Наконец последний — самый страшный брод позади. Мы вышли на тропку в широкой долине Индигирки, мокрые с головы до ног. Лошади понуро стоят на трясущихся от напряжения ногах. С мокрых вьюков бежит вода.

Я остался без накомарника и шляпы. У Чистых поцарапано лицо. Сильно хромает ударившийся об валун Старков. У него жалкий, растерянный вид, на лбу синеет огромная шишка. Гаврила, ругаясь, перевязывает раненую руку.

— Ч-черт! Собачья река!.. — бормочет он, стиснув зубы.

Слышится нарастающий гул. Над нами проносится серебристый гидросамолет.

— Смотрите, к устью полетел. Наверно, экспедиция уже там.

— Скорее надо идти к юрте Матрены. Совсем близко. Чай, однако, там будем пить, — заверяет Гаврила и решительно шагает по тропке вперед.

Матрена, молодая дебелая вдова, якутка, угощает нас жареными хариусами. Чай наливает из литого серебряного чайника.

Каюры наперебой рассказывают хозяйке о своих приключениях в грозном ущелье. Речь Матрены переводит Гаврила: ущелье можно обойти, есть дорога через перевал, она ее покажет Старкову, когда он будет возвращаться домой.

А в устье — база экспедиции. Самолеты каждый день возят туда грузы и людей с Крест-Хольджая, что на реке Алдан.

На следующий день мы, щедро расплатившись со Старковым, на «ветке» спускаемся вниз по быстрой реке.

Неожиданно на берегу) появляются три человеческие фигуры. Причаливаем. С нами здоровается начальник геологической партии экспедиции Цареградского Светлов. Он сутуловат, нескладен и похож на рыцаря печального образа — Дон-Кихота.

Светлов знакомит нас со своими спутниками. Я рассказываю ему о результатах наших работ и советую попробовать обойти ущелье, где мы чуть не утонули.

— Плывите к экспедиционной базе. Вы там очень нужны. За сведения большое спасибо! — благодарит, прощаясь, Светлов.

Плывем дальше. Мелькают крутые берега с торчащими корнями подмытых деревьев. Неожиданно с берега нас окликают люди. Правим к ним.

Молодой человек подходит к самой воде.

— Будем знакомы, начальник геологической партии Индигирской экспедиции. Десять дней тому назад прибыл сюда с Алдана. Скоро будет перебазироваться на самолетах вся экспедиция. Цареградский говорил мне про вас. Результаты ваших работ помогут нам эффективнее расставить полевые партии в бассейне Индигирки. Скоро прилетит самолет. Садитесь на него, и через два часа вы увидите Валентина Александровича.

— Для пользы дела слетаю, — соглашаюсь я.

В густом лесу, на крутом берегу реки мы поставили палатку. Только успели попить чаю с брусникой, собранной здесь же, прилетел самолет.

Я лечу впервые. Взревел мотор. Рывок вперед — и вот уже стремительно несутся мимо иллюминатора брызги, уплывают вниз река, перелески, маленькие, как спички, лиственницы. Вот промелькнули юрта Матрены, стога сена, похожие на болотные кочки, река Собачья, сверху такая маленькая и безобидная.

Небольшими кажутся гранитные гольцы, покрытые белыми шапками снега. Изредка гидросамолет бросает то вверх, то вниз. Мотор равномерно гудит. Подо мной знакомые реки и горы, по которым мы только что медленно и с таким трудом пробирались на лошадях.

Проплывает внизу хребет, огромной дугой уходящий к Ледовитому океану, пологий со стороны Индигирки, обрывистый и дикий — к Алдану. Под крыльями виднеются скалистые горы Верхоянья, каменистые русла рек с белыми пятнами тарынов. Блестит серебряными монетами цепочка озер на водоразделах.

Позади остается редколесная заболоченная Алданская низменность.

Самолет, накренившись, делает круг и садится на тихий многоводный; Алдан. Как в сказке, путь, которым приходилось идти в течение месяца, покрыт нами за два часа.

Ко мне подходит начальник экспедиции Цареградский.

— Вот, где встретились. Очень кстати, прилетел. А то сейчас не знаем, куда в первую очередь направить геологов.

На собрании инженерно-технических работников Цареградский сообщает о решении — послать четыре геологические партии в места, нами исхоженные. Особые надежды он возлагает на ручей Пионер, куда будут Посланы два промывальщика.

— Надо форсировать работы, есть постановление партии и правительства в ближайшее пятилетие освоить Индигирку, — говорит в заключение Цареградский.

Через десять дней самолет привозит два килограмма индигирского золота.

— Вот и отправим мы в Москву первый металл из вновь открытого валютного цеха нашей страны, — радуется Цареградский, подбрасывая на руке небольшой, но увесистый брезентовый мешочек.

На самолете я возвращаюсь на место весновки и застаю в сборе всю партию.

Утром тринадцатого сентябри, завьючив лошадей, тепло прощаемся с Иваном и Гаврилой. Всем немножко грустно. Трудные тропы, опасности, тревоги, радость находок роднят нас каким-то особым родством.

Мы сознаем, что «кусок» беспокойной неуютной жизни прожит не без пользы. От этого маленького беспокойства и неуютности прибавится покоя и уюта в большой жизни, в жизни нашего народа.

Осень. Наша геолого-поисковая партия вернулась на колымский прииск с далекой Индигирки. После полугодового скитания по безлюдной тайге мы запоем читаем газеты, журналы и книги. Ходим с Наташей, работающей уже на прииске, в кино, в клуб, по знакомым — побеседовать за чашкой чаю..

— Что ты хвастаешься своими открытиями на Индигирке? — говорит мне Мика Асов. — Подумаешь, богатое золото! Вот мы разведали для прииска золотую россыпь! Это да!

Через несколько минут я и Мика шагаем по дороге к грохочущим промывочным приборам. Идем мимо новых построек прииска. По дороге мчатся тяжело нагруженные автомашины. Протянулись уходящие в прозрачную даль столбы высоковольтной линии.

Стоят последние солнечные дни северной осени с крепкими утренниками. Природа замерла в ожидании близких морозов и долгих зимних ночей.

Свернув с дороги на хорошо утоптанную тропку и сделав несколько петель между отвалами, мы вышли к разрезу.

Здесь Мика оживился. Высокий и плотный, с копной кудрявых каштановых волос, одетый в явно тесную для него спецовку, оживленно жестикулируя, он рассказывает о прииске.

Протяжный гудок возвещает обеденный перерыв. Разрез пустеет. Мы спускаемся в него и подходим к зумпфу. Это большая круглая яма; до краев наполненная грязной желтоватой водой. Около зумпфа стоит одетая в спецовку Наташа. Она внимательно следит за промывальщиком в брезентовом фартуке и резиновых сапогах. Он деревянным лотком промывает грунт.

Мика берет меня за рукав.

— Познакомьтесь, известная вам Наташа, ваша жена и наш участковый геолог.

В сидящем на корточках промывальщике я узнаю старого знакомого — полевика Александра Егорова. Он только что закончил очередную пробу и сгребает с лотка золото в железный совочек. Егоров узнает меня, и его широкое загорелое лицо расплывается в улыбке, Вытерев обветренные руки о фартук, он здоровается.

— Вот, обезножел. Ревматизм. В поле теперь не ходок, опробщиком на прииске работаю. Эх, и приличное тут золотишко!

У зумпфа сложены аккуратными горками матово-желтые кусочки золота. Одна другой больше. «По сто-двести граммов в каждой» — прикидываю я в уме.

— Неужели это с одной опробной ендовки?

Наташа смеется.

— Да, товарищ разведчик, два лотка промоешь — и почти полсовка… Вот какие россыпи надо искать. Наш прииск передовой в управлении, читал, наверно в газетах…

— Сколько таскаюсь по тайге, а похожего нигде не встречал и думать даже не мог, что такое сумасшедшее золото на свете может быть, — рассказывает Егоров, — Бывало, на «старании» возьмешь с лотка полграмма-грамм — руки трясутся от радости. Думаешь, фарт нашел! А все оказывается пустым делом. На Алданских приисках, как демобилизовался, пять лет трудился. Все хотел богатый золотой ключ найти. Чтобы люди говорили: «Не зря Сашка Егоров по тайге бродил».

— Ну и что же, ты своего добился, — замечает Мика. — Твоим именем на Нере назван богатый ключ.