— Отец Николай, — доложила она шепотом.

— Пропустите ко мне, — ответила Виктория, набрасывая халат.

Гость уже стоял в дверях. Он закрыл дверь за горбуньей, откинул капюшон и, поправив волосы рукой, приблизился к Виктории. Не доходя одного шага, он заговорил низким голосом.

— Что означает ваша тревога? Почему у пресвятой девы горит сигнальный огонь?

Виктория подняла глаза. Пред нею стоял человек с темными глазницами на пепельно-сером худом лице. На поясе у отца Николая прикреплены маузер в деревянной кобуре и фляга с затейливым узором на крышке. На серебряной цепочке — нагрудный крест. Острые, как иглы, взоры пронизывали Викторию.

Виктория обратила внимание на грязную обувь гостя.

— Вы забыли, отец Николай, что находитесь в монастыре.

— Простите великодушно, — угрюмо ответил отец Николай. — Мы с вами на войне. Можно сказать, ведем окопную жизнь, нет времени заниматься всякими пустяками... Эта грязь — полбеды, а вот когда в душе сплошной мусор...

— У вас есть душа, отче? — удивилась Виктория. — Разве вы не говорили, когда были в рясе, что не верите в эмоции?

— Распорядитесь дать умыться и поесть, — вздохнув, попросил гость.

Виктория проворно вышла из кабинета. Отец Николай пристально посмотрел ей вслед, с удовольствием ощупывая ястребиным взглядом ее стан, лебединую походку, царственный наклон головы. Всякий раз он искал интимной близости с Викторией, но оставался без взаимности. И это бесило его, заставляло подчас быть с ней черствым. Он перевел взгляд на стол и увидел еще не заклеенный конверт. Не раздумывая, вынул письмо и прочитал: «Владыко, я не могу больше оставаться здесь. Сроки давно прошли. Опять приезжали осматривать монастырь, хотят поселить беспризорников. Я снова решительно протестовала, сославшись на вас. Виктория».

Отец Николай хотел бросить конверт на стол, но было поздно. Вошла Виктория.

— Все та же мерзкая привычка. Положите письмо и отправляйтесь в боковую келью.

— Не привычка, а наша с вами профессия. Между прочим, в этом деле епископ бессилен.

Отец Николай по привычке набросил на голову капюшон.

— И даже этот французский жираф не поможет, — отец Николай протянул руку за фотографией. Виктория оттолкнула руку, но отец Николай закончил, как ни в чем не бывало: — Вы ему будете нужны, пока я существую.

— Вымойте руки сначала! — раздраженно заявила Виктория.

В келье его ждал скудный монастырский ужин. Прежде чем сесть за стол, он осмотрел узкие нары, предназначенные для молодых монахинь. Нары были коротки. На них нельзя было вытянуть ноги даже человеку небольшого роста. Игуменья укоротила кровати по совету отца Жиллета — начальника ордена иезуитов, друга Шарля, чтобы служительницам монастыря не снились греховные сны.

Отец Николай опустошил все, что стояло на небольшом столике и содержалось в фляге. Затем попробовал лечь. Чтобы расправить согнутые в коленях ноги, не хватало доброго аршина. Он вспомнил кровать Виктории и сильно ударил по дубовой опоре сначала одним, потом другим сапогом. Тупые звуки ударов были заглушены массивной колонной, в которую упиралась спинка кровати. Это его бесило. Через минуту он снова был в кабинете игуменьи. В келью в это время незаметно проскользнула черная горбатая тень.

Вскоре появилась сама Виктория. Роскошный халат парижского покроя подчеркивал элегантные линии ее стройной грациозной фигуры. Виктория словно дразнила воспаленное воображение похотливого отца Николая.

В руке она держала свечу, лучи которой играли в локонах черных волос, проникали за отвороты одежды, прикрывавшей ее роскошный бюст.

— Богиня красоты из древнеримской мифологии. Я сдаюсь, — штабс-капитан сделал глубокий реверанс.

— Не паясничайте. Близится рассвет. Вам здесь небезопасно.

— Береженого бог бережет. В ваших объятиях, матушка Виктория, я себя чувствовал бы столь безмятежно, как и сей младенец на руках богородицы.

Он указал на икону.

— В 12.00 у вас намечен выход в Александровку, — напомнила Виктория.

— Вы хотите сказать, что в полночь отец Николай сгинет, превратись в бандита Иванова?

— Почему вы избрали себе столь неблагозвучную кличку, господин штабс-капитан?

— Фамилия здесь не играет роли. Современным бандитам тоже приличествует скромность. Может, поэтому большевики пока не понимают моей роли в этой игре. Атаман Иванов не только уничтожает коммунистов. Он изобретает для них такую смерть, какой позавидовал бы средневековый инквизитор. Завтра сам глава сельских коммунистов — секретарь уездного комитета Варич — будет в наших руках.

Отец Николай подошел к Виктории и обнял ее. Она отчужденно повела плечами, пытаясь сбросить прилипчивые руки.

Он хотел потушить свечу, но Виктория успела рывком отвести ее в сторону.

Штабс-капитан, выпустив ее из объятий, тихо запел: «Очи черные...»

Он уловил момент и быстрым движением обхватил игуменью за талию, но Виктория вырвалась и убежала к себе в спальню.

— Проводите отца Николая в его келью, — приказала Виктория внезапно появившейся горбунье.

— Благодарю вас за заботу, — пробормотал он и направился к выходу.

Горбунья, как конвоир, следовала за ним, освещая путь. Он толкнул сапогом дубовые двери. Непристойное слово сорвалось с уст. Доведя его до кельи, горбунья исчезла, а штабс-капитан, после некоторого раздумья, снова пошел по узкому темному коридору. Соблазнительный образ Виктории стоял перед глазами. Вот первый, второй поворот и, наконец, знакомые двери. Отец Николай нащупал в темноте ручку, рывком потянул, но дверь была заперта.

Его лихорадило. Как у голодного волка, стучали зубы.

Теперь было все равно. Нужна любая жертва, чтобы утолить страсть. Он пошел по коридору, хватаясь за дверные ручки. Двери не открывались. Попробовал налечь плечом. Тщетно.

Вдруг он заметил слабый свет, струившийся из полуоткрытой кельи под лестницей. Отец Николай распахнул дверь, полою френча погасил свечу.

В келии было тихо. В маленькое окно заглядывали звезды. Над степью нависла глухая херсонская ночь. Из коридора донеслись мягкие шаги. Через мгновенье в келью вошла слабо очерченная тень. Затем послышалось шуршанье одежды, скрипнула кровать.

Руки отца Николая застыли в немом ожидании. Еще миг — и они коснулись одеяла, теплого человеческого тела.

— Пустите! — вырвался слабый крик отчаяния и погас в сочных устах отца Николая.

Побежденный усталостью и не в меру выпитым самогоном, он заснул тяжелым пьяным сном. Проснулся, почувствовав чьи-то холодные пальцы у себя на груди. Открыв глаза, задрожал от ужаса: в слабых лучах рассвета прямо на него смотрели зеленоватые выцветшие глаза. «Горбунья», — пронеслось в мозгу.

На пороге келии стояла во всем величии игуменского сана Виктория.

Илья Митрофанович отвечал сыну невпопад, решительно водил напильником по зажатому в тиски блестящему кусочку металла. Володя недоуменно поглядывал на загрубевшие руки отца. Как бережно он перекладывал с ладони на ладонь теплую звездочку!

— Много еще надо? — спросил мальчик участливо.

— Много! — вздохнул отец, бросив взгляд на сына.

— А мы после уроков пойдем гильзы собирать в порт... Дядя Сережа сказывал, что даст нам такого матроса в провожатые, который знает, где из пулеметов стреляли.

Илья Митрофанович потрепал сына за вихор и вышел во двор, буркнув с порога:

— Матери не забудь сказать о гильзах-то. На собрание делегаток ее позвали.

Проводив глазами отца, Володя запер снаружи дверь и поспешил за угол улицы, где его поджидали трое мальчишек. Все босые, одетые в штопаные пиджаки и завернутые до колен дырявые отцовские штаны. Сзади стоял худенький востроносый мальчонка с черными, как смоль, кудрями — совсем маленький, и рыжая нянька его, будто не девочка, а цветущий подсолнух, с густыми крупными веснушками на худых щеках.

Володя потуже затянул ремешок, вытер нос рукавом и скомандовал: