Это был один из десятка вопросов, которые вертелись в голове Станислава, пока он слушал Людмилу. Свои вопросы он задавал себе с такой же последовательностью, с какой прокурор задает их человеку, подозреваемому в тяжелом преступлении. Почему ты оказался в этой комнате, Вахтомин? Если ты на что-то надеешься, то на что? Может быть, ты считаешь, что никто ничего не понимает? Или, что вполне вероятно, ты хотел обмануть самого себя? Почему так быстро забыл ты об Оле Барабановой?

Вот такой хоровод вопросов вертелся у него в голове. И вывод напрашивался один: Станислав Вахтомин напрасно пришел в этот дом.

Людмила Обухова положила девочку в кроватку, выпрямилась, посмотрела на Станислава хитрыми глазами:

— Вы слышите?

— Ничего не слышу.

— Вы слышите запахи? Они рождаются в честь вас!

Станислав выжидательно улыбался. Он не понимал ничего, и от этого желание попрощаться с Людмилой и ее квартирной хозяйкой стало невыносимо острым.

— Чудак вы, Станислав! Это запахи плова, и они — в честь вас!

Он смутился:

— Что вы, какой плов!..

— Нет-нет-нет, не отказывайтесь. Оставьте здесь свои слова, в этой комнате! — Людмила схватила его руку. — Нельзя отказываться. Дильдор Аскаровна насмерть обидится. Ведь у вас есть еще время, да? У вас очень много времени, я же вижу! — В ее глазах была просьба. — Вы такой гость!

Станислав Вахтомин не понимал Людмилу Обухову и — чувствовал свою полную беспомощность и растерянность перед ее глазами, перед ее словами, перед ее голосом — то веселым, то грустным, то тихим, то громким, то равнодушным, то участливым… Так может вести себя не очень уверенный в себе человек. Или чего-то опасающийся. Что, если Людмила Обухова боялась возвращения мужа? Она сказала, что ее муж в командировке, но разве можно теперь верить человеку, который так странно шутит?

Станислав не осуждал Людмилу, но сознание убеждало его в том, что не нужно было сюда приходить.

Плов был очень вкусен. Зеленый чай — тоже. Дильдор Аскаровна, Людмила Обухова и Станислав Вахтомин говорили о пожаре. Станислав неохотно поддерживал этот разговор. Он-то сам хорошо знал, что никакого геройского поступка не совершал, что пожар тушили другие, что он, Вахтомин, ничем не рисковал, когда полез на второй этаж. Неловкость, которая сковала сейчас Станислава, мешала ему смотреть в глаза Людмиле и Дильдор Аскаровне.

— Стасенька, не скромничайте! Лицо Людмилы раскраснелось. — Вы, наоборот, должны кричать на каждом шагу, что смело бросились тушить пожар и спасли человека.

— Да-да, — кивала Дильдор Аскаровна.

— И вообще вам положена медаль «За отвагу на пожаре». Я возьму и напишу куда следует о вашем подвиге, в вашу часть напишу, и пусть все знают, какой вы есть.

— Вы шутите?

— Я — правда! Кому нужна такая скромность?

— Да-да, — соглашалась Дильдор Аскаровна.

Потом Дильдор Аскаровна начала рассказывать о своих ощущениях в тот самый момент, когда увидела густой дым, который поднимался снизу. Женщина подумала, что это опять мальчишки развели костер не на месте, и хотела поругать их с балкона; но, выйдя на балкон, увидела с ужасом, что дым валит из окон. И тогда она подняла тревогу.

— Хорошо, что пожарка вовремя приехала, — с облегчением вздохнула Дильдор Аскаровна.

— И вовремя появился Станислав, — подсказала Людмила, улыбаясь и глядя на гостя.

— Да-да, — кивнула Дильдор Аскаровна.

Неловкость, которая сковала Станислава в первые минуты разговора, уступила место тихой досаде. Досада была вызвана новым предположением Станислава о том, что Людмила сознательно пережевывает неприятную для него тему.

Наконец, Станислав стал прощаться. Людмила вышла проводить его до автостанции.

Не успела закрыться за ними дверь, как Людмила взяла Станислава под руку и, стараясь заглянуть ему в глаза, спросила:

— Вы на меня не обижаетесь, да?

