Впереди действительно показались силуэты двух людей, сдвинувшихся плечом к плечу. Любочка виновато смолкла, будто это она накликала беду.

Парный патруль поравнялся с ними. Ближний моряк скользнул тоненьким лучиком по лицу Бородина и тут же погасил фонарь, узнав начальника.

— У западного поста все в порядке... — начал было докладывать старший патрульный. Бородин спокойно прервал его, разрешив следовать дальше.

Любочка, повеселев, продолжала:

— А если бы эти двое оказались бандитами и набросились на нас?

— Защищался бы. А вообще-то большевики борьбу с бандитами и диверсантами понимают шире, чем защиту отдельных граждан. К тому же не рассуждают: сколько их, сколько нас.

— Даже если четверо напали бы?

— Конечно.

Бородин засмеялся, дивясь прямолинейности, с которой Любочка сопоставляла силу четверки бандитов с силой одного Бородина.

— Когда-то я очень боялся смерти, — вспомнил Бородин, — все мне казалось, что снаряд летит точно в меня, или штыком, глядишь, пырнет — поминай как звали... Себя берег, поэтому и робел перед опасностью. Позже, когда понял, что жизнь моя является как бы частицей жизни всего народа, когда поверил в неодолимость его — страх прошел.

— Ну а если так вот из-за угла! Раз — и нету!?.

— Обидно, конечно, — согласился Бородин. — Однако опять же нападение на одного человека из-за угла — это скорее слабость врага, чем его сила. Но и такие нападения опасны, особенно если на всю республику из-за какого-нибудь международного угла нападут.

— Пока вы будете на побережье, не нападут! — Остановившись и глядя прямо в лицо Бородину, убежденно заметила Любочка.

— И вы с нами... — улыбчиво прибавил Бородин.

Девушка зябко повела плечами, глянула на темные окна низенького каменного флигелька с усыпанной набухшими почками акацией у крыльца и сказала с сожалением:

— А вот и тот самый угол, который для нас с вами можно считать пограничным.

— Хорошо, что над вашим переулком поселилась луна, — пошутил Бородин, взглянув на небо, — а то угол этот можно было бы считать совсем темным.

— Теперь и я не боюсь никакой темноты, — заявила Любочка, круто оборачиваясь, и побежала к дому.

— Спасибо! — донесся уже от дома ее счастливый голос.

Бородину не хотелось уходить. Он силился понять смысл последних слов девушки.

Бывают такие рассветы на Днепре: все низины заплывают белыми клубами тумана, еще не отогревшаяся на весеннем солнце земля за ночь остывает и покрывается блестками росы, в тумане глохнут звуки и предметы теряют свои привычные очертания. Кроны деревьев, поднимающиеся над водой, будто висят в воздухе, а стволы как бы растворились.

Это случается в ту пору, когда в верховьях реки, на ее притоках еще бушует половодье. Мелькая в редких разрывах тумана, по воде плывут коряги, бревна, смытые баркасы. Могучая стихия несет все это к морю, сокрушая на своем пути многие преграды.

Сторожевой катер, меняя курс то вправо, то влево, сновал по желтоватой воде, отклоняясь от фарватера.

Бородин напряженно всматривался в серую гущу тумана. Перед ним вырисовывалась стена беззвучно колыхающегося камыша. Но вот солнце пробило плотную серую завесу и торжественно засияло над водным горизонтом. Косыми лучами оно зажгло тысячи росинок, которые сверкали, словно алмазы.

К Сергею Петровичу, стоявшему на корме, подошел Рогов. Он часто моргал покрасневшими от переутомления веками, пошатываясь, хватался за борт рукой. От него ни на шаг не отходила рослая сторожевая собака «Чанг», которая чуяла беспокойство людей на катере.

— Посмотри, Семен, как побеждает солнце и ночь, и туман; ничто не может ему помешать отогреть землю.

— Это верно, но лектор один из Киева говорил, что и на солнце темные пятна разглядели, — пошутил Рогов.

Откуда-то из-за кручи в небо взмыли два ястреба. Они описывали плавные круги, высматривая добычу.

Рогов, с изумлением наблюдавший за птицами, произнес мечтательно:

— Эх, подняться бы на такую высоту, осмотреть все овражки, щелочки, да свалиться на контру, как ястреб...

