Теперь мы уже точно знаем, что река Колыма замерзла, и до следующей навигации нашим спутникам в Средне-Колымск никак не попасть.

Добродушный, неторопливый Николай Степанович греется у печи, он спокоен.

— Ну, что ж, Таянка, здесь поработаем. Врачу и строителю дело везде найдется.

— А вот что, дорогие друзья, — советую я, — договаривайтесь с Дальстроем да отправляйтесь с нами вместе в экспедицию, на Индигирку. Это поинтереснее вашего Средне-Колымска.

— Правда, Таянка, чудесно было бы вместе работать! — поддерживает меня Наташа.

Обедаем в большом, недавно открытом ресторане. С его террасы открывается панорама Магадана. Широкое, прямое как стрела Колымское шоссе, пересекая город и речку, скрывается за гребнем горы. Оно манит: вдаль, в тайгу!

— Откуда взялось название «Магадан»? — спрашивает меня Рябов. — Наверно, оно что-нибудь значит по-якутски, по-эвенски?

— Есть предположение, будто это название произошло от эвенского слова «монгодан», что значит «морские наноси», — объясняю я. — И, действительно, так называли охотники-эвены каменистые берега бухты Нагаева. Но есть и другая версия, я бы сказал — более поэтическая. Мне ее рассказали местные старожилы.

— Это было в конце прошлого века. В то время долина речки, которую теперь называют Магаданкой, служила для кочующих эвенов-оленеводов летним стойбищем. Место было удобное: оленьего корма вдоволь, морской ветер смягчает жару, отгоняет оводов и гнус. Орочи (так тогда называли эвенов) ловили рыбу, применяя примитивное орудие — шест с загнутым гвоздем на конце, промышляли морского зверя. После тяжелого зимнего кочевья люди отдыхали. Молодые парни присматривали невест.

Десятки конусообразных чумов-урас, белея на солнце, ярко выделялись на фоне зелени. В вечерний час все урасы дымились: это женщины готовили пищу.

В большой урасе богатого оленевода Хабарова пили чай. В стороне, не принимая участия в разговоре, сидел бедный эвен с женой и детьми, живший на отшибе в маленькой дырявой урасе. Его прозвали Магда, что означает — трухлявый пенек.

Магда был настолько беден, что не имел своих оленей.

В тот вечер Магда был особенно задумчив. Когда сидевшие в юрте собрались расходиться, Магда тяжело поднялся и, остановив взгляд на богаче Хабарове, сказал:

— Я беден, оленей не имею, чтобы кочевать с вами, для пушного промысла стар. Быть вам в тягость и зависеть от вас не хочу.

— Что же ты, Магда, умирать собрался?

— Нет, умирать рано: у меня семья, — ответил Магда, — я остаюсь здесь, на этом ручье. Буду жить у морского берега, питаться рыбой, морским зверем. Вам буду давать нерпичий жир, нерпичьи шкурки — на подошвы для торбазов, а вы взамен дадите мне оленье мясо.

На следующий день, сняв свою убогую урасу с дырявыми, почерневшими от старости шкурами, перекочевал Магда на берег моря, к самому устью речки.

Наступила осень. Олени по привычке, не ожидая хозяев, двинулись в тайгу, на зимние корма. За ними откочевало и все летнее стойбище.

Магда остался один со своей семьей. Засвистели зимние ветры, занесло снегом построенную им избушку…

Мужественно переносил первую зиму Магда, питаясь с женой и детьми запасенной летом рыбой и нерпичьим жиром.

Шли годы. Магда продолжал жить на берегу моря. Кочевые эвены дали речке имя первого здесь постоянного поселенца. Зимой мимо избушки проезжали на собаках жители поселков Ола и Тауйск. Они по-своему переиначили имя Магды, называя постаревшего хозяина избушки кто Магдыгом, кто Магдагой, кто Магаданом. Последнее слово закрепилось в записях, дав имя новому городу Магадану.

Магда умер. Избушку его я видел осенью 1930 года.

