь слушали. Не хочу сказать, будто я болтун, но за столом хоть кто-нибудь должен же о чем-нибудь говорить.

Ирма в беседе участвовала, но повела ее в направлении критическом: все ужасно плохо, ничего не достать, да и дорого из-под прилавка или у спекулянта покупать; она рассказывала, что якобы из надежного источника узнала, будто где-то в Подмосковье судили дирекцию колбасного завода, они-де добавляли в колбасу туалетную бумагу и поэтому, дескать, неудивительно, что колбаса стала никуда не годная, а туалетная бумага дефицит.

Женщины вечно недовольны жизнью, во всяком случае такие, как Ирма. Им бы жить где-нибудь в гареме восточного султана. Но зачем я стал бы портить настроение человеку, который — я знаю — в глупости не превзойден и к тому же угощает коньяком «Солнечный»?

Поэтому я поддержал разговор, соглашаясь с ее версией относительно вареной колбасы и туалетной бумаги, и сообщил, что сам убедился в одном магазине — «Утюг» называется — в необходимости покупать из-за таких махинаторов эту самую дефицитную бумагу в Японии. Но дядя явно скучал.

Потом Ирма стала расспрашивать меня о моем детстве, потом о том, что было дальше, после детства, потом о том, что было потом, и я рассказывал, ел, пил и даже гладил потихоньку ножку Ирмы. А дядя, словно ему неинтересно, усердно обгрызал куриную лапку. Мы интересовались с ним явно разными ножками. Но он был значительно старше меня, так что я подумал — неизвестно, какими ножками буду интересоваться я сам, когда доживу до его лет.

Потом Ирма опять начала волноваться из-за нехватки в магазинах того-другого, и я ее поддерживал весьма успешно, потому что и меня хлебом не корми — дай только покритиковать недостатки, я их действительно ужасно не люблю, да и кто любит, разве только те, кто сам их создает, чтобы в мутной воде легче было рыбу ловить…

Но вообще-то смысл происходящего был мне совершенно не ясен. Мысль о подарке, который мне должны передать, иногда возникала. Но когда на столе «Солнечный»…

Наконец Ирма протянула мне пачку фотографий:

— Посмотри, как живут наши друзья за границей.

На фотографии были действительно знакомые мне люди, но я бы не сказал, что между нами, когда они еще жили в Москве, существовали какие-нибудь исключительно сердечные отношения. Он был работником центральной газеты, даже заведовал в ней отделом, но ему больше нравился стиль работы западных газетоделателей, он жаждал сенсаций, необычностей, броскости, — так мне казалось; со мной познакомился, когда тоже по следам старенькой, очень умной писательницы взял у меня интервью; потом ходили в гости друг к другу, пили чай, иногда гуляли, разговаривали, тоже все критиковали. У него были очень широкие взгляды на жизнь. А критиковать всегда найдется что, и у него наверняка создалась убежденность в моей абсолютной солидарности с ним. Хотя на самом деле это было не так. И я даже пытался было иногда робко вносить ясность, доказывая, что если у меня имеется ироническое отношение, то не к советской действительности, а лишь к инородным явлениям в ней, а это, между прочим, совершенно разные вещи. Но он настолько втянулся в свою критическую критичность, что ослеп и никаких моих аргументов признавать не хотел. Ну а потом со всем семейством уехал в Израиль, и с тех пор я о нем больше не слышал ничего. А теперь…

Он в Тель-Авиве, главный редактор солидного журнала. На фотографиях он, жена с дочерью — в Италии, Америке. Надо полагать, журнал не представлял интересы советско-израильского общества дружбы..

Я даже не заметил, как опустошил бутылку, а другой не подавали. Но я обратил внимание на дядю, он кончил терзать курицу и очень даже внимательно ко мне присматривался. Затем Ирма подала мне заклеенный конверт.

— А вот и подарок… — сказала она голосом, каким говорят тети, когда в Новый год раздают детям подарки. — Ему ведь известно, что бы тебе хотелось… Так что купи сам, что захочешь.

Последовали заверения в дружбе, рукопожатия, дядя опять буркнул что-то, и я оказался на улице. В конверте была купюра в сто рублей. Черт с ними, решил я, и мы с Зайчишкой на другой день побежали по магазинам искать ей осенние туфли, в них давно возникла острая необходимость.

Я уже забыл о том случае с подарком, когда мне опять позвонила… нет, не Ирма, какая-то дама, и тоже сообщила, что ей поручено передать мне подарок. Но в гости не пригласила, коньяк с закуской, увы, отпадали. Назначила свидание у метро «Маяковская». Дама сразу после встречи со мной собиралась идти в театр. Договорились насчет опознавательных знаков, и, прихватив на всякий случай сумку побольше, я отправился на встречу в превосходном настроении, прикидывая, где бы достать жене приличные зимние сапоги.

Разумеется, я не сомневался — просто так мне подарки делать не будут, их смысл скоро обнаружится. Дамы на месте не оказалось, хотя пришел я точно, ведь мне хотелось установить, с кем она идет в театр. Наконец увидел ее. Она стояла в стороне от входа в метро. Я подошел к ней, отметив, однако, что при ней не было сумки, которая соответствовала бы размерам моей.