Выдаю Николаю в счет зарплаты все, что он просит, и уговариваю его продолжать охранять груз.

Дмитрий совсем разболелся. Мое лечение аспирином и растирания спиртом не помогают. Перцовка, выпитая на ночь, только усилила боли.

— Ох, беда, чистое наказание, — охает и жалуется он. — Спина совсем не гнется, внутри болит. На лошади ехать не могу. Однако на плоту поплыву до Балаганнаха, Вперед вас приплывем.

Мы с огорчением оставляем больного и едем дальше.

За старшего каюра у нас теперь Адам. Он, несмотря на свою молодость, хорошо ухаживает за лошадьми.

Едем местами, мне хорошо знакомыми. Все здесь исхожено и опробовано.

Перед нами открылась широкая долина Неры. На ровном, чистом лугу, покрытом ярко-желтыми цветами куриной слепоты, пасутся коровы. Пологие склоны долины — в зелени распустившихся деревьев и кустарников. Пахнет дымом горящего навоза. Виднеется несколько якутских юрт и хотонов — загонов для скота. А немного в стороне от них, среди редких стволов лиственниц, у берега белеют палатки нашей веснующей партии. Далеко за рекой на фоне ярко-голубого неба с редкими облачками синеет гранитный хребет.

В дальние маршруты. Первые открытия. Ключ Сох-Бар. По горным тропам. У Софрона. Юрта у золотоносного ключа. Могила шамана. Ключ Наташа. Паводок. Наледь в июле. Индигирка — река серьезная.

— Наконец-то вы здесь! А мы заждались! — встречает нас Исаев. — Теперь можно и в дальние маршруты двинуться.

— Пробовали мы арендовать лошадей у местных жителей; те — ни в какую: «Лошади дикие, под вьюком ходить не привычны», — рассказывает Захаров. — Пришлось работать недалеко от лагеря. Снаряжение таскали на себе.

— Ну, с тяжелым «сидором» за плечами по тайге далеко не уйдешь! — отмечает Пятилетов.

Обитатели лагеря читают и перечитывают газеты и письма, привезенные нами.

Я делюсь последними новостями:

— На Колыме говорят, будто в Москве Цареградскому поручили организовать новую Индигирскую экспедицию. С реки Алдан она будет переброшена на самолетах в район наших работ.

Все заинтересованы, высказывают свои соображения.

— Пока они до наших мест доберутся, немало времени пройдет.

— Не раньше августа, однако, работать начнут.

В бязевой палатке душно, как в парнике, неясные тени ветвей колеблются на стенах. На самодельном столе — большая схематическая карта. Мы внимательно изучаем ее, составляем план будущих действий.

Единодушно решаем вести работу двумя отрядами: «водным» и сухопутным. Вниз по Нере и Индигирке на плоту отправятся Исаев, Захаров, Нестеренко и Пятилетов. Лоцманом у них будет Гаврила Кривошапкин, местный житель, хорошо знающий реку; с запасом продовольствия поплывет Степан Лошкин. Мне с Чистых и Адамом на шести лошадях предстоит пройти через перевал к устью речки Тополевой. У юрты Софрона Корякина отряды должны встретиться.

Сухопутный маршрут мне нравится. По моим расчетам, он пройдет как раз вдоль предполагаемой золотоносной зоны и фактически продолжит мои поисковые работы предыдущих лет.

В юрте Гаврилы оставляем выздоравливающего Неустроева и часть продуктов на обратный путь.

— Поправлюсь, обязательно по реке догоню вас, — обещает он.

Проводив отряд Исаева, мы завьючиваем лошадей и тоже трогаемся в поход. По едва заметной тропке, заросшей густым гибким тальником, выходим к устью реки. Через каждые километр-полтора берем шлиховые пробы. Самое лучшее место для пробы — «щетки». Это — выход коренных пород слоистых сланцев и песчаников в русле или долине ручья. Здесь шлихи — обломки тяжелых минералов — хорошо улавливаются. Взятая на таком месте проба сразу дает полное представление о наличии минералов.

Но «щетки» не всегда встречаются в долинах. Приходится искать смешанные террасы, где на коренных породах лежат галечники. Стык галечников и коренных пород (по геологической терминологии — «спай») — самое надежное место для опробования.

Когда нет ни «щеток», ни «спая», пробу приходится брать у подмытого рекой берега или на косе.

