— Ну хорошо, хорошо, — сдался наконец Лафарг; ему стало неудобно за «папа», хоть бы «отец» сказал. — Я приложу все силы, чтобы в ближайшие несколько месяцев получить диплом врача.

— Иного решения вопроса и не может быть.

— Но только не чините мне новых препятствий, подобных необходимости согласия Энгельса. Я понимаю, вы с ним старые друзья…

— Сказать, что мы с Энгельсом друзья, значит еще ничего не сказать о подлинной сути наших отношений, — голос Маркса стал мягче и глуше. — Друзей у меня было и есть много. Кугельман, Вейдемейер, Вольф, Гейне… Всех не перечислишь. А Энгельс… Как бы вам сказать?.. Без Энгельса я бы не стал Марксом, а без меня, вероятно, он не стал бы Энгельсом.

— О! — откинулся на спинку сиденья Лафарг. — Я думаю, что первое из этих утверждений невероятно преувеличено.

— Ах, как вы ничего не понимаете!.. — досадливо воскликнул Маркс. — Известно ли вам, что мое имя, чем я до сих пор чрезвычайно горжусь, блистало под пером Фреда еще до того, как мы близко сошлись? Один раз это было в прозе — в статье «Успехи движения за социальное преобразование на континенте» — он назвал мое имя среди других младогегельянцев. А другой раз даже в стихах! Они были в сорок втором году опубликованы в Швейцарии.

— Уж не помните ли вы их тоже наизусть спустя четверть века? — улыбнулся Лафарг.

— Конечно! И сейчас с удовольствием прочитаю вам. — Маркс встал, отошел к двери и начал декламировать;

— Освальд — это псевдоним Фреда в ту пору, — пояснил Маркс. — А дальше речь о вашем покорном слуге:

Маркс прервал чтение, засмеялся:

— Ну, тут, как видите, бездна всяких романтических гипербол, свойственных молодости и самому стилю, избранному двадцатидвухлетним поэтом, но есть и две глубоко правдивые, реалистические детали.

— Какие? — Лафаргу не терпелось.

— Дослушайте до конца:

Теперь уже засмеялись оба — и чтец и слушатель.

— Да, смешно, — сказал Маркс, садясь на свой диванчик. — Смешно и трогательно… А две правдивые мысли вот какие. Во-первых, я тогда действительно был словно одержим бесом — бесом философских исканий, бесом добывания истины.

— Этот бес не отпустил вас до сих пор. Он разве что лишь сменил философское обличье на экономическое.

— Если угодно, да, — согласился Маркс, — в соавторстве с этим бесом мы написали вот эту книгу, — он взвесил на руке том «Капитала», — и готовим еще две такие. Свод неба я не обрушил, но эти книги когда-то хорошо помогут обрушить устои буржуазного общества… Вторая же мысль — ради нее-то я и обратился к юношеским стихам Фреда — состоит вот в чем: «Кто мчится вслед за ним, как ураган степной?» Вы слышите? Черный сын Трира мчится вслед за монтаньяром Освальдом…

— Я все-таки думаю, что это тоже романтическая гипербола.

— О нет! Эти слова, написанные тогда, возможно, и без особых раздумий, в общем-то оказались пророческими.

— Каким образом? — все не соглашался Лафарг.

— А таким, что у меня все приходит позже, чем у него, и я всегда следую по его стопам.

— Я бы поверил, если бы эту книгу, главный труд вашей жизни, — Лафарг подтолкнул «Капитал» ближе к Марксу, — книгу, производящую полный переворот в нашем представлении о современном обществе и его будущих судьбах, написал он, а не вы. Но, насколько я понимаю, дело обстоит не так.

— Я запрещаю вам так говорить! — Маркс поднялся. — Энгельс семнадцать лет занимается постылой ему торговлей едва ли не исключительно ради того, чтобы я мог работать над этой книгой и над другими. Кто может предвидеть, что совершил бы Фред, если бы эти семнадцать лет были для него годами свободы, а не каторги… Вы читали его «Наброски к критике политической экономии»?

