Напоследок Тамара Акимовна сказала:

— Так вы приходите, Юра, Стасик, не стесняйтесь!

Братья отправились в Вахтомино.

Стоял только; конец августа, но близкая осень давала о себе знать — и желтизной листьев на деревьях, и частыми моросящими дождями, и холодными ветрами. Почти никто уже не купался в реке, только самые неистовые смельчаки решались лазить в холодную воду, но и они долго не задерживались в ней. Станислав вспомнил, что в прошлом году в это время года было намного теплее и что он сам плавал в Цне. Впрочем, Станислава мало трогало то обстоятельство, что приближается осень. Осень была у него в душе. Ему не хотелось идти сейчас домой, где надо будет вести какие-то разговоры с отцом и с… Мариной Фабрициевой, которая, как сообщил Юра, будет жить теперь вместе с ними.

Станиславу не хотелось уже и работать. Он увидел, что ничего сложного в деревообделочных станках нет; заготовительный цех надоел ему, потому что фактически приходится выполнять, хоть и на разных станках, одну и ту же операцию: строгать дерево…

Все же придется идти домой. И общаться с Мариной Семеновной придется, и выслушивать отца, и есть, и пить, и дышать. В ближайшее время никаких изменений в его жизни, кажется, не предвидится.

Надо потерпеть три года. Когда Станиславу исполнится восемнадцать лет, он уйдет из родного дома — и навсегда. Мир слишком велик, и незачем держать себя в четырех стенах.

— Папа зря женился на тете Марине, — сказал Юрка.

Голос младшего брата вернул Станислава к действительности.

— Зря, — согласился он.

Отец встретил сыновей во дворе.

— Вот что, Станислав, я хочу тебе сказать: Марина Семеновна Фабрициева, которая тебе, кажется, хорошо знакома, — отец скривил губы, но глаза его кричали все то же: «А ну вас всех к черту!» — Марина Семеновна будет жить у нас. Я женюсь на ней.

— Поздравляю еще раз. А как же Тамара Акимовна?

— Не твоего ума дело. И смотри, чтобы у тебя с Мариной не было никаких конфликтов.

— Будет исполнено.

Некоторое время отец продолжал испытующе всматриваться в лицо сына.

— Ладно. — Он кивнул, приняв какое-то решение. — Сегодня я с тобой больше ни о чем говорить не буду. Но ты еще у меня… — Он махнул рукой. — Сейчас зайдешь в горницу и извинишься перед Мариной.

— И не подумаю, — возразил Станислав. — За что мне извиняться?

— За то, что ты нагрубил ей, черт возьми!

— Нормально разговаривал…

— У тебя что, язык отсохнет, что ли?

— Она не имеет права подходить к столику и вмешиваться в разговор посетителей.

— Она знала, что ты мой сын!

— Зато я не знал, что она твоя… невеста.

— Дурак!

— Я для нее чужой человек, и пусть не лезет, куда не надо.

Станислав понимал, что снова грубит, но теперь он не мог не отвечать грубостью на грубость. Он считал себя правым — и этого было достаточно для того, чтобы почувствовать себя смелым.

Отец шагнул в сторону дома, но, вспомнив о чем-то, остановился. Наверное, он вспомнил о том, что в доме сидит его новая жена, которая ждет, что перед нею появится сейчас улыбающийся пай-мальчик Станислав и бросится в ее горячие объятия.

Наверное, отцу понадобилось много силы воли для того, чтобы пойти на попятную. Он миролюбиво, но голосом, в котором хрипела ярость, сказал:

— Не будем ссориться в такой день… Сейчас у нас вроде как помолвка, что ли… В общем, хотим посидеть… Не будем ссориться, Станислав. Можешь не извиняться… Но, — он нашел необычное для своего лексикона слово, — но джентльменом ты можешь быть? Ради всех нас…

— Могу, — сказал Станислав.

На грубость Станислав отвечал грубостью.

На зло — злом.

Но и на вежливость он ответит вежливостью. Добром ответит за добро. Станислав может быть джентльменом. Почему же нет?

Он вошел в горницу:

— Здравствуйте!

— Вот все и в сборе, — сказал отец бодрым голосом из-за спины сына. — Можно и за стол садиться. Матушка, где ты там?

— Здесь я, — бабушка Варвара выглянула из кухни, кивнула Станиславу и снова исчезла, чтобы через минуту появиться со стопкой тарелок в руках. — Куда же я денусь, здесь я, — отвечала она, расставляя тарелки на столе.

