Теперь придет он сейчас к Марине, объяснит ей, что к чему, скажет: «Прости, угораздило меня не в ту степь податься, заслужил, — скажет, — я сильного презрения; но, — скажет, — не выгоняй меня, Марина…»

А когда увидел Клавдий Сергеевич Вахтомин вокзальные строения, сердце так и ушло в пятки. Во-первых, подумал Вахтомин о том, что Марина и говорить с ним не станет, или, напротив, такого наговорит, что перед людьми стыдно будет — она не постесняется людей, которые собираются в буфете. Одновременно пришла еще одна мысль: завоюет он снова сердце Марины Фабрициевой, но зато на веки вечные потеряет Тамару Акимовну — надеяться больше не на что будет… И от таких мыслей замедлил Вахтомин шаг, совсем было остановился, потопал об асфальт сапогами, чтобы стрясти с них пыль. И тут память услужливо подсказала Вахтомину, что Тамара Акимовна, можно сказать, по-настоящему выгнала его из своего дома, что даже в совместной жизни, если такая и наладится, Тамара Акимовна всегда будет стоять на защите его сыновей (что она уже продемонстрировала), а значит, никакого смысла нет в том, чтобы сомневаться в своем новом решении. Клавдий Сергеевич решительно пересек оставшиеся до буфета метры пути, распахнул дверь.

Знакомые запахи — табачного дыма, пролитого пива, консервов — ударили ему в ноздри, напомнив о тех временах, которые остались далеко позади, но которые могут повториться, если он захочет этого. Старый алкоголик Петрищев — семидесятилетний человек с коричневыми от табачного дыма усами, бывший инженер маслодельного завода — сидел на своем излюбленном месте у окна. Перед ним стояла полная кружка пива и лежали в блюдце сухари, которые он изготовлял собственноручно и потом угощал ими в буфете всех желающих. Попробовал однажды такой — сухарик и Клавдий Сергеевич, но не обнаружил в нем каких-либо особых вкусовых качеств. «Лучше вобляшки, — сказал Вахтомин старику, — ничего не бывает».

Петрищев, как всегда, сидел за столиком у окна, из которого были видны перрон и все поезда, которые проходили мимо.

Заметив Вахтомина, Петрищев сдвинул свои лохматые брови, желая показать, видимо, что узнал бывшего завсегдатая. Вахтомин не мог понять, почему в первую очередь он увидел старика, а не Марину Фабрициеву, ради которой пришел сюда. И не мог понять он, почему направился к столику Петрищева и сел с ним рядом на свободный стул.

— Клавдий? Не узнать… — Петрищев говорил очень тихо, с одышкой. — Чего исчез?

— Завязал я, — ответил Вахтомин.

— А-а..

Петрищев пододвинул ему блюдце с сухариками:

— Кушай.

— Без пива в горле застрянет.

— Тоже верно… Какие же ветры тебя сюда занесли?

— Всякие… А ты все ждешь?

— Жду.

Петрищев, несмотря на август, был в стеганой фуфайке, из-под которой выглядывала волосатая грудь — ни майки, ни рубашки на старике не было. Вахтомин не случайно задал ему свой вопрос: «А ты все ждешь?» Старик встречал все пассажирские поезда, которые останавливались здесь. Он ждал сына, пропавшего без вести в минувшую войну. Все знали, что Петрищев пристрастился к рюмке с того самого дня, когда получил извещение о пропавшем сыне. Старик ждал и надеялся, что сын вернется, когда окончится война. Пропал без вести — это не значит, что убит. Но и после победы сын не вернулся.

— Ну, жди-жди, — сказал Вахтомин, оглядываясь по сторонам.

Теперь он увидел Марину, которая почти неподвижно стояла за стойкой и тоже смотрела на Вахтомина. Она ничуть не изменилась. Да и почему она должна измениться, если прошло так мало времени с тех пор, когда Вахтомин бросил ее ради Тамары Акимовны? Клавдий Сергеевич почувствовал сердцебиение и, чтобы немного успокоиться, нагнулся — якобы только затем, чтобы поднять упавший носовой платок, которым он только что вытер вспотевший лоб. Но, разогнувшись и пряча платок в карман, Клавдий Сергеевич снова встретился взглядом с Мариной Фабрициевой. Подняв руку, Вахтомин помахал ею в знак приветствия. Марина сделала то же самое и улыбнулась. Вахтомин, не обращая внимания на слова Петрищева, который спросил его о чем-то, медленно направился к буфетной стойке. — благо, что никого поблизости от Марины в это время не было.