— Ястреб не то, — возразил Сергей Петрович. — Ястреб, правда, питается и мышами, но он убивает и пернатых, защитников лесов и полей, и тем наносит огромный вред. Ястреб бьет наших друзей. Мы — другой породы. Мы защищаем друзей народа и бьем только его врагов! Вот Чанг твой — наш истинный друг: как вчера лазутчика в плавнях выследил!

Пес, как будто поняв, что говорят о нем, вытянул свою морду и замолотил хвостом по палубе.

Катер шел вдоль невысокого холмистого берега. Широкая равнинная степь подходила вплотную к берегу. На горизонте показались первые городские постройки.

Бородин приложил бинокль к глазам. Его четкие деления заскользили по дорогам, ведущим в город: одна еле обозначилась вдали, другая, что поближе, огибала небольшой холм. Несколько минут Бородин осматривал подходы к дороге, скользил взглядом по проезжей части и обочинам, пока в фокус не попали вытянувшиеся в беге головы лошадей в упряжке. А затем в поле зрения оказался и экипаж. Бородатый человек без шапки энергично погонял разгоряченных лошадей плетью. Особенно доставалось статному гнедому жеребцу с белой звездочкой на лбу.

— Тихий ход! — скомандовал Бородин.

— Есть тихий, — ответил худощавый моторист.

— Ну-ка взгляни, Семен, — Бородин передал бинокль Рогову.

— Три километра от воды — наша зона. Разрешите, товарищ начальник, полюбопытствовать: от пыли, от мух или от чужих глаз закрыли фаэтончик?

Сергей Петрович одобрительно кивнул. Катер развернулся на правый борт и ткнулся в камыши. Рогов с двумя матросами кинулся вброд и вышел к проселочной дороге, делавшей у Днепра резкий поворот. Рядом с ними, натягивая повод, несся Чанг.

В бинокль Бородин видел, как разгоряченные лошади приближались к тому месту, где у самой дороги, в скрытой ложбине, притаился патруль. Сначала вышел Рогов. Рядом с ним, с ружьями наперевес, встали матросы.

Было ясно, что экипаж не намерен останавливаться. Рогов подал Чангу команду и сам, словно ястреб, бросился наперерез к фаэтону, стремясь схватить за узду коня с белой звездочкой на лбу. Но произошло неожиданное: лошади, как в цирке, встали на дыбы, кучер мастерски развернул фаэтон перед самым носом Рогова и, выстрелив из обреза, пустил лошадей по прибрежной дороге обратно.

Бородин опешил. Он дал команду прильнувшему к прицелу пулемета матросу:

— Огонь!

Пулеметная очередь разорвала тишину. Но экипаж, поднимая пыльную завесу, быстро удалился к холмику, затем облако пыли скрылось и стрельба прекратилась. Когда пыль рассеялась, Бородин увидел двух матросов, кинувшихся вдогонку за экипажем. Затем они остановились, склонились над чем-то, лежащем на дороге. Вот они волокут человека. Чуть сзади, пошатываясь, держа за ошейник Чанга, идет Рогов.

Через несколько минут на борт катера был доставлен в бессознательном состоянии незнакомец, вывалившийся из экипажа.

— Какой-то черт не нашего бога! — проговорил Рогов, глядя на худое заросшее лицо пленника. Незнакомец был в нижнем изодранном белье и потрепанной поповской рясе.

Только отплыв от берега, моряки увидели на Рогове разорванный вдоль спины бушлат и кровавое пятно. Начальник погранпоста, прислонившись к борту, тяжело дышал.

Его положили на палубу, перевязав рану тельняшкой. Верный пес примостился рядом, норовя лизнуть своего хозяина в лицо. Встревоженные таким оборотом дела, пограничники окружили Рогова, пытаясь остановить кровотечение. О человеке в рясе просто забыли.

В небе по-прежнему парили ястребы, описывая широкие круги.

Бородин перебрал в памяти события последних дней. Он побывал на каждой заставе, проверил боевую готовность пограничников. Первые успехи налицо, но настоящим хозяином границы Особый отдел не мог себя считать. Бородину порой казалось, что по границе гуляют, как по бульвару. «Вздумалось рыбку ловить верст за пять от побережья — получай пропуск милиции. Шаланда везет кефаль в Херсон, Николаев или Одессу — пропуск исполкома на этот счет учрежден. В открытом море почти круглые сутки маячит парусник научно-промысловой станции. Надо наводить порядок с пропусками».