— Кажется, нет… Нет еще… Времени не было, — смутился Лафарг.

— Ну вот! — Маркс удрученно опустился на свое место. — На пустомелю Прудона у вас время нашлось, а великолепную, да что там, гениальную — учтите, я не бросаюсь этим словом, подобно многим людям, — гениальную работу Энгельса вам, прочитать недосуг… Мы с Арнольдом Руге напечатали ее в «Немецко-французском ежегоднике» в феврале сорок четвертого года. До этого я видел Фреда лишь один раз — _с осенью сорок второго в Кёльне, когда он зашел ко мне — к редактору «Рейнской газеты». Первая наша встреча ведь, была довольно неприязненной. Я полагал, что он целиком, под влиянием Бауэров и заодно с ними. Представляете картину: человек славит меня в прозе и стихах, а я смотрю, на него бука букой…

— Представляю, — быстро нашелся Лафарг, чтобы еще раз напомнить о своем больном вопросе. — Приблизительно та же ситуация у меня с Лаурой. Только вы со второй, кажется парижской, встречи стали закадычными друзьями, а у нас полтора года все еще длится «кёльнская встреча»…

Маркс засмеялся:

— Вы все о своем! Не сбивайте меня… Прочитав тогда «Наброски», я сразу понял, что такое Энгельс. И неудивительно, что при второй встрече — она действительно произошла в Париже в конце августа сорок четвертого — мы так прекрасно поняли друг друга. Мы провели тогда вместе незабываемые десять дней. Фред был в ту пору чуть-чуть моложе, чем вы теперь, а я чуть-чуть старше. Да, мы были в те дни так же молоды, здоровы и счастливы, как вы сейчас!

— Обо мне можно только сказать, что я молод и здоров, — буркнул Лафарг.

— Нет, мой друг, вы и счастливы! Даже если Лаура не станет вашей женой…

— Мавр! Я выброшусь сейчас в окно!

— Но-но! Я только один раз мог поддаться на подобные демарши. Второго раза не будет. — Маркс взял Лафарга за руку, посадил. — Запомните: даже неразделенная любовь — великое счастье. Подробнее вам об этом расскажет Энгельс.

— У него была неразделенная любовь? По тому, что я о нем знаю, это трудно представить.

— О нем у многих, даже у тех, кто встречался с ним довольно близко, порой очень превратное представление. Либкнехт и тот однажды назвал его первым грубияном Европы, а между тем у Фреда — уж я-то знаю! — чуткое, любящее сердце… Но вы опять меня перебили. Так вот, если хотите знать, именно «Наброски» Энгельса натолкнули меня на мысль о необходимости заняться политической экономией. Более того, книга, которую я сейчас везу ему в подарок, в зародышевой форме вся содержалась в этих изумительных «Набросках». Да что там говорить! Фред — блистательный ум. А сколько он знает! Это настоящая энциклопедия. Работать же он может в любое время дня и ночи, сразу после плотного обеда и голодный как волк, трезвый и навеселе, да притом соображает и пишет быстро, как черт…

Лафарг уже привык к тому, что старик — многим двадцатипятилетним кажутся стариками те, кто вдвое старше их, — старик нередко употребляет довольно крепкие словечки, и потому «черт» его не удивил.

— Помню, в Кёльне, — продолжал Маркс, — в бурные дни осени сорок восьмого года прокурор Геккер отдал приказ о розыске и аресте Фреда. Приказ был опубликован в верноподданной «Кёльнской газете». Я до сих пор храню этот экземпляр от четвертого октября. Там рядом с приказом приведены еще и приметы Энгельса. Рост, глаза, нос… Все это, в общем, соответствовало истине. Но, представьте себе, прокурор попытался охарактеризовать еще и лоб Фреда. И что, вы думаете, он написал? «Лоб — обыкновенный»! Каково, а? Лоб Фридриха Энгельса — обыкновенный!..