— Здравствуйте, — почти одновременно с бабушкой Варварой сказал Станислав, приятно улыбаясь Марине Фабрициевой.

— Марину звать Марина Семеновна, — подсказал отец.

— Здравствуйте, Марина Семеновна!

— Здравствуй, Станислав! — она тоже ярко улыбнулась, и на этот раз в ее улыбке была жизнь.

— «Ну, еще бы! — мелькнула мысль. — Все-таки замуж выходит! А там, в буфете — работа… Всем надо улыбаться, алкашам всяким…»

— Как поживаете? — Станислав был очень вежлив — пусть отец радуется.

— Спасибо, Станислав. А как вы?

— Если не ошибаюсь, — сказал Станислав, — вы работаете на станции…

— Какой ты шутник, — Марина Семеновна смеялась.

— Он у меня шутник, — сказал отец, бросив на сына недовольный взгляд. — Он очень большой шутник…

— Между прочим, я тоже люблю шутить, — сказала Марина Семеновна. — Я очень люблю смеяться, ха-ха-ха! Я люблю веселых людей!

— Марина Семеновна, пожалуйста к столу, — сказала бабушка Варвара светским тоном. — Клавдий, Станислав, садитесь… Юра, ты где?

— Иду! — Юрка вышел из своей комнаты, где он рассматривал новую книгу о футболе.

— Садись с нами, матушка.

— Сейчас, Клавдий, подожди минуточку, жаркое томится…

— Давайте, я помогу вам, Варвара Петровна! — предложила свои услуги Марина Фабрициева.

— Сидите уж, — ответила бабка Варвара. — Помощи особенной от вас не требуется…

И по лицу бабки, и по ее разговору, и по всему ее поведению Станислав сделал вывод о том, что она недовольна случившимся. Станислав понял, что он не одинок.

Наконец, все сели, бабушка Варвара — с самого края.

Стрельнула пробка из-под шампанского. Клавдий Сергеевич разлил вино по стаканам.

— Итак, товарищи Вахтомины, — отец поднял стакан. — Хоть и не мне полагается говорить речи в подобных ситуациях, ничего не попишешь, придется говорить. Уважаемая матушка, мои дорогие сыночки, перед вами сидит Марина Семеновна Фабрициева — моя жена, прошу, что называется, любить и жаловать. Я не могу требовать от вас какого-то особого отношения к ней, но вы должны всегда помнить, что Марина — это я, а я — это… Короче говоря, мы давно знакомы с ней…

— Знаем, — вставила бабушка.

— Да. Так вот. Мы давно знакомы с Мариной, и вот теперь… Э-э… — Отец запнулся, но вскоре продолжал: — И вот теперь мы решили пожениться. Прошу учесть это обстоятельство и сделать выводы.

— Сделали уже, — снова заметила бабушка Варвара.

— Учли уже, — в тон ей сказал Станислав.

— Я хочу со всеми жить дружно, — сказала в свою очередь Марина и посмотрела на Станислава. — Чтобы все было хорошо. Да, Юрик? — Она положила ладонь мальчишке на голову.

Юрка отодвинулся, сказал:

— У меня голова грязная, тетя Марина.

— Что? Ха-ха-ха!

— Юрий, не сочиняй! — строго прикрикнул отец.

— Я же в футбол играл. На улице, — сказал младший брат. — А там пыль.

— Короче говоря, — продолжал Клавдий Сергеевич, — вы слышали мой тост. А теперь давайте выпьем.

Они выпили.

И молча ели вкусное жаркое.

И Станислав удивился, что отец выпил целый граненный стакан шампанского вместо того, чтобы выпить томатный сок, который в стакане же стоял перед ним.

Ночью Станислав снова долго не мог уснуть. Он слышал голоса отца, бабушки Варвары, Марины Фабрициевой; они ходили по горнице туда-сюда, что-то переставляли, хлопали дверьми, стучали молотком, и казалось, что так будет продолжаться всю ночь.

Не успел Станислав уснуть, как пронзительно зазвенел будильник. Это было невероятно. Неужели ночь кончилась? В горнице стояла тишина. Станислав вышел — и увидел: ночью сделаны кое-какие перестановки. Стол переехал к окну, сервант переместился к другой стене, исчезли табуретки. В углу стоял на тумбочке большой блестящий радиоприемник. Когда успели его привезти? Но тут Станислав вспомнил о большой машине, о которой говорил ему Юрка, и все стало ясно. В комнате появилось много новых вещей, которые Станислав заметил не сразу. Новые стулья, новые занавески на окнах, небольшой коврик на полу… Совсем чужой стала комната.