— Никак случилось что, Клавдий Сергеевич? — такими настороженными словами встретила его Марина Фабрициева.

— Со мной что может случиться? — ответил Вахтомин, с удовольствием вслушиваясь в знакомый и приятный голос. — Со мной, Марина Семеновна, давно уже ничего существенного не происходит. Так, глупости всякие…

Она усмехнулась одними глазами:

— Глупости ли?

— Глупости, — твердо повторил Клавдий Сергеевич, глядя в сторону.

— До чего же ты справедливые слова говоришь, родненький мой. За что я тебя всегда любила, так это за твои чистосердечные слова. А как же твоя новая невеста?

— Какая?

Вахтомин сделал удивленное лицо, и Марина Фабрициева переспросила:

— То есть как какая?

— Об этом я и толкую: какая невеста, а, Марина Семеновна?

Женщина некоторое время молчала. Она подумала: а что, если ничего такого в действительности не было? На губах Марины блуждала недоверчивая улыбка, и Вахтомин решил, что еще немного — и он убедит Фабрициеву в ее ошибке, надо только поднажать как следует.

— Если ты хочешь сказать о «белой головке», так это очень большая ошибка была. И с твоей стороны, и с моей.

— С моей-то почему?

— Не надо людей посторонних слушать. Языки, сама знаешь, без костей. Твоя ошибка, что ты слушаешь.

— А твоя?

— Моя ошибка в том, что я позволил своим бандитам ходить в книжный магазин, где она работает. Вот поэтому. — Вахтомин с небрежным видом произнес слово которое услышал совсем недавно и которое так ему понравилось: — Они у меня библиофилы.

— Кто?

— Библиофилы. Любят, значит, книжки разные читать. Отсюда я и познакомился с этой женщиной.

Но Марина Фабрициева по-прежнему недоверчиво улыбалась и выводила пальцем узоры на мокром подносе. Когда Вахтомин закончил свои объяснения, она задала свой главный вопрос:

— А в кино ты ходил с этой «белой головкой» тоже из-за мальчишек?

— Почему… — не очень уверенно ответил Клавдий Сергеевич, наблюдая за пальцем Марины, скользящим по подносу. — В кино… это… э-э… мы встретились случайно.

— Ты и меня случайно бросил?

На этот раз Вахтомин не мог найти подходящего ответа и забормотал:

— Ну, это… понимаешь… Как-то так все получилось… Александра заболела… Умерла Александра… Ты не должна обижаться, Мариночка, потому как грех… Когда жена…

Марина Фабрициева сказала:

— Не тереби хоть имя покойной Александры своей. Причем здесь она? Брось, Клавочка, миленький. Пивца выпьешь?

Он с облегчением сказал:

— Налей кружечку.

Марина, поставив перед ним кружку, спросила вновь:

— Чего же ты сюда пришел?

Вахтомин не успел ответить — перед стойкой вырос Петрищев:

— Мариночка, повтори, — и посмотрел на Вахтомина все понимающими глазами. — Беседуете?

— Неважно, — с неудовольствием бросил Вахтомин.

— Молчу, — старик положил на прилавок два рубля. — Сдачи не надо, Марина. — Он взял кружку и отправился в свой угол.

— Зачем ты ему нагрубил, Клавочка? — сказала Марина, провожая старика взглядом. — Его пожалеть надо.

— Я только попросил, чтобы он не вмешивался.

— Все равно. Грех его трогать.

— Ладно, — согласился Вахтомин. — Не буду.

— Чего же ты сюда пришел? — повторила Марина свой вопрос. — Ты ведь, люди говорят, и не потребляешь теперь…

— Дело не в том, потребляю я или кет, — более уверенно заговорил Вахтомин. Самое страшное осталось позади — и он осмелел. — Дело в другом. Моя другая ошибка, Марина Семеновна в том, что я действительно нехорошо поступил…

— Слава богу, признался.

— Да-да-да. Не надо было мне делать этого. Мало ли что в жизни происходит, а? Надо в любом случае оставаться человеком.

— Хорошие слова говоришь, Клавдий Сергеевич.

— Я виноват, но я думаю, что мы сумеем найти снова общий язык. Ведь жизнь-то, Мариночка, уходит. Тю-тю жизнь! Мне вот-вот полвека стукнет, а я опять бобыль, и нету счастья; а счастье — вот оно! — закончил он, покривив в улыбке губы и сделав рукой жест, который должен был означать, что счастье Вахтомина находится за буфетной стойкой.