Это был сменный мастер Вадим Кирьянович Рожков. Он улыбался, но — странное дело! — улыбка не могла смягчить серьезного выражения его глаз.

— Настраиваюсь вот, — ответил Станислав.

— Трудно, наверно?

— Почему вы так думаете?

— Ну как же… После праздника первой зарплаты… Да? Село у нас маленькое…

Станислав удивился: как быстро распространяются вести!

— Село маленькое, — повторил Рожков. — Чего бы ни случилось, все становится известно. Может, тебе сегодня лучше отдохнуть, а, Стас?

— Почему?

— Работать трудно будет.

Станислав пожал плечами.

— Это не работа. Это пустяк. И я не люблю отдыхать…

— Ну, смотри…

Рожков — высокий, сутулый — пошел по цеху, и Станислав Вахтомин смотрел мастеру в спину, стараясь справиться с угрызениями совести, которые снова дали знать о себе. Вздохнув, Станислав нагнулся и взял в руки первую заготовку из тех, которые надо было до обеда пропустить через рейсмус.

Станиславу еще не удалось переговорить с другом, который манипулировал у долбежного станка; Венька только раз, обернувшись, кивнул головой в знак приветствия и показал часы на руке, и постучал по ним пальцем, давая понять, что поговорить можно будет в обеденный перерыв. Станислав знал, что Веньку Барабанова нельзя оторвать от работы, что Барабанов очень долго раскачивается в начале смены, очень долго изучает чертеж (если операция сложная), очень долго складывает у станка заготовки, чтобы они всегда были под рукой; потом Барабанов включает станок и работает, не отвлекаясь, до обеденного перерыва.

До обеденного перерыва Станислав успел передумать о многом: о Тамаре Акимовне — она все больше и больше очаровывала его; об отце, который наверняка устроит сегодня скандал; о Веньке Барабанове (думал и смотрел на него); о Марине Фабрициевой, которая сказала ему что-то важное, но он не помнил, что именно. Станислав был уверен, что Марина действительно произнесла какие-то важные слова… Что же Марина Фабрициева сказала Станиславу Вахтомину?

В обеденный перерыв Вениамин Барабанов рассказывал:

— Ты опьянел почти мгновенно…

— Я никогда раньше не пил, — нашел нужным объяснить он.

— Потом ты стал много говорить.

— Надеюсь, не матерился?

— Обошлось без этого.

— Мне все время кажется, — сказал Станислав, надеясь, что получит отрицательный ответ, — что к нам подходила… буфетчица.

— С ней ты больше всего и говорил.

— О чем? — упавшим голосом спросил Станислав.

— Марина тебя узнала, подошла и поздоровалась. А ты решил выпить с ней на брудершафт и все допытывался, как ее имя-отчество.

— Как меня… ударило по голове.

— И еще ты у ней спросил, — безразличным тоном и не улыбаясь, продолжал Вениамин, — знаком ли ей Клавдий Сергеевич Вахтомин.

Если бы Станислава обвинили в более тяжких грехах, он бы не переживал сильнее, чем теперь. Он представил себе лицо Марины, свою пьяную физиономию, тон, каким разговаривал с буфетчицей, — тон этот не мог быть доброжелательным, и ему стало не по себе. Вениамин Барабанов рассматривал свои пальцы, словно никогда раньше их не видел, и тем же скучающим голосом продолжал рассказывать о том, как Станислав спорил с алкоголиком Петрищевым о смысле жизни, как долго отказывался уйти из буфета, настаивая на том, чтобы Марина Фабрициева пошла вместе с ним к отцу выяснять отношения, как в селе, куда они пришли поздно вечером, их встретила Тамара Акимовна и испугалась…

— Она правильно сказала мне вчера, — вздохнул Станислав. — Надо было взять бутылку водки и по-людски посидеть у нее. А?

— Можно было бы, — согласился Барабанов. — И у нас можно было бы, и у вас. Но так уж положено: надо в люди идти.

— Меня теперь всю жизнь совесть мучить будет.

— Не мучайся.

— Зачем мы поперлись на вокзал? — снова вздохнул Станислав.

И услышал в ответ барабановское:

— Так положено.

Рабочий день заканчивался, когда в цехе появился отец. Он постоял в дверях, отыскивая глазами Станислава, и двинулся в его сторону. Станислав приготовился к скандалу. Он решил даже на все обвинения отца отвечать одним словом: «Виноват!» Станислав и не мог бы найти другого слова, потому что действительно провинился перед отцом, — не потому, что выпил, а потому, что завел разговор с Мариной Фабрициевой.

Клавдий Сергеевич остановился и некоторое время смотрел, как сын работает. Потом спросил обычным голосом:

— Рейсмус осваиваешь?

— Освоил уже.

— Быстрый больно… Надо так освоить, чтоб с закрытыми глазами…

— С закрытыми опасно.

Клавдий Сергеевич с любопытством оглядел фигуру сына и отвернулся. Тихо спросил:

— Рожкова не видел?

— Здесь где-то.

И все-таки Клавдий Сергеевич не мог до конца сыграть роль, которую приготовил. Он скривил губы:

— Хорошо погуляли?

— Извини, отец.

Наверно, Клавдий Сергеевич не ожидал от сына таких слов, потому что снова замолчал, хоть и хотел сказать что-то резкое.

— «Извини»… — передразнил он сына. — «Извини»… Сначала напакостит, а потом «извини»…

— Так случилось, — Станислав включил станок. — Я не хотел. Я хотел чуть-чуть.

— Ладно, потом поговорим. Не видел, говоришь, Рожкова?

— Здесь где-то, — повторил Станислав.

А через полчаса, когда вторая смена приступила к работе, а первая собралась уходить, к Станиславу подошел Рожков.

— Стас, поговорить надо!

— Пожалуйста, Вадим Кирьянович.

— Не здесь. Пойдем в «красный уголок». Там нас ждут.

В «красном уголке» находились отец и Венька Барабанов.

— Вот, — сказал Рожков. — Твой отец хочет знать, почему вы вчера напились с Барабановым.

— Отец, я же тебе объяс…

— Ерунда то, что ты мне объяснил, — грубо оборвал сына Вахтомин. — Ты думаешь, что я уши развешу, олух царя небесного…

Станислав видел, что отец снова возбужден. Чем?

— Признавайся, Стас, — сказал Вадим Кирьянович. — Легче будет. Сними грех с души. — И улыбнулся.

— Я же говорю, — прозвучал бас Вениамина, — что во всем виноват я один. Я уволок Станислава на станцию. — Он повернулся к Вахтомину. — Меня и судите.

— В нашем обществе, — сказал Клавдий Сергеевич, — каждый сам должен отвечать за свои поступки. Ты, конечно, ответишь, Барабанов, за то, что столкнул с правильного пути молодого рабочего. Мальчишку. Хоть ты и сам еще… Но пусть и Станислав узнает, почем фунт лиха. — Вахтомин повысил голос: — Ты почему напился, Станислав?

— Мы обмыли мою первую зарплату, — и добавил словами Вениамина: — Так положено.

— Я же говорю, — снова начал Барабанов, но его перебили.

— Станислав, скажи честно, кто тебя надоумил на это? — спросил отец.

— Никто.

— Скажи, пока не поздно!

— Ты хочешь, чтобы я назвал чье-нибудь имя?

— Да! Конечно! Да!

— Тогда подскажи, чье.

Отец вскочил на ноги, потемнел лицом:

— Ты у меня попляшешь, сопляк! — Вадиму Кирьяновичу он бросил: — А с тобой, Рожков, общественность разберется. До того смену распустил, что даже ученики — и те в алкашей превратились!

— Ладно, — согласился Рожков.

— Не ладнай! Пожалеешь еще!

— Ладно.

Клавдий Сергеевич бросил устрашающий взгляд на сына, выскочил из «красного уголка» и с такой силой хлопнул дверью, что погасла лампочка.

— Вот так, — сказал Вадим Кирьянович. — Черт вас дернул пойти на станцию.

— Стас не виноват, — сказал Барабанов. — Это я.

Рожков кивнул:

— Конечно. Любой из нас может выпить в свободное от работы время. В праздник, например. Всякое бывает. Но ты еще очень молод, Станислав. И ты, Веня.

— Я больше не буду, Вадим Кирьянович.

— Он больше не будет, — улыбнулся и Вениамин.

— Рад слышать, — сказал Рожков. И добавил для одного лишь Станислава: — У тебя, наверно, с отцом еще один разговор будет, да?

— Вполне может быть.

— Так ты особо не перечь ему. Сам виноват. Если бы не пошли — ничего бы и не было. Верно?

— Конечно.

«Он напился. Ну и что? Люди пьют ежедневно, и земной шар до сих пор не перевернулся. И отец пил несколько лет», — думал Станислав, возвращаясь домой. Но он был доволен, что отца не будет сегодня дома по меньшей мере до полуночи — он только заступил на смену. А утро вечера мудренее…