Вот выбрано место для взятия пробы — коса, заросшая травой и мелким тальником.

Иван промывает первую нашу пробу. Я напряженно слежу, не блеснут ли среди черных шлихов желтоватые значки золота.

Иван делает последнее полукруговое движение, и вода смывает, как языком слизывает, остатки пустой породы. На дне лотка остается тяжелый шлих. В нем блестит единственный, чуть заметный значок золота. Промывка закончена.

Пробу высушиваю на маленьком костре, разведенном Адамом на гальке.

— Лошадям тяжело с грузом на месте стоять! — говорит Адам, взглянув на беспокойно переступающих с ноги на ногу лошадей.

— Иди-ка с ними километров на пять вперед, до первого бокового притока, и там останавливайся, — распоряжаюсь я. — Лошадей отпусти попастись. Костер добрый разведи, чтобы подыму тебя найти. Обед свари.

— Самый хорошо! — соглашается Адам и, затянув монотонную песню, исчезает с лошадьми за деревьями. Мы продолжаем работу.

Состав наносов реки меня радует: среди темных сланцев и серых песчаников мелькает белая кварцевая галька. По косам встречаются светло-серые булыжники, мелкие гранитные валуны. Все это означает, что где-то в бассейне реки размываются граниты и контактные с ними породы, обильно пронизанные кварцевыми жилами. Дальнейшие наши работы уточнят местоположение их и помогут выяснить, образовались ли промышленные россыпи металла на местах размыва кварцевых жил.

— Иннокентий Иванович, вон добрый «борт»! Пробу бы там взять! — указывает Иван на подмытый берег реки, где под корнями кустов виднеется слой гальки, крепко сцементированной желтой глиной.

— Можно попробовать, — соглашаюсь я.

В шлихе хорошо видны блестящие желтые чешуйки диаметром в одну-дне карандашные линии.

— Улучшаются пробы! — радуется Иван.

Широкая долина окружена невысокими сопками самой разнообразной формы. Одни напоминают каравай хлеба, другие — перевернутую ванну, третьи — островерхие-пирамиды. На южных склонах белеют стволы ярко-зеленых берез, среди них местами видны осины с трепещущими кронами. Но нигде нет ни желтовато-зеленой сосны, ни строгой темно-зеленой ели. Они не сумели перешагнуть Верхоянский хребет и добраться до бассейна Индигирки.

Здесь, на Северо-Востоке, царица лесов — даурская лиственница. Это удивительное дерево хорошо приспособилось к суровым условиям вечной мерзлоты. Оно дает человеку жилье и тепло. Древесина его веками не разрушается в воздухе и тысячелетиями сохраняется под водой.

Продвигаемся вверх по долине. Острова и косы густо заросли высокими тополями, стройными реликтовыми корейскими ивами-чесопиями кустами цветущей красной смородины и вездесущего шиповника.

— Чую, супом пахнет! — смеется Иван, промывая последний лоток. Недалеко, за лесом, возле устья правого притока реки поднимается к небу столб дыма.

Вскоре мы с аппетитом уничтожаем приготовленный Адамом обед — суп из мясных консервов, заправленный сухими овощами, и хрустящих поджаренных хариусов.

Адам ставит палатку, а мы с Иваном идем в боковой приток с тем чтобы к ночи вернуться.

Пока Иван промывает пробу, я бью молотком по темно-серому, почти черному выступу скалы и внимательно рассматриваю каждую отбитую плитку.

— И охота вам, Иннокентий Иванович, без толку скалу бить, этак-то!

— Надо, Ваня! Пока она не скажет — какого она возраста.

— Есть, нашел! — кричу я через несколько минут, подпрыгивая, как мальчишка, от радости.

В руке у меня плитка сланца со слабым отпечатком ракушек.

— Видишь, Ваня, заговорила… И возраст ее такой же, как у колымских. Значит, и зона рудоносная протягивается сюда.

— А пошто ключ этот по пробам пустой?

— Не дошли, видно, еще. На Колыме промышленное золото встречается в пяти — восьми километрах от гранитов.

Поздно вечером усталые возвращаемся. Солнце красным шаром низко висит над лесистыми сопками, готовое скрыться за ними, чтобы через два-три часа, прокатившись за гребнем гор, снова появиться над горизонтом. Июньские ночи близ Полярного круга коротки и светлы. Круглые сутки можно читать, писать, ходить в маршруты и вести съемку местности.