Вот это да! Мне его не жалко, но плюнуть в него сильно хотелось, а был бы я собакой, так еще и лапу поднял бы у крыльца… Но нет магазина, снесли. Вместо него здание строят панельное, многоэтажное. В доме, который «Утюгом» называли (еще и по-другому, «Бухенвальдом», за что так — мне не известно), я был лишь однажды, но с магазином продуктовым, который на первом этаже располагался, меня связывают весьма неприятные воспоминания. Именно отсюда я и украл яйца куриные.

Но прежде надобно рассказать, как я относился к Иде, директрисе магазина. Эта толстенная бабища была мне противна, не потому, что очень жирная, а потому, что была вульгарна и воровата. Здесь нелишне подчеркнуть, что, хотя я и украл в жизни кое-что сам, тем не менее жуликов не люблю. Особенно таких, которые от жадности воруют, без нужды. Ида такая и была: жадная, циничная и наглая.

В ее магазине я наблюдал картины, которые меня потрясли. «Там», откуда я пришел в большую жизнь, мне и другим, на меня похожим, объясняли, что мы потому «там» находимся, что в большой жизни идет борьба за лучшие идеалы и воспитывается совершенно новый человек, от которого мы настолько сильно отличаемся, что на близкое расстояние не должны к нему подходить, только где-то на расстоянии около ста километров можем жить и далее. И я в это даже поверил. Поэтому-то увиденное в магазине у Иды меня шокировало. Например, давали там однажды ветчину…

Очень аппетитная она была с виду, и очередь быстро возрастала, люди нервничали: ветчину из подсобки выносили небольшими порциями, хватало лишь нескольким покупателям. Тут, конечно, еще объявились личности, которым везде все «положено» без очереди… У прилавка уже организовался заслон из женщин. На прилавке лежит «Особая» колбаса, но на нее не обращают внимания, все дрожат от возбуждения, адресованного ветчине. Появляется Ида в белом халате — румяная, с ярко накрашенными губами, едва шевелит короткими пальцами, унизанными золотыми кольцами, перстнями, и извещает, что ветчина кончается, так что, «товарищи покупатели, не следует волноваться понапрасну», и, обращаясь к «своим» за прилавком, презрительно заявляет: «Чтоб я еще раз взяла эту проклятую ветчину! Столько суматохи!» Скривив губы, этот студень на толстых ногах удаляется.

Но вместо того, чтобы перестать волноваться, в очереди начинается нечто неприличное, пошли выражения в адрес Иды, затем…

На «вы» никто ни к кому не обращается.

— Пустите! Мне вне очереди! — слышится взволнованный голос. — Я инвалид войны.

— Мне тоже положено без очереди: я участник революции, — заявляет старческий голос.

— У меня дети…

— У всех дети…

— У меня мама больная…

— Я сам едва на ногах стою, ночью работал.

— Я участник…

— Он участник, — ворчит седая женщина. — Если бы я тебе тогда не делала патроны, чем бы ты воевал? Так что не ори!

— Браво! Бис!

Перекричать гвалт не представляется возможным.

В открытую дверь подсобного помещения видны четыре белоснежные мадонны, они равнодушны ко всему, они руководят. Ого! Появляется еще одна Белоснежка… Эта идет, расталкивая покупателей, через входную дверь. Красавица! Тащит на плече большущий сверток, упакованный в целлофан; прет через магазин. Обернувшись к кассирше, кричит:

— Народу там… обалдеть! — Эта Белоснежка сама куда-то в магазин ходила. — Четыре рулона по рубль шестьдесят, слышь?! Осталось мало.

— Что это? — интересуются в очереди.

— Импортная туалетная бумага, — отвечает Белоснежка, — японская.

— Моющаяся? — ехидно спрашивает мужичонка в телогрейке.

— Фу! — фыркает дамочка в дубленке. — Мы за ветчиной стоим, а вы тут такое, совести нет!

— А что они странные такие, рулоны эти, — интересуются в очереди, — бумаги на них мало, катушки внутри большие, и такие дорогие?

— Так японская же, — объясняет мужик в телогрейке, — они там в Японии малого роста, рис едят, и то помаленьку.

Дама в дубленке не выдерживает, уходит, отказывается от ветчины. Нет, как хотите, а импортная туалетная бумага — это интересно. Ай да японцы! Бумага экстра-класс, фирма «Сони», многоразового употребления, а наши за ней в очереди давятся.

