Она резко, с отвращением отстраняет голову. Но тут же спохватывается. Стиснув зубы, прижимает лоб к его прохладной щеке и, закрыв глаза, что-то шепчет ему.

Вначале он не понимает. Но потом на лице его инстинктивно появляется брезгливая гримаса. Он отталкивает ее и выпрямляется. Потом деланно, высокомерно улыбается и вновь наклоняется к ней.

— Ну хорошо. Тогда завтра вечером. Я могу тебя простить. Я не злой. О! С барышнями и я могу быть галантным. Но будь умницей. Я не хочу ни держать тебя под арестом, ни мучить. Здесь ты можешь жить, как фрейлейн… Завтра я прикажу истопить комнату. Тебе дадут мягкое кресло и перину на кровать. Туфли моей сестры и платье. Ты не бойся…

И Альма снова одна.

Сначала ей легко, даже весело, оттого что ей пришла на ум эта спасительная ложь. Но что будет завтра и дальше? Удастся ли ей наконец выбраться из каменных заплесневелых стен замка?..

Не замечает, как слезы сами льются. Застилают глаза, катятся по щекам, падают на рукава полушубка, на стол. И на сердце становится все тоскливее, тяжелее.

Не замечает она и того, как свеча догорает и гаснет. Тяжелая тьма наваливается на нее, сдавливает грудь, теснит дыхание. Уродливые тени выползают из всех углов и вьются вокруг нее призрачным хороводом. Могильная тишина кругом, только в ушах стоит звон отчаяния.

На рассвете в имение начинают собираться мужчины со всей волости.

Прийти должны все записанные в организуемый отряд самозащиты. На сегодня им выдадут ружья для охоты на лесных братьев. Некоторые приходят уже вооруженными. Это лесники, которым оружие полагается по должности, управляющие имениями, владельцы мельниц, учитель церковноприходской школы, волостной писарь и один, случайно оказавшийся в здешних краях, чиновник окружного суда.

Однако явились не все вызванные. Собрались преимущественно те, кого лесные братья так или иначе задели, именно те, кто вовсе не пострадал от карательных экспедиций и баронов. Иных удерживает страх или затаенная обида. Других — простая беспечность. После фон Гаммера порядки при князе Туманове кажутся не столь строгими. Наказание за неявку, наверное, невелико. И лучше не явиться, чем открыто враждовать с лесными братьями, о которых после освобождения Зиле и некоторых дерзких экспроприации ходят самые баснословные слухи. Уж лучше получить законное наказание, нежели жить в беспрерывном страхе перед Мартынем Робежниеком и его бандой.

Вначале собравшиеся перед домом управляющего держатся храбро. Разговаривают и шутят по поводу предстоящей охоты. Стараются представить себе, как все произойдет, и, перебивая друг друга, громко хохочут. Но понемногу умолкают даже самые шумливые говоруны и отчаянные хвастунишки. Всякому ясно, что дело не шуточное. Доведись кому-нибудь встретиться лицом к лицу с лесным братом — и одному из них придется остаться на снегу. Такая перспектива затыкает рот даже тем, кто за спиной солдат больше всех разорялся и высмеивал малодушных.

Кое-кто еще до самого рождества водил дружбу с теперешними лесными братьями. Неприятные воспоминания об этом заставляют их нынче опускать головы. Иные, глядя на организаторов облавы, диву даются, как они могли попасть под команду давно ненавистных им господских холуев и подлиз. Матросы, проходя мимо, с презрением и досадой косятся на пестрый сброд.

Только озолский бароненок самоуверен и строптив. Теперь он снова вдохновитель и вожак. То и дело заходит в дом к князю, расхаживает среди охотников, кричит, распоряжается, науськивает. Глаза так и сверкают, тщедушная фигура вертка и подтянута. Глядя на него, каждый убеждается, что дело затеяно не на шутку. Сегодня должно произойти нечто такое, после чего можно будет спокойно спать и работать.

Все исподтишка поглядывают в ту сторону, где на пригорке, за мягкими снежными буграми, виднеется таинственный, молчаливый лес. Оттуда никому не уйти. По всем малым и большим дорогам с самого утра шныряют усиленные патрули. Поймать остальных — не так важно… А вот Мартыня Робежниека надо бы схватить. Иначе никому не будет житья. Ведь не у каждого из них по два револьвера в кармане, как у барона, который едва сумел отбиться, выпустив шестнадцать пуль подряд. Кое-кого воодушевляет и подбадривает бесконечно повторяемый рассказ о храбрости барона.