— Я…

— Только не кривите душой! Обижаетесь, да? Скажете, наверно: какая она взбалмошная! Меня мама всегда так называла: взбалмошная. Но я, правда, говорила, искренно. Честное слово! Не надо сердиться, хорошо?

— Я не…

— Вот и отлично! Вы можете меня поцеловать? — Она остановилась, повернулась к нему лицом, закрыла глаза. — Поцелуйте меня — и тогда я буду знать, что вы на меня не сердитесь! Ну? Не стесняйтесь!

Станислав растерялся. Он снова потерял контроль над своими мыслями. Он осторожно прикоснулся губами к щеке Людмилы…

Она вздохнула:

— Ох!.. Станислав, теперь я знаю, что вы никогда не целовали женщин. Ни-ког-да! Даже не верится. Разве так целуются? Вот так надо! — Людмила обняла его за шею и горячо поцеловала в губы. Не успел он опомниться, как она отстранилась от него. — Вот и все. До свидания! — И убежала.

Взволнованный донельзя, он долго стоял неподвижно, прислонившись к бетонному столбу. Станислав часто думал о том, смеет ли поцеловать когда-нибудь женщину, и, представив себе такую картину, ужасался, и сердце начинало колотиться, и огнем пылало лицо.

Вот теперь это случилось. Правда, инициативу проявила женщина, но какая разница? В самое первое мгновение он с трудом подавил в себе желание броситься вслед за Людмилой, поймать ее, сжать в объятиях так, чтобы кости захрустели…

Последующие несколько дней Станислава Вахтомина не покидала мысль о том, что он совершил преступление, поцеловав чужую жену, но, вспоминая глаза Людмилы Обуховой, ее улыбку, ее голос, ее губы, он начинал грустить и… сожалеть о том, что у Людмилы есть муж, и сомневаться в этом; ведь если бы у Людмилы был муж, разве стала бы она целоваться с другим?

Однажды Станислав увидел во сне Олю Барабанову. Она читала письмо, в котором было написано большими черными буквами: «Станислав тебе изменил, а ты далеко!» Буквы стали расти и расти, они превратились в лес черных колонн, из которого не было выхода, а Оля Барабанова, плача, убегала от Станислава все дальше и дальше.

Проснувшись, Станислав обвинил себя в измене. И дал себе слово, что больше никогда ни придет в дом, в котором жила Людмила Обухова.

Станислав любит Олю.

Он любит одну Олю.

Он любит замечательную девушку Олю Барабанову…

«Сон в руку!» — сказал бы Станислав, если бы верил в сны; он сказал такие слова, получив письмо от Софьи Николаевны. «Здравствуй, Станислав! Ты, кажется, интересовался адресом моей дочери? К сожалению, я тебе не могу его выслать, потому что Оля вышла в Москве замуж. Будет поэтому неудобно, если ты вдруг станешь присылать Оле письма. Я верю, что у тебя все хорошо, и желаю счастья…»

Станислав читал и перечитывал эти жестокие строчки, и ничего не понимал. Он не верил, что такое может случиться. Последние дни и недели он казнил себя за то, что увлекся Людмилой Обуховой; но ведь он знал, что Людмила Обухова — это несерьезно, что в его жизни это знакомство не будет иметь продолжения, что Станислав останется верен Оле Барабановой и никто ему больше не нужен. Он поцеловал Людмилу! Ну и что?

После отбоя в тот день Станислав долго не мог заснуть. Вахтомина тревожили мысли одна другой болезненнее. Он понимал, что уже ничего не сможет изменить, и собственное бессилие угнетало его. В три часа ночи роту подняли по тревоге, и Станислав более автоматически, чем всегда, выполнял все то, что от него требовалось. Многокилометровый марафон не отвлек его от мрачных размышлений; только теперь, когда большие физические нагрузки сделали ощущение его «я» более реальным, в минуту, когда впереди, сзади, слева и справа от него молча бежали его товарищи, поднимая тучи пыли на немощеной дороге, товарищи, которые не умерли от того, что где-то вышла замуж незнакомая им Оля Барабанова, — только теперь Станислав по-настоящему полно осознал случившееся: он навсегда потерял девушку, с которой связывал свои планы на будущее.

— Выше головы! Раз-два-три…