— Я вынужден подписать очередной приказ: расстреливать на месте поджигателей и лиц, даже косвенно причастных к этому варварскому делу. Милиционеров будем отдавать под суд за разгильдяйство, — заявил Бородин созванным по этому случаю работникам Особого отдела охраны границ.

— Оперативной группе во главе с Китиком нужно сейчас же выехать на место пожара и, в случае необнаружения виновных, взять заложников из числа хуторских кулаков, широко оповестив об этом население. Возражений нет?

Матросы сурово молчали. Сергей Петрович подписал письменное распоряжение и передал его Китику.

— Будем надеяться, товарищи, что история простит нам эту жестокость.

Любочка пронумеровала страницы, сложила материалы в пакет для отправки, зарегистрировала его и опечатала.

Прежде чем собрать оставшиеся листки чистой бумаги в папку, она по обыкновению вынула оттуда фотографию.

— У меня есть отец, какое счастье!..

И вдруг она вспомнила, что он ждет ее сейчас, в эту минуту. Пакет следовало передать для отсылки начальнику оперативной части Потемкину, но тот уехал в плавни вместе с Китиком. Так приказал Сергей Петрович, тоже уехавший куда-то. Пакет получил дежурный, пожилой усатый матрос Нечипор Галушко, который будет дожидаться возвращения товарищей из-за Днепра.

Любочка торопливо взяла с этажерки свои варежки, собираясь уходить. В одной из них лежало что-то твердое. Так и есть: снова кусочек сахара, да еще завернут в папиросную бумагу, словно конфета.

Такой же кусочек нашла она вчера под своим «Ундервудом». Позавчера — целых два, в папке. И так уже несколько дней подряд.

Каждый раз, когда обнаруживала находку, Любочка хотела сказать о ней Потемкину или самому Сергею Петровичу. Она обязана была это сделать. Но было как-то стыдно, да и не хотелось подвергать опасности тайного доброжелателя. Впрочем, это было не так уж тайно.

Девушка весело вздохнула, подкидывая на руке сахар.

— У меня дочка такая вот, как ты, дома осталась... Оксана, — пророкотал за спиной Нечипор Галушко. — Характер твой: тихий, ласковый...

— Вот бы и послали дочери гостинец, — с укором ответила Любочка:

— Не разыскал еще семьи... Да и не мой это сахар, — спохватившись, оговорился тоскующий по дому моряк. — Бери, не стесняйся. Все мы, моряки, тебя любим по-братски... Ведь сирота ты — это известно нам.

Любочка пробовала возвратить матросу коробочку с сахаром, куда она первое время складывала тайные подарки.

— Не обижай... — коротко попросил он и отошел к телефону.

Сквозной ветер, не встречающий препятствий, гулял по разгороженным дворам. Спасаясь от холода, люди жгли ограды своих домов, старую мебель, полы своего жилья.

Что-то влажное и холодное падало с высоты. Оно то ложилось мутно-белым, быстро тающим месивом, то превращалось в морось.

Любочка почти бежала. Близ собора шедший впереди человек замедлил шаги.

— Иди за мной, — повелительно сказал он, не оборачиваясь, и свернул влево.

Любочка узнала отца. Сейчас недобрый, чужой, но всегда волнующий голос его она теперь узнала бы в хоре других. Она послушно зашагала вслед. Ей было так приятно идти за ним, не думая ни о чем. Так они пришли на опытную станцию. Квартира Демидова была здесь же, только с другой стороны здания. Одинокий, он занимал четыре комнаты. Любочка расположилась у пылающего камина. Ее несколько удивляло, что для начальника опытной станции нашлись дрова. Сергей Петрович сидел в нетопленном кабинете.

— Любопытно взглянуть, что это у тебя за шкатулка? Уж не волшебная ли? — Демидов, совершенно не знающий психологии нового поколения, разговаривал с дочерью, словно с ребенком. Он протянул руку к коробочке, которую захватила с собою дочь, чтобы показать ему, как ее уважают на службе.

Демидов без радости выслушал восторженный рассказ дочери о ее тайных благодетелях.

— Сейчас свирепствует тиф, эти кусочки были в руках разных людей, — безжалостно заключил он и хотел бросить коробочку в огонь. Дочь подхватила свой подарок чуть не на лету.