По дороге все движутся гурьбой, болтая и посмеиваясь. Но на опушке внезапно умолкают и пугливо всматриваются в чащу. На снегу видны вмятины расплывшихся в оттепель следов. Трудно сказать, давно или совсем недавно проходили здесь люди. Неприятно, что матросы отделяются и разбиваются на группы. Они займут перекрестки и просеки. А крестьяне будут загонщиками. Ну прямо как при охоте на зайцев и косуль…

Они рассыпаются цепью и углубляются в лес, хмурые и молчаливые, силясь припомнить все инструкции и указания, представить себе воочию встречу с лесными братьями.

Пройдя несколько кварталов и сойдясь на просеке, чтобы перевести дыхание от усталости и волнения, узнают, что кто-то уже кое-что заметил или услышал. Но вскоре убеждаются в самообмане: попросту дает себя знать волнение в крови, нервное возбуждение.

Доносятся выстрелы. Матросы, которым не терпится, палят по какому-нибудь бедняге беляку, отчаянно петляющему меж деревьев.

Еще не добрались до середины леса, а загонщиков уже разбирает усталость. И организаторы облавы и сами загонщики понимают, что вряд ли доведется встретить кого-нибудь поблизости от имения. Но вот начались болотистые леса, с зарослями липы и орешника, с незамерзающими трясинами. Тут где-то «их» прибежище. Барон подбадривает охотников и еще раз напоминает им тщательно продуманные инструкции. Потом сам первый устремляется в чащу леса.

Вначале он еще видит загонщиков то справа, то слева. Те, должно быть, нарочно держатся близко друг к другу. «Бабы!» — кричит он на них. Тогда они отстают. Только останавливаясь да прислушиваясь, можно уловить звук шагов и услышать, как они тихонько перекликаются.

«Бабы! Трусливые! Разве так кого-нибудь поймаешь!»

Матросы тоже хороши со своей дурацкой стрельбой. Где-то тут должны быть лесные братья. Хотя бы одного поймать. Заставить его ползать перед ним на коленях. Стоит барону вспомнить недавнее происшествие, кровь вскипает и руки тверже сжимают винтовку. Поймать — во что бы то ни стало. Хотя бы пришлось трижды прочесать лес и целую неделю подряд гнать на облаву всю волость… Этот бандит должен почувствовать, что значит оскорбить и унизить дворянина.

В руках у барона солдатская винтовка. В карманах два револьвера. Он один справится с тремя. Только бы увидеть кого-нибудь, притаившегося в кустах, целящегося в него. О, у него не дрогнет рука. Он не промахнется — нет. Издевательства и унижения, которые пришлось претерпеть его классу от бунтовщиков, бандитов, направят пули в цель. Одну, другую, третью… Мысленно он уже стреляет… Палец безостановочно нажимает курок. Стальная сила в пальцах и мускулах. Вот он стреляет до тех пор, пока остаются лишь окровавленные лохмотья… А потом добивает прикладом. Его никто не удержит… В мускулах стальная сила…

Бежит, запыхавшись, вспотев, шапка сползла на затылок. Раздвигаемые ветви кустов хлещут его по лицу. Сухие еловые сучья цепляются за одежду и рвут ее. Где-то справа один из охотников снова приблизился к нему. Злобно огрызнувшись, барон еще быстрее бежит вперед. Ноги проваливаются сквозь рыхлый снег и вязнут в болоте.

Впереди, неподалеку, раздается выстрел. Просека. Ну и дуралеи, палят по зайцам. Барон в бешенстве кусает губы. «Скоты…»

Бегущий справа, видимо, совсем близко. Слышно его дыхание и тяжелый топот ног. А за ним, наверное, пустота, и какой-нибудь лесной брат без риска может проскочить незамеченным и удрать назад. Проклятый народ! «Бабы и трусы…»

Барон на бегу поворачивает голову. Кто-то движется совсем рядом с ним. А впереди снова треск выстрела. «Скоты…» Винтовка в его руках дергается от возбуждения. Пришли бы в другое время и стреляли сколько влезет. А так разве поймаешь кого-нибудь? Как же… От злости у барона даже слезы проступают на глазах: спугнут, и не увидишь никого.