Да, ветчина, конечно, хорошая вещь, размышлял я, когда мы с Зайчишкой (она уже тогда была в моей жизни) отправились домой жарить рыбу, но такой ценой мы ее приобретать не станем, не говоря о японской туалетной бумаге.

Любопытная пришла мысль: если всем этим нервным и возбужденным людям в очереди показать их отражение в огромном зеркале, как бы они отреагировали на свои лица — злобные, искаженные? Ведь они способны друг друга избить из-за ветчины…

Если вооружиться блокнотом, фотоаппаратом и пойти на поиск красивых людей, таких, как те, о ком пишут в газетах, кого показывают по телевизору, то не надо будет, наверное, долго и далеко искать — они повсюду. Но вот вопрос: как они относятся к ветчине, красивые люди, или к тому, чему мы только что были свидетелями?

Кто все эти, которые оскорбляют друг друга на улице, в транспорте, в магазинах, в чьих глазах алчность, жадность — кто они? Они и есть, что ли, те самые новые люди, от которых я должен держаться на расстоянии не менее ста километров?

Их ведь тоже не надо долго искать… Возможно, их мало? Но они как будто более заметны, они хорошее заслоняют, норою становится тоскливо. Кто-то высказал соображение, что с годами их станет меньше, но почему? Еще говорят, что люди послевоенных лет не душились в очередях из-за импортных штанов и ветчины, хотя и беднее жили. Почему же теперь душатся? Может, потому, что война осталась далеко позади? И ее забыли те, кто знал? А кто не знал — и не хочет знать? Но как могли забыть такое?

— Ветчина нам совсем не нужна, — сказала мне тогда Зайчишка, — нам колбаса досталась, и хватит.

— А если бы не было колбасы? — спросил я.

Она ответила, что тогда купили бы какую-нибудь крупу и сварили кашу. Согласен. Но хотелось бы видеть вежливых людей не только в кино, хотя я понимаю, что вежливость у нас — норма нравственная, но не является жизненной необходимостью.

У нас так: можно быть вежливым, можно и не быть. От этого твое благополучие мало зависит. Вежливость в гораздо большей мере является жизненной необходимостью там, у «них», где законы джунглей, там клиент всегда прав, потому что если ему не угодит кто-то из обслуживающих (например, продавец), то его уволят и найти работу ему будет сложно, а что это значит — знает каждый и в нашей стране, если он, конечно, смотрит телепередачи «Сегодня в мире» и «Международная панорама».

Я их смотрю с большим удовольствием, хотя мне и не очень импонируют некоторые обозреватели, любящие шибко много подчеркивать свои личные похождения: «Когда я был недавно в Рио…», или «в Нью-Йорке я ехал в “форде”», или «У меня там в Бразилии друг, помощник президента, недавно мы пили кофе, и его жена…» Но в целом эти передачи многое рассказывают Так что тот, кто думает, будто ветчина — смысл жизни, пусть поедет в Рио или в Нью-Йорк. На канализационном люке ночевать не хочешь? А стоять в очередях за бесплатной похлебкой из кухни Армии спасения?

У нас же никого увольнением не запугаешь. И покупателя потерять Ида не боится. Я ее однажды спросил:

— Тебе разве приятно, если я здесь не куплю, а пойду в другой магазин?

— Чево-о? — разинула она свой красный рот.

Я пояснил.

— А-а! Ну и валяй, — она хрипло засмеялась Там тот же товар, что у меня, а то и его нет..

Действительно, что из того, что я отправлюсь в другой магазин, — в это время оттуда кто-нибудь тоже уйдет и явится к Иде, так что баланс сохранится. А увольнения Ида не боится: уволят отсюда, устроят туда. Она разве любит покупателя? Или покупатель — ее? Нет. Образовалась уже давно тихая, полная презрения друг к другу заприлавочная война: вы нас за людей не считаете, мы — вас. Но подсуньте Иде микрофон и спросите что для нее в жизни главное? Она ответит, не краснея: приносить пользу людям.

«Еще встречаются отдельные недостатки» — так принято характеризовать сознательное или несознательное вредительство, встречающееся повсюду делец, махинатор, трус или профан причиняет зло по умыслу или недопониманию (что ведет к одинаковому результату, приносит неисчислимый ущерб стране и, кроме всего, еще и развращает человеческие сердца своим примером или властью.