— Да, я действительно так думаю, — ответил Энгельс, — и Маркс и другие редакторы написали то, во что твердо верят. Но если мы ошибаемся, если даже грубо ошибаемся, то и тогда, Роланд, согласись, что такого рода ошибки выше и благороднее трезвой рассудительности филистеров, которые предрекают только поражения и беды. Я думаю, что совершенствованию твоего будущего сына могут способствовать такие ошибки, а не трезвые расчеты обывателей.

Обняв Даниельса, поцеловав руку Амалии, Энгельс вышел на улицу и направился на вокзал.

Когда он вошел в купе, Маркс был уже там.

— Ты видел сегодня «Новую Кёльнскую газету»? — сразу спросил Маркс.

— Нет. А что в ней?

Маркс достал из кармана сложенную газету и протянул другу. Тот развернул ее и ахнул: всю первую страницу окаймляла широкая черная рамка. Только в 1840 году, когда умер Фридрих Вильгельм Третий, Энгельс видел газеты с такой траурной рамкой.

— Это кто же умер, кого хоронят? — еще не поняв, в чем дело, спросил Энгельс.

— Как августейшую особу или национального героя, хоронят нашу газету. Ты почитай…

Энгельс поднес газетный лист к глазам и прочитал:

— «Новая Рейнская газета» прекратила свой выход. Мы выходим поэтому в траурной рамке.

Интереснейшие сообщения с юга и востока отступают на второй план перед неожиданной траурной вестью о том, что «Новая Рейнская газета» сегодня вышла в последний раз.

И как она вышла!!

Красный, красный, красный! — таким всегда был ее боевой клич, но сегодня даже ее одеяние было красным. Красная печать газеты немало поразила ее читателей, дух, которым еще раз повеяло от этих пламенных букв, заставил нас глубоко сожалеть о том, что теперь с ней покончено.

Никакой орган не сможет в будущем возместить нам эту потерю… Мы должны признать: со славной гибелью «Новой Рейнской газеты» рейнская демократия потерпела поражение».

Дальше шли заключительные строфы фрейлигратовского «Прощального слова».

— Молодец Аннеке! — сказал Энгельс, возвращая газету. — Я от него этого не ожидал. Молодец!

— Да, дело сделано, — отозвался Маркс. — Надеюсь, и во Франкфурте нам кое-что удастся.

Поезд сделал рывок и стал набирать скорость, торопясь во Франкфурт-на-Майне.

Восемнадцатого мал 1848 года во Франкфурте-на-Майне, вольном имперском городе, открылось первое в истории всегермансксе Национальное собрание. Оно было детищем революции. Многие хотели видеть в новорожденном сказочного силача, политического Зигфрида, способного осуществить самую заветную мечту парода, выполнить главную задачу революции — добиться объединения бесчисленных королевств, герцогств и княжеств в единое политически цельное немецкое государство. Но революции, как и люди, иногда имеют дурную наследственность, слабое здоровье и анемичных детей. Такой и была германская революция 1848–1849 годов, таким ее детищем оказалось и франкфуртское Национальное собрание.

Единственной акцией Франкфуртского собрания, получившей живой отклик во всей Германии, явилась имперская конституция, принятая 28 марта 1849 года. Хотя исполнительную власть она почти полностью отдавала в руки императора, но все же устанавливала некоторые демократические свободы и являлась шагом к объединению страны. Как ни призрачна была эта конституция, провозглашенная призрачным органом призрачной власти, но за нее, как за последнюю надежду, как за хотя бы какой-то плод революции, ухватились все, кто жаждал для родины и для себя лучшего завтрашнего дня. Против правителей, не желавших признавать конституцию, в первых числах мая начались народные восстания: за Дрезденом на востоке, за Дюссельдорфом и Эльберфельдом на западе последовали Пфальц и Баден на юге, в непосредственной близости от города, где находилось Национальное собрание.

Большинство депутатов Собрания составляли представители мелкой буржуазии и интеллигенции. Им и в голову не приходила мысль о возможности какой-то иной формы правления для будущей Германии, кроме монархической. Они послали в Берлин к прусскому королю Фридриху Вильгельму Четвертому верноподданную депутацию с предложением, вернее, с нижайшей просьбой, если не мольбой, принять всегерманскую имперскую корону. Фридрих Вильгельм отверг корону вместе с имперской конституцией. Казалось бы, вот веский повод, предоставленный самой монархией, чтобы подумать наконец о возможности для отечества немонархического пути. Но где там! Мысли депутатов работали только в одном направлении. Король не хочет быть императором? Что ж, обзаведемся покуда хотя бы имперским регентом! И избрали им австрийского эрцгерцога Иоганна.

Регент назначил министров центрального правительства, разослал послов в разные страны, но все это выглядело комично, ибо ни регент, ни правительство, ни само Национальное собрание не имели никакой реальной власти и никакого авторитета.

Направляясь из Кёльна после закрытия «Новой Рейнской газеты» во Франкфурт, Маркс и Энгельс хотели встретиться там с некоторыми из депутатов. Они, конечно, не питали чрезмерных иллюзий относительно готовности мелкобуржуазных политиков пойти на решительные дела. Но в последнее время в Национальном собрании все же произошел существенный сдвиг влево: многие явно консервативные депутаты покинули Собрание, и левые получили теперь большинство. В условиях начавшегося по соседству восстания это все-таки давало какой-то шанс на успех в попытке активизировать их.

Прямо с поезда Маркс и Энгельс направились к своему другу члену Союза коммунистов Иосифу Вейдемейеру, бывшему прусскому офицеру, который ныне вместе с Отто Люмингом, братом своей жены Луизы, издавал «Новую немецкую газету», по праву считавшуюся младшей сестрой «Новой Рейнской», только что сраженной контрреволюцией.

Вейдемейер был человеком весьма осведомленным в делах Национального собрания, со многими депутатами которого он находился в довольно близких отношениях: «Новая немецкая газета» давала постоянные отчеты о всех событиях в стенах собора святого Павла, где заседало Собрание. Поэтому Вейдемейеру не составило большого труда через несколько часов после приезда Маркса и Энгельса организовать их встречу с группой левых депутатов. Это произошло у него на квартире в довольно просторной гостиной.

Явилось человек пятнадцать наиболее влиятельных левых депутатов. Все они были очень заинтригованы неожиданным приглашением, и большинство не могло скрыть того жадного любопытства, которое вызывали у них Маркс и Энгельс. Как же! Своей бесстрашной газетой, своими глубокими и дерзкими статьями в ней, двумя судебными процессами, из которых они вышли блистательными победителями над тугоумной прокуратурой, эти два молодых человека стали известны всей Германии и даже за ее пределами, они сделались знаменитостями, их имена встречались по многих газетах, то и дело слышались и там и здесь.

В свою очередь Марксу и Энгельсу кое-кто из пришедших в той или иной мере тоже был известен: адвокат Франц Циц, историк Карл Хаген, адвокат Людвиг Симон, Вильгельм Трюцшлер, еще два-три человека. Энгельс спросил Вейдемейера, приглашал ли он Арнольда Руге.

— О, Руге теперь далеко! — махнул рукой тот. — Если вы все-таки отправитесь отсюда в Пфальц, то, возможно, встретите его там.

Энгельс удивился: чего бы делать трусоватому Руге в восставшем Пфальце? Но времени для расспросов уже не оставалось. После взаимных представлений все расселин, по местам: депутаты на двух больших диванах и в креслах. Маркс, Энгельс и Вейдемейер — на стульях за легким ломберным столиком. Когда движение и говор утихли, Вейдемейер, расправив по давней офицерской привычке свою широченную грудь, четко и внятно сказал:

— Господа! Позвольте мне по приятному долгу хозяина этого дома сказать несколько предварительных слов. Наш город почтили своим посещением известные нам писатели и политические деятели доктор Маркс и его друг Фридрих Энгельс. Первый из них, словно иностранец, лишен права гостеприимства и изгнан из Пруссии. Против второго возбуждено судебное преследование за участие в эльберфельдском восстании.