— Но ведь это от души, папочка... Мы обидим хороших людей...

— Сахар у меня найдется. А подарок этот можешь отдать, например, нищему. Он тебе будет благодарен.

Было что-то пугающее, непонятное в словах отца. Он в самом деле достал из служебного шкафа нераспечатанную пачку пиленого сахара и, небрежным движением вскрыв ее, высыпал сахар перед Любочкой на лист чистой бумаги. Затем извлек из шкафа коробку с конфетами.

— Какое богатство! — воскликнула девушка изумленно.

Но есть она не стала, спросив:

— Можно, я возьму бабушке немного сахара? А конфеты морякам отнесу?

— Распоряжайся, как знаешь, это твое.

Отец привлек ее голову к себе и поцеловал в лоб.

— Рассказывай, что нового в вашем Особом царстве-государстве?

Любочка задумалась. Ей почему-то сейчас вспомнилась фотография. Откинув упругую прядь седых волос, она провела ладонью по отцовскому лбу и, улыбнувшись глазами, остановила указательный палец на его родинке.

— Она всегда у тебя была, папочка?

— Конечно, с детства. От рождения. Недаром ведь родинкой зовется... Родина! — вдруг произнес он внезапно пришедшее в голову слово и скривился, как от зубной боли.

— На маминой фотографии ты точно такой, как сейчас. Только если бы все эти морщины вдруг исчезли.

— У тебя есть моя фотография?

— Да, я ее все время ношу с собой.

— Даже на службу?!

— Конечно. Мне приятно, что она всегда со мной.

— Ты когда-нибудь показывала ее своим сослуживцам?

— Так чтобы специально — нет. Ведь ты там в офицерской форме.

— Но карточку могут случайно увидеть!..

— У нас не принято копаться друг у друга в столах. Кроме Сергея Петровича, моих бумаг никто не берет...

— Сергей Петрович — это не так уж мало, — пробормотал Демидов смущенно, сознавая, что слишком много он говорит о своей фотографии. Как бы вскользь, попросил принести ему эту фотокарточку.

— Хотелось бы взглянуть на самого себя через столько лет... Морщины, морщины, — закончил разговор Демидов, — их не разгладишь теперь даже раскаленным утюгом.

Демидов охотно рассказывал дочери в этот вечер милые сценки из первых лет семейной жизни, часто восклицая: «Как ты сейчас похожа на Машу!»

Любочка слушала внимательно, но перед ней все чаще возникала другая сценка: Сергей Петрович держит в руках папку с фотографией отца. Может, рассказать отцу? Но что-то снова удержало ее от излишней откровенности. Возможно, то, что она не хотела этим огорчить отца. «Он всякий раз недовольно хмурится, когда заговоришь о моряках... После!»

— Теперь ты расскажи, какие же новости из этого глухого захолустья вы отправляете в столицу?.. От тифа люди мрут, что мухи, город голодает и стучит зубами от холода, — подсказывал тему разговора Демидов.

— Ой, папочка, дай мне хоть здесь отдохнуть от тифозной статистики! — воскликнула дочь, прижимаясь щекой к волосатой маленькой с твердыми узкими ногтями руке Демидова.

Демидов откровенно захохотал.

— Ты умница, но здесь, в этом кабинете, я — начальник опытной станции, советский служащий, как ты. Правительство — подчеркнул это слово Демидов, — мне доверяет.

Любочка посмотрела на него гордым взглядом.

— Впрочем, почему это меня должно интересовать? Мое дело — изучение капризов моря. Правда, иногда море выбрасывает на берег неизвестных людей, — игриво уходил от темы Демидов.

— Трупы? — ужаснулась Любочка.

— М-м... политические! — с иронией разъяснил Демидов.

— А ты, папочка, мог бы помогать нам... Сергею Петровичу, — с расстановкой заметила Любочка. — Например, вылавливать людей в море, нарушающих нашу границу, или тех, кто палит камыш в плавнях... Сергей Петрович так нервничает...

— Только нервничает?

— Что ты, папочка, он подписал сегодня строгий приказ — будем брать заложников-кулаков. Кулаки знают, кто поджигает. Сам Сергей Петрович выехал на операцию.