— Вот и чудесно, что вы вернулись из отпуска, — сказал мне главный геолог Дальстроя Цареградский, — Только вчера директор подписал приказ об организации новой Индигирской геолого-разведочной экспедиции Были, правда, возражения со стороны горного управления. Горняки считают, что с освоением и геологической съемкой бассейна Индигирки справятся своими силами…

От Цареградского я узнал, что летом, пока в Ленинграде обрабатывали материалы Верхне-Колымской экспедиции, горное управление послало на территорию рекогносцировочных работ нашей партии «стотысячную»[1] партию в составе 23 человек. Была произведена более детальная геологическая съемка, подтвердившая наши поисковые данные. Новых месторождений золота, правда, не нашли, но с очевидностью доказали необходимость дальнейших работ. Стало ясно, что Колымская рудоносная зона простирается на бассейн реки Индигирки.

Цареградскому удалось доказать дирекции Дальстроя, что освоение бассейна Индигирки горнякам не под силу; они с трудом справляются с изучением уже открытых месторождений.

— И вот приказ об организации экспедиции подписан, надо его выполнять… — Цареградский подошел к большой — во всю стену кабинета — карте, — Помню ваше согласие и рассчитываю на вас. Работу мы организуем так: зимой создадим две базы, одну вот здесь, в конце строящейся трассы на реке Берелёх, а вторую на Нере, притоке Индигирки. На базах построим склады, подвезем туда грузы, подготовим зимние посадочные площадки для самолетов, развернем радиостанции, чтобы связь была оперативнее… Довольно пешим порядком, да на олешках и собачках по тайге передвигаться. Пора технику использовать, быстрокрылые самолеты… Весной перебросим на Индигирку геологов, а летом начнем работы широким фронтом. Те, кто с камеральных работ вернулись, займутся на приисках зимней разведкой. Вам я думаю поручить организацию Нерской базы. Вы с этими местами знакомы. Летом базы сдадите и продолжите поисковые работы… Вот только кого назначить на Берелёхскую базу?

У меня мелькнула мысль о Рябове.

— Есть одно предложение, Валентин Александрович…

Я рассказал о молодом строителе и его жене-враче.

— Ну, что ж, такие люди в экспедиции нужны, — сказал Цареградский. — Пусть завтра зайдут ко мне.

На этом разговор закончился..

Возвратившись домой, я застал Рябовых расстроенными и огорченными.

— По вашему совету я была у начальника санчасти треста, — рассказала Татьяна Васильевна. — Этакий толстый, обрюзгший старик. Рассказала я ему о нашем положении, просмотрел он документы и говорит: «Очень жаль, что вы не можете добраться до места назначения. А мы принять вас врачом не можем. У нас все штатные единицы заполнены. В тайгу на трассу вас неопытного молодого врача, женщину, посылать нельзя. Знаете, в каких тяжелых условиях там придется работать?..» А сам в глаза мне не смотрит.

Я рассказал Рябовым о своей беседе с Главным геологом, и супруги повеселели.

Вечером в нашей, уже обжитой, ставшей уютной (стараниями наших жен) комнате, Татьяна Васильевна воодушевленно строит планы на будущее, вспоминает прошлое:

— В детстве я мечтала стать врачом. И обязательно поехать куда-нибудь в дальние края, лечить там людей. Хорошо бы побывать на Камчатке, увидеть огнедышащие вулканы, зимой искупаться там в горячих ключах. Поплавать по Тихому океану. Поездить на оленях или собаках по тундре у полюса холода — Верхоянска. Анадырь, Колыма, Индигирка… сколько в этих названиях романтики! И вот сбываются мои мечты. Не без трудностей, не без огорчений, но сбываются…

Через несколько дней мы с Рябовыми уже бегаем по секторам отдела снабжения, отдела кадров, по складам.

На правом берегу Магаданки, близ Колымского шоссе, рядом с двухэтажным зданием дирекции треста стоит большая брезентовая палатка. Здесь — походный штаб нашей экспедиций.

Уезжает на прииски мой старый спутник по таежным скитаниям Мика Асов. С ним — его жена и другие геологи, участники наших прежних экспедиций.

— Весной все будем на Индигирке! — кричит он из кузова грузовика, — Жди!

И машина трогается в путь.

— Товарищ начальник, на что это похоже!? — Жалуется мне наш экспедиционный снабженец, показывая кипу фактур. — Пошел я на склады получать грузы… И что же! Все вычеркивают. Вместо хороших продуктов и снаряжения суют всякую заваль: на тебе, боже что